Следует признать, что англичане умеют создавать культурные бренды. Примером национальной англосаксонской гордости неизменно выступают затертые до дыр "марки" британского стиля: пабы, "английский юмор", викторианская мода, "превосходство британского флота", рок-музыка и даже индустриальная революция. И, надо признать, подобная реклама приносит ощутимые дивиденды высокомерному Туманному Альбиону, свидетельством чего является, например, успех в пропаганде британского спорта. Речь, разумеется, о таких "сокровищах", как футбол, теннис, регби, крикет и, конечно, бокс.
Окончание. Начало см.: "Русский мир.ru" № 2 за 2024 год.
Справедливости ради признаем, что далеко не все виды английских спортивных развлечений прижились на мировой арене. Можно только вздохнуть с облегчением, осознав, что не получили распространения такие омерзительные и жестокие развлечения, как "забеги с быком", когда толпы людей травили несчастных животных пиками, камнями, ножами и кольями, загоняли на мост и заставляли спрыгнуть в воду. Пользовались широкой популярностью и нелепые "танцы вокруг яйца": в подражание наседке взрослые и вполне, казалось бы, степенные люди, в коротких подштанниках скакали на одной ноге вокруг нескольких яиц. А чего стоили "поедания на скорость" голыми руками горячего пудинга или живодерские расправы, именуемые "охотой на лис" и "крысиными боями"?
Но у флегматичных жителей Британии есть все основания гордиться некоторыми своими спортивными обычаями. Иногда, впрочем, вся эта сдобренная местечковым патриотизмом бравада начинала попахивать высокомерием. Особенно если речь заходила о боксе — любимом детище британцев. Бойцовые страсти заставляли биться в унисон сердца высокомерных лордов, портовых докеров, проституток, карманников, лавочников. Страсть незаметно перерастала в подлинную гордыню. Еще бы — ведь владение "секретами мастерства" неизменно обеспечивало силовое и техническое преимущество перед наивными и простодушными дилетантами и неофитами. И всплески национального боксерского превосходства проявлялись по-разному: наглой ухмылкой, покровительственным похлопыванием по плечу, презрительным взглядом на чужестранца, не знавшего правил игры. Свидетельством тому — рассказ Артура Конан-Дойла о боксерских "одиссеях" полковника Конфланского гусарского полка Этьена Жерара. Сначала соперником забияки-полковника, бежавшего из Дартмурской тюрьмы, выступил чемпион-легковес Бастлер из Бристоля. На глазах изумленного гусара маленький крепыш занимался странной гимнастикой, прыгая через скакалку, а его компаньон "сосредоточенно следил за ним". Обескураженный Жерар никак не мог взять в толк, чем заняты эти чудаки с бульдожьими физиономиями, и "в конце концов решил, что один — врач, а другой — его пациент, подвергавшийся какому-то странному способу лечения. Так я лежал и дивился, глядя на них, а тем временем старший принес длинное плотное пальто и подал его младшему. Тот надел и застегнул его до самого подбородка. День был теплый, и потому это показалось мне еще более удивительным...". Последовавшая за этим попытка Жерара реквизировать у Бастлера пальто закончилась провалом: "...он сбросил свое теплое пальто и, глядя на меня с непонятной улыбкой, стал в странную позу: одну руку выбросил вперед, другую положил на грудь. Я и понятия не имел о способах кулачного боя, который так любят эти люди; вот на лошади или пеший, но с клинком в руках я всегда могу постоять за себя. Но вы понимаете, солдату иной раз не приходится выбирать способ боя; как говорится, с волками жить — по-волчьи выть, и в этом случае так оно и было. Я кинулся на него с воинственным криком и пнул его ногой. В ту же секунду обе мои ноги взлетели кверху, в глазах замелькали вспышки, как в бою под Аустерлицем, и я ударился затылком о камень. Больше я ничего не помню".
