Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
- После финала предыдущей главы, уверен, многие окончательно отвернулись от нашего - и без того сомнительного - героя. Возможно, не стоило делать поспешных выводов, и он не так уж и отвратителен? Тем более, что, кажется, его вновь ожидают крупные неприятности...
Предыдущие заседания клоба "Недопятница", а также много ещё чего - в КАТАЛОГЕ АВТОРСКОЙ ПРОЗЫ "РУССКАГО РЕЗОНЕРА"
КРЫМСКiЯ СЕЗОНЫ
Часть вторая
1920
ГЛАВА ВТОРАЯ
- Господи, что же с нами будет? – перекрестилась Анна Александровна, выслушав короткий, но весьма сильный по концентрации мрачных фактов, рассказ дочери. В сентябре, устав сидеть без денег и без дела, Соня, разумеется, не посоветовавшись со мною, обратилась за помощью к фон Вальцу, и тот пристроил ее в канцелярию военного коменданта машинисткой. Платили там мало, но к тому времени и это было неплохим подспорьем – по крайней мере, можно было купить хлеба! Мы тогда почти уже не разговаривали и даже спали в отдельных комнатах – меня насильно переселили на веранду. Там было прохладно и дуло изо всех щелей, зато у меня была счастливая возможность не натыкаться взглядом на немой упрек в ледяных, будто застывших, Сониных глазах и не молчать по-идиотски, делая вид, будто рядом никого нет. Анна Александровна по наивности и доброте своей вначале полагала, что мы просто поссорились и вскоре помиримся – дело-то, дескать, молодое, у кого не бывает! Однако, затем, когда наше немое игнорирование друг друга обрело затяжную форму, она неожиданно приняла мою сторону, разговаривая со мной нарочито ласково и всячески подчеркивая это в присутствии дочери. Происходило подобное в основном за столом – Анна Александровна комично комментировала свои действия, постоянно сопровождая это дурацким вопросом «Да?», и старалась вовлечь в свои монологи нас обоих.
- Хлеб сегодня еще подорожал. Севочка, неужели правительство не в силах обуздать этих спекулянтов? Ведь можно же применять к ним какие-то меры… Да? Сонечка, а ты как думаешь? Подожди, я сейчас чай заварю… Чай, правда, ужасный, но ведь лучше такой, чем никакой, да?
В конце сентября я, отдав Горскому почти все свои сбережения, выложил на стол два французских паспорта.
- Что это? – презрительно спросила Соня, едва ли не впервые за несколько месяцев обращаясь ко мне.
- Вам надо уезжать – и чем скорее, тем лучше, - сухо ответил я, несколько обиженный такой реакцией.
- Мы теперь – подданные Франции? – осторожно поинтересовалась Анна Александровна, вычитав в паспорте свое имя.
- Вы – да! – подтвердил я.
- А ты? – все так же равнодушно спросила Соня.
- Я уеду чуть позже, - солгал я и вышел к себе на веранду. Не мог же я сказать, что после расчета с Горским денег на третий паспорт у меня не осталось, и я вынужден был довольствоваться купленными по дешевке документами на имя какого-то Мешкова – это уже на крайний случай, для большевиков. После нашего разговора с коммерсантом во мне вдруг взыграла совесть. Приняв изрядную дозу кокаина, я неожиданно с живостью представил себе сцену взятия Крыма красными: вот их конница, рубя шашками направо и налево, врывается в город, вот они с мрачными рожами входят в домик Белавиных, долго, со вкусом, в несколько человек по очереди насилуют Соню, стреляют в кидающуюся на них Анну Александровну… Картина эта настолько поразила мое воображение, что на следующий день я, придя в контору Горского, дал ему денег на два паспорта и свой заветный перстень с яхонтом, сторговав таки скидку в двести долларов от давешних цифр.
Сегодня Соня сухо, стараясь хоть как-то смягчать для Анны Александровны поражающие воображения факты, рассказала, что она перепечатывала секретный приказ полковника Эттингера, в котором самым подробнейшим образом был разработан план эвакуации дислоцирующихся в городе военного гарнизона и госпиталя, а также гражданского населения. Ввиду крайней ограниченности у врангелевского правительства судов для эвакуации из более крупных городов, к нам в случае опасности направлялся пароход «Святой Николай», в который Эттингеру предлагалось вместить всех, если же желающих эвакуироваться будет больше, полковнику вменялось в задачу немедленно реквизировать у населения маломерные и иные суда, способные добраться до берегов Турции, которых в нашем городе просто не было.
Еще одной новостью был доклад Эттингеру "Никеши" фон Вальца, который она услышала сквозь неплотно прикрытую дверь кабинета полковника. Потерпев поражение в Польше, Ленин заключал с ней перемирие. Переговоры Врангеля с Махно тоже закончились неудачей – последний предпочел выбрать в союзники более сильных большевиков. У Перекопа начала скапливаться огромная по своей численности армия – не менее ста пятидесяти тысяч штыков против тридцати тысяч наших.
– Ну, что же, дамы, кажется, вам пришло время собираться! – подытожил я, выслушав то, о чем и так догадывался. - До Севастополя я вас доставлю, а оттуда с вашими новыми документами сейчас вполне можно морем добраться до Константинополя.
- Я никуда без тебя не поеду! – решительно отрезала Соня.
- Да, Севочка, мы – не поедем…, - робко подтвердила и Анна Александровна.
- Та-ак…, - протянул я, пытаясь сдержаться. В последнее время я сильно экономил на порошке, от этого и настроение мое, и общее состояние были ни к черту – подавленность не покидала меня ни на минуту, порой до зуда в кулаках хотелось перебить всю посуду, зеркала и убежать куда-нибудь в горы, чтобы никого не видеть и не слышать. Я бы так и сделал, но какой в этом был смысл? – Послушайте меня хорошенечко… За эти бумажки я отдал столько денег, сколько вы и вообразить себе не можете! Красные в любую минуту могут прорвать перекопские укрепления и тогда – всё! Паника, неразбериха! Даже этот «Святой Николай» может не успеть дойти до нас! И вот сейчас, когда еще можно спокойно, без суеты, уехать из этой дыры в безопасное место, вы говорите мне, что никуда не поедете?! Да вы что – с ума сошли?
- Всеволод, оставь этот тон! – перебила меня Соня. – Хоть наш брак и был ошибкой, я категорически отказываюсь уезжать без тебя. Я высоко ценю твое благородство по отношению ко мне и к маме, но мы с тобой венчаны перед богом, и уехать должны все вместе!
- Дура! – взорвался я, швырнув чашку об пол и немедленно от этого успокаиваясь. – Значит так! Сейчас я уйду и вернусь только утром. У вас будет достаточно времени, чтобы обсудить мое предложение. Предупреждаю сразу – лучше соглашайтесь, иначе я просто не могу отвечать за свои дальнейшие действия.
На бегу накинув пальто, я как ошпаренный выскочил из дверей, от души пихнув стоящее на крыльце ведро. Темнело нынче рано, шел проливной дождь, одним словом, погодка была славная! На улице не было ни единого человека, только на углу соседнего дома мне показалось, что мелькнула чья-то тень – должно быть, такая же неприкаянная душа. Подняв воротник, я в бешенстве понесся в «Парадиз», решив напиться в полном одиночестве до чертиков, а завтра – будь что будет! Дойти до ресторана не получилось – на полпути я был остановлен патрулем из двух солдат и прапорщика.
- Господин Максимов? – вежливо поинтересовался последний.
- Именно что господин Максимов, - я бесцеремонно попытался оттолкнуть его плечом, но прапорщик оказался на удивление настырен и устойчив.
- У меня есть распоряжение арестовать вас и препроводить на гауптвахту, - подавая знак солдатам, он вынул из кобуры «бульдог» и направил в мою сторону. – Пожалуйста, будьте благоразумны – в случае вашего сопротивления я имею указание стрелять на поражение!
- Даже так? Могу я узнать, в чем меня обвиняют?
- Вам сообщат. Прошу следовать за мной.