Во втором поединке соперником Жерара оказался толстяк Болдок, кичившийся своими боксерскими талантами. "Его насмешки над французами, которые, мол, ничего не смыслят в спорте, и заставили меня вызвать его на бокс, в котором он был так силен". Готовясь к поединку в перчатках, полковник уже вынул было из кармана свои лайковые, но "нам тут же принесли четыре большие кожаные подушки, похожие на фехтовальные рукавицы, только побольше. Мы сняли сюртуки и жилеты, после чего нам надели эти самые рукавицы". "Признаюсь вам, друзья мои, — рассказывал Жерар, — что в этот миг я почувствовал вдруг такую дрожь, какой не испытывал ни на одной дуэли, а дрался я несчетное количество раз. <...> На мне была только пара тонких вечерних туфель, и все же при тучности противника несколько удачных пинков могли бы обеспечить мне победу. Но тут существует определенный этикет, так же, как и в дуэли на саблях, и я воздержался от пинков. Я посмотрел на этого англичанина и подумал, как лучше его атаковать. У него были большие оттопыренные уши. Я мог бы ухватиться за них и повалить его на землю. Я бросился на него, но меня подвели толстые перчатки, и его уши дважды выскользнули из моих рук. Он ударил меня, но что мне его удары — я снова схватил его за ухо. Он упал, а я навалился сверху и стукнул его головой об пол".
Бой Жерара с Бастлером напомнил мне давний футбольный матч не помню уж каких английских и испанских команд. Приземистый испанский форвард, вконец замученный совсем не джентльменским прессингом, набросился на долговязого обидчика. И тут же в растерянности застыл: британец принял боксерскую стойку. Так эта мизансцена у меня в памяти и отпечаталась: проливной дождь, ухмыляющийся англичанин и обескураженный испанец, не знающий, с какого бока подобраться к сопернику.
БОКСЕРЫ ПРОТИВ КУЛАЧНИКОВ
Подобная сценка в начале XIX века происходила во всех приморских городах мира: "Если английские матросы побывали на берегу и не боксировали, то значит, они недостаточно повеселились, — вспоминал один русский морской офицер. — Это правило верно соблюдается в Ярмуте; на каждом углу улицы можно увидеть партию бокса. Надо держаться очень осторожно, чтобы не быть приглашенным на бокс". Да и не только в Ярмуте морякам следовало держаться настороже. И в Одессу, и в Архангельск, и в Петербург, и в Ревель заходили британские корабли, русские же бросали якоря в Плимуте, Бристоле, Портсмуте, Лондоне. А значит, уличные "разборки" по поводу и без были неизбежны. И уже Владимир Даль в своем "Толковом словаре" подчеркивал, что просторечный глагол "бо́ксать" связан с повседневным флотским бытом и означает "слово, перенятое в наших гаванях, говоря о драке и задоре заморских матросов".
Надо, впрочем, отдать справедливость царю Петру I, который, по-видимому, оказался в числе первых гостей, приехавших из России и ставших свидетелями успешного русского дебюта в боксе. Дело происходило во время визита царя в Англию в апреле 1698 года. Предоставим слово современнику: "Во время пребывания Государева в Лондоне случилось видеть ему на площади аглинских бойцов, сражающихся друг с другом лбами, из которых один побивал всех. Возвратясь к себе в дом, расказывал о таком сражении прочим россиянам и спрашивал, нет ли охотника из Преображенских гранодеров, находящихся при свите его, побиться с аглинским силачем. Вызвался один гранодер, мочной, плотной, бывалый в Москве часто на кулачных боях и на себя надеявшийся, но просил Государя, чтоб приказано было сперва ему посмотреть битвы аглинской, что ему было и позволено. Гранодер, приметив все их ухватки, уверял Государя, что он перваго и славнаго их бойца сразит одним разом так, что с рускими гранодерами вперед биться не захочет. Его величество, улыбнувшись, ему сказал: "Полно, так ли? Я хочу держать заклад. Не постыди нас". — "Изволь, Государь, держать смело и надеятся. Я не только удальца, да и всех его товарищей вместе одним кулаком размечу. Вить я, отец, за Сухоревою башнею против кулашной стены хаживал. Я челюсти, зубы и ребры высажу". Вскоре царь по-приятельски беседовал со своим английским другом маркизом Кармартеном и заявил, что его гренадер "первого их витязя победит". Англичане тотчас заключили пари на 500 гиней, однако царь оговорил, что его солдат придерживается не английской, а русской манеры ведения боя, и предупредил лордов: "Но ведайте, господа, что мой боец лбом не бьется, а кулаками обороняется".
Сражение состоялось в саду Кармартена. Публика собралась многочисленная: британские вельможи, царская свита и 70 гвардейцев, сопровождавших царя в путешествии. В сад проникло и немало зевак, желавших стать свидетелями триумфа над русским бойцом. И казалось, так и будет. Петровский гренадер сильно уступал верзиле-шотландцу, но был хладнокровен. Однако бой оказался коротким. Британец двинулся на русского, попытавшись сбить его с ног коронным ударом в грудь. Но был остановлен убийственным встречным ударом в шею. Гигант рухнул как подкошенный и долго лежал на земле, не приходя в сознание. А расчувствовавшийся Петр I провозгласил: "Русский кулак сто́ит английского лба!" После чего щедро одарил и победителя, и побежденного, дав им по 20 гиней, а также оплатил лечение шотландца. "Потом, — писал соратник Петра Андрей Нартов, — государь приказал тут же всем своим гренадерам прежде бороться, а после между собой сделать кулашный бой, чтобы показать лордам проворство, силу и ухватки русских богатырей, чему все собрание весьма удивилось, ибо все находившиеся при Петре Великом в путешествии гренадеры выбраны были люди видные, рослые, сильные и прямо похожи были на древних богатырей".
Постепенно правила бокса вошли в более или менее устоявшиеся рамки, оформившись в 1743 году в "правила Джека Бротона". Они сильно отличались от сегодняшних норм. Ставка делалась на длительность поединка: они могли длиться несколько часов, пока один из соперников не падал на ринг. Шлифовалось и мастерство боксеров, практиковавших прямые удары, свинги, нырки, апперкоты и клинч. Бойцы выходили на ринг без перчаток и бились, применяя борцовские броски и проводя захваты выше пояса. Наносить удары в спину и ниже пояса, хватать за волосы и бить лежащего противника запрещалось. В России же технология поединков выглядела совершенно иначе. Британский путешественник Вильям Кокс, ставший свидетелем "стеношного боя" в московском манеже, записал: "На руки бойцы надевали рукавицы из такой жесткой кожи, что с трудом могли сжимать кулак, а многие били прямо открытой ладонью. Бойцы выдвигали вперед левую сторону тела и размахивали правой рукой, которую держали несколько наотлет, левой отбиваясь от противника. Удары наносили кругообразно, а прямо не били. Целили только в голову и лицо. Если бойцу удавалось свалить противника на землю, его немедленно признавали победителем". И добавил: "Мы посмотрели десятка два подобных схваток. Некоторые бойцы были очень сильны, но не могли причинить своим соперникам серьезного вреда из-за самого способа драки, при котором невозможно нанести тех переломов и ушибов, коими часто сопровождаются бои у нас в Англии".
ЛЮБИТЕЛИ БОКСА
"Эпоха голых кулаков" подарила Альбиону настоящих героев. Особой известностью пользовался черноволосый бристольский красавчик Джем Бэлчер, чемпион 1800 года, вспыльчивый, с пронзительным взглядом, готовый устроить потасовку по любому поводу. Отлично сложенный, подвижный и пластичный, он походил на французского императора, за что заслужил почетное прозвище "Наполеон ринга". Карьера его закатилась после несчастного случая во время крикета: случайный мяч лишил его глаза. Настоящим кумиром британцев стал победитель Бэлчера — грузчик из лондонских доков Томас Крибб. В бойне на пустоши в Суррее 18 декабря 1810 года на глазах 10 тысяч зрителей он одержал верх над бывшим чернокожим рабом Томом Молино, потерявшим сознание в 35-м раунде. В матче-реванше в сентябре 1811 года Крибб вновь победил, сломав Молино челюсть в пятом раунде. Побывал Крибб и в Петербурге, где выступил перед императором Александром I, нокаутировав выставленных против него силачей.
Интерес к боксу в Петербурге был не случаен — в России внимательно следили за всеми новейшими западноевропейскими тенденциями. Тем более что русские военно-морские офицеры, среди которых было немало англофилов, нередко отправлялись в Великобританию на стажировку и, разумеется, правила боксерского боя знали и тонкостями его владели не хуже самих законодателей моды. Вспомним, например, героя Чесменской баталии графа Алексея Орлова, большого любителя кулачных поединков, помешанного на боксе и никогда не уклонявшегося от возможности "постукаться" один на один.