Пожав плечами, я, не спеша, направился в уже хорошо знакомом мне направлении, пытаясь предположить, что происходит. Если меня сдал кто-то из окружения Фимы-Королька, то песня моя будет спета и, боюсь, очень быстро. Если это не так, то, возможно, фон Вальц сдержал свое обещание и сумел-таки найти способ избавиться от меня, каким-то образом связав воедино мою скромную персону и большевистское подполье. В любом случае, мне придется сильно поднапрячься, чтобы доказать собственную невиновность…
Камера, в которую меня поместили, оказалась полной противоположностью той, где я премило провел почти месяц, питаясь завтраками на средства Петрашова-Мусницкого – это было подвальное помещение размером пять шагов на четыре с крохотным оконцем под самым потолком. Здесь было сыро, темно и крайне неприятно пахло. Я зажег спичку и, обследовав свое узилище, обнаружил на стенах и полу бурые пятна – скорее всего, это была кровь. Ведро, служившее прежним арестованным парашей, давно не ополаскивалось и источало кошмарную вонь. С тоскою вспомнив свои, почти санаторные, условия, в которых довелось отдохнуть этажом выше под присмотром любезнейшего Платона Михайловича, я пристроился в угол и, расстелив пальто, улегся на него, пытаясь успокоиться и настраивая себя на спасительную мысль, что завтра все выяснится…
- ... Как почивалось, господин Максимов?
Я открыл глаза и узрел над собою усмехающееся лицо штабс-капитана фон Вальца. Что ж, я нисколько и не сомневался, что инициатива моего ареста исходит именно от него – вопрос только, какова причина? Морщась и разминая затекшую от неудобной позы шею, я поднялся и, испытывая огромное желание от души врезать «Никеше» в его ухмыляющуюся физиономию, поинтересовался причиной своего задержания.
- Ареста, господин Максимов, ареста, - с удовлетворением поправил он меня. – Караульный, проводите арестованного в кабинет, да распорядитесь насчет чаю! Да, и еще… дайте ему умыться - разит как из помойки!
Через пять минут я сидел в неопрятной комнатке на облезлом табурете и ждал, пока штабс-капитан соизволит явиться пред мои ясные очи. Было очевидно, что он захочет в полной мере продемонстрировать собственное превосходство передо мной и подобно опытному повару потомить кушанье перед употреблением. Хотелось пить и есть, не говорю уже о том, что крайние обстоятельства требовали подзарядить отказывающийся работать мозг понюшкой кокаина. Вошел солдат с недовольным испитым лицом и принес на подносе стакан дымящегося чаю и пару союзнических твердокаменных галет. Поблагодарив его, я быстро расправился с немудреным завтраком и закурил, чувствуя, как мозг начинает работать чуть быстрее.
- Подкрепились? Ну и славно, - равнодушно бросил фон Вальц, стремительно врываясь в комнату и усаживаясь за стол напротив меня. Лицо его на этот раз выражало крайнюю озабоченность и досаду – будто у профессора медицины, вынужденного ради занозы в пальце случайного больного прервать сложнейшую операцию по трепанации черепа.
- Итак, господин Максимов, нами получены исчерпывающие сведения о вашем участии в большевистском подполье и содействии в издании и распространении листовок и прокламаций, призывающих к свержению правительства и оказанию ему всяческого сопротивления, - не глядя мне в глаза, заученно отбарабанил он.
- Любопытно бы узнать, от кого, - с еле заметным облегчением спросил я: значит, фон Вальц решил-таки повести свою игру! Фима, слава богу, здесь не при чем.
- Вот, пожалуйста, - штабс-капитан протянул мне какие-то листки. – Это протокол допроса вашего старого знакомого – наборщика Шахова Василия Аггеевича. Он признался, что использовал типографскую технику газеты «Голос Юга России» для этих целей, и что зачастую тексты листовок передавали ему именно вы. Вы же забирали и тиражи, очевидно, распространяя их самостоятельно через свою агентурную сеть.
- Бред! – не выдержав, фыркнул я. – Однако, Николай Эрнестович, вы не слишком-то изощрились в своих фантазиях. Я ожидал от вас чего-то поизящнее…
- Поизящнее, говорите? – прищурясь, переспросил он. – Можно было бы и поизящнее, да, честно скажу, времени маловато… Некогда, понимаете ли, дел до чёрта, а с вас и того будет достаточно!
- Могу я увидеться с Шаховым?
- Можете…, - загадочно протянул фон Вальц. – В лучшем из миров. Время военное, сами понимаете, церемониться нечего. Шахов – враг, к тому же, во всем признавшийся! Вчера он был расстрелян.