Правда, не только русские моряки прославились боксерскими навыками. Еще будучи поручиком, граф Федор Ростопчин брал в Лондоне уроки у одного известного боксера и признавался, что "битва на кулаках такая же наука, как и бой на рапирах". Вернувшись в Москву, Ростопчин продолжил свои занятия боксом, став одним из самых опасных московских кулачных бойцов. Да что говорить, сам Александр Сергеевич Пушкин вспоминал, как боксировал с немцами на окраинах Петербурга и всегда отстаивал право защищать честь любыми способами. В неоконченной статье "Разговор о критике" он писал: "Посмотрите на английского лорда: он готов отвечать на учтивый вызов gentlеman и стреляться на кухенрейтерских пистолетах или снять с себя фрак и боксовать на перекрестке с извозчиком. Это настоящая храбрость". Неплохой технарь, Пушкин даже взялся тренировать сына поэта Петра Вяземского. Павел Петрович потом вспоминал, как в возрасте 7 лет встречался с Пушкиным: "В 1827 году Пушкин учил меня боксировать по-английски, и я так пристрастился к этому упражнению, что на детских балах вызывал желающих и нежелающих боксировать, последних вызывал даже действием во время самих танцев".
ГОСПОДИН ЛЬЮКИН В АНГЛИИ
Наивно думать, что, приобретя опыт жестоких кулачных боев в Морском корпусе, Дмитрий Александрович Лукин был не в ладах с боксом. Знакомы ему были и приемы из арсенала "стенок": подножки, оплеухи, подсечки, броски с подхватом, удары ногами, пинки, круговые удары сбоку по ногам, "поджилки", удары коленями, по ногам и "топки" — добивающие удары. А уж по части "силушки богатырской" он мог дать приличную фору любому англичанину. Уверенный в том, что сильнее его нет ни на одном флоте, Лукин поддерживал свою грозную репутацию. Если до него доходил слух, что где-то появился сильный матрос, канонир или солдат, то он не знал покоя, "пока не померяется с ним силами в поднятии [тяжестей], при перетягивании каната, армреслинге и т.д.".
Да что там, поднятие тяжестей — рутина, дело техники. Как и пропущенные один за другим стаканы спиртного: как истинный богатырь, Лукин всех превосходил и в бражном деле и никогда не бывал пьян. "На одном английском корабле его уговаривали выпить, но у него не было охоты. Его продолжали уговаривать, тогда он взял бутылку франц[узского] бренди, стоявшую на столе, и осушил ее залпом за здоровье присутствующих. Если Лукин слышал, что кто-нибудь обладает крепкой головой, то он не успокаивался до тех пор, пока тот пьяным не падал под стол. В споре однажды ему пришла в голову мысль напоить весь русский флот (то есть всех офицеров), а самому остаться трезвым. Утром он поехал на первый корабль и за завтраком оставил всех упившимися. В обед он поехал на другой, после обеда — на третий, к чаю — на четвертый, вечером — на пятый и ночью вернулся. На другой день он продолжал свои визиты. Он не был пьян, в смысле его не качало, но выглядел он достаточно хмельным. И в этом тоже натура этого удивительного человека".
В тонкостях боевой натуры Лукина англичане убедились очень быстро. Первое "знакомство" случилось в Ширнессе, где "клиентом" русского моряка оказался некий "мавр, похожий на могучее дерево", зарабатывавший "фокусами-покусами": он подставлял щеку для удара каждому желающему и, если после этого оставался стоять не шелохнувшись, получал солидный куш. В случае проигрыша "мавр" должен был три часа гавкать по-собачьи под столом в ближайшем кабаке. Ни один английский кулак не мог его сбить, пока за дело не взялся Лукин. После первого же удара бедняга отлетел на 5 метров, а затем сорвал голос, забавляя лаем публику. Англичане, по достоинству оценившие таланты русского богатыря, с громким "ура!" подхватили "господина Льюкина" и носили его по городу на руках.
Продолжение последовало в одном из портовых кабаков Чатема, куда Лукин зашел пообедать. После трапезы он направился в бильярдную. Взял стакан пунша, отпил и поставил его на подоконник. Понаблюдал за игрой и вернулся за стаканом, который оказался пустым. Потребовал повторить. И опять та же история. Вновь затребовал стакан, решив выяснить, кто такую игру с ним затеял. Не прошло и нескольких минут, как к стакану подошел какой-то субъект и без всякого стеснения его опустошил. Как оказалось, обидчик знал, кто такой Лукин, и решил, что все рассказы о нем — пустые сказки. Тогда Дмитрий Александрович, как всегда хладнокровный и невозмутимый, приказал слуге принести полоскательную чашу с пуншем, приправленным горчицей, солью и перцем. А затем обратился к джентльмену: "Вы, кажется, большой любитель пунша? Не угодно ли будет испробовать такой напиток. Покорнейше прошу". Когда же британец отказался, Лукин насупился: "Вы выпили два моих пунша; русские не скупы на угощение; если не выпьете теперь этой миски, то я вылью ее вам на голову". "При этих словах послышался недружелюбный говор, а любитель чужого пунша ответил ему дерзко и запальчиво. Тогда Лукин, недолго думая, приподнимает чан и окатывает джентльмена пуншем с головы до ног. Вся бильярдная разразилась бранью, и все бывшие тут англичане с киями и кулаками подступили к Лукину. А наш силач подошел к окну и приготовился к обороне. Вдруг из окружавшей его толпы выходит верзила огромного роста, плечистый, с сжатыми кулаками, готовый дать хороший бокс, но Лукин моментально предупреждает боксера; схватывает его поперек туловища, в воздухе только мелькают ноги — и боксер уже за окном. К счастью, оно не было высоко. Спровадив боксера, Лукин проворно схватывает одной рукой за ножку стоявший близ него увесистый деревянный табурет и с этим оружием становится в оборону. Англичане, озадаченные такими подвигами, невольно отступили от Лукина и вступили с ним в переговоры. Когда же дело объяснилось, то русский единогласно был объявлен правым. На другой день все лондонские газеты рассказывали про богатырскую силу Лукина".
Но это пока были легкие шалости. В феврале 1799 года события приняли крутой оборот. "На берегу дня не проходило без драк между русскими и английскими матросами. Обычно это происходит вот почему: английский матрос хочет боксировать с русским. Последний ставит ему подножку, сбивает его с ног и пинает ногой по ребрам. Но это против боксерских правил. Зрители нападают на русского; тому приходят на помощь его товарищи, и все кончается общей дракой. Адмирал Дункан попросил вице-адмирала Ханыкова прекратить это. Бедные русские, и правые, и виноватые, были наказаны на кораблях, если они дрались на берегу. Поэтому многие получали пощечины или удары по ребрам без возможности отомстить за себя. Это озлобило всех. Лукин вознамерился отомстить. Подошли 3 транспортных судна с якорными канатами. Русские матросы в 3 дня должны были их разгрузить. Лукин с 80 людьми взял на себя это дело и разгрузил все 3 корабля за один день. В 5 часов он объявил об окончании работы и отпустил своих людей по кабакам с приказом всюду, где только можно, затевать ссоры, а когда он засвистит, то начинать драку. Когда русские работали, англичане смотрели с восхищением; а когда началась драка, многие были немало напуганы. Во всем городе были заперты магазины, закрыты окна и двери. Мэр и комиссары вышли и попросили Лукина положить конец [шуму]. Лукин согласился и приказал своим людям прекратить [драку]. Тут-то на них накинулись англичане; все крики и просьбы комиссаров ничему не помогали. Тогда Лукин снова приказал драться, и масса взорвалась и разлетелась подобно пыли. Лукин в полном порядке отступил к своим лодкам и поехал на корабль. Около 8 англичан сильно пострадали, и многие из них свалились в доки. История эта не имела никаких последствий, кроме того, что Лукину пришлось быть осторожнее. 8 дней спустя он хотел один ехать с берега на корабль, и его сопровождал град камней. Он захватил английского лейтенанта и использовал его вместо щита, пока не сел в лодку".
О единоборствах Лукина с англичанами слагались настоящие легенды. Вот одна из них. Как гласит предание, англичане, переживавшие свои неудачи, наконец подыскали силача, способного сразить русского богатыря. Отправились к Лукину на корабль. "Господа, ваше предложение несерьезно", — ответил Лукин. "Русский офицер отказывается сойтись в поединке с английским джентльменом? — ехидно поинтересовались переговорщики. — Тогда пусть он напишет письменный отказ". "Ваше предложение несерьезно, — повторил Лукин. — Я буду биться с четырьмя английскими джентльменами, по порядку".
Первый поединок с непобедимым "кулачником" прошел стремительно. Британский гигант попытался провести кросс с шагом, но Лукин резко пригнулся, вошел в клинч, обхватил боксера и, закинув себе на плечи, с грохотом швырнул на настил. Бой был окончен. Следующие бои прошли по схожему сценарию: все противники попадали под стальной захват и оказывались на траве.
Подобных историй с Лукиным в Англии случалось немало. Павел Свиньин позже написал в "Воспоминаниях на флоте": "Имя