- Ловко! – одобрил я. – И не подкопаешься… Концы в воду!
- Стараемся, господин Максимов, - безразлично согласился штабс-капитан. – Ну, так что – будете давать показания?
- Буду, - кивнул я, снова закуривая. Пальцы мои слегка дрожали, и это не ускользнуло от его внимательного взгляда. – Только при одном условии.
- Вот как? – слегка удивился фон Вальц. – Вообще-то, не в вашем положении ставить мне какие-либо условия, но, учитывая наше давнее знакомство, готов выслушать…
- Николай Эрнестович, - волнуясь, начал я. Это был мой последний шанс на спасение – если Соня, действительно, так дорога ему, возможно, она сумеет уговорить его отпустить меня и закрыть дело. В конце концов, Соня может отдаться ему – думаю, он давно хотел этого!
– Не мне объяснять вам, каково нынче наше положение – я имею в виду Крым! Не сегодня-завтра Перекоп будет взят, и тогда у всех останется несколько дней на эвакуацию. Думаю, вы понимаете, что такое спешная эвакуация, особенно, когда помимо необходимости спасти армию, нужно еще позаботиться и о гражданском населении… Это – паника, хаос! Я сумел сделать для Софьи Антоновны… Сони… и Анны Александровны французские паспорта. Еще вчера они отказывались уезжать куда-либо… Я прошу вас как человека, которому небезразличны судьбы этих женщин: сегодня же наведайтесь к ним и силой постарайтесь заставить их уехать в Севастополь, а оттуда – в Румынию, в Константинополь, в Болгарию – одним словом, куда угодно, но подальше отсюда! Пока не поздно… Затем я готов дать показания!
Было видно, что моя речь озадачила штабс-капитана. Очевидно, он ожидал от меня чего угодно – слез, соплей, кровавого поноса, уговоров, истерик, попыток оправдаться, но только не просьбы защитить Соню и ее маму, к которым он, и правда, до сих пор питал самые нежные чувства. Как иной раз неожиданно обнаружить в закостеневшей душе человека, давно привыкшего к жестокости, смерти и насилию, такую вот слабинку – сентиментальную привязанность к женщине, олицетворяющей для него всё хорошее, что было в его жизни: нежность, юность и незабвенное время, когда слово «Россия» означало не огромную пылающую пустыню, а сложный пульсирующий организм, одинаково родной и для крестьянина, и для студента, и для офицера. Мое неожиданное благородство зацепило его за живое, возможно, в нем даже заговорила давно молчавшая совесть – по крайней мере, на похудевшем лице его в течение минуты, пока длилась пауза, промелькнула целая гамма разнообразных чувств…
- Что ж, - наконец, серьезно промолвил фон Вальц, отбросив прежний тон. – Я выполню вашу просьбу, к тому же, что здесь наши желания случайно совпадают – даю слово!
- Не сомневаюсь, - сухо заметил я. – Ведь оба мы отлично понимаем, что именно послужило причиной нашего свидания в подобных условиях! А скажите, Николай Эрнестович, не для протокола, а так… между нами: Шахов действительно печатал листовки?
- Разумеется, - уклончиво и как-то неуверенно ответил он, закрывая папку.
Наша встреча была закончена. Теперь мне оставалось только ждать и надеяться на Соню, Анну Александровну и, быть может, на то человеческое, что осталось в штабс-капитане. Если они не сумеют убедить его, я буду расстрелян и, вероятнее всего, уже завтра-послезавтра. То, что Шахов дал именно такие показания, меня не очень-то удивило. Если он и правда сотрудничал с подпольем, то сдать меня было для него самым логичным: мы никогда не испытывали друг к другу симпатии, я всегда ловил на себе его чуть презрительный взгляд, словно взятый из иллюстрации к басне «Стрекоза и муравей». Он наверняка предпочел бы показать на меня вместо истинных своих сообщников, тем более, что в данном случае фон Вальц добивался от него именно этого. Ну, а если Шахов был невиновен, значит, штабс-капитан силой принудил его подписать этот проклятый протокол, или даже сфабриковал его от начала и до конца!
Буду ждать – решил я, вновь располагаясь на своем пальто, тем более, что ждать оставалось уже совсем недолго.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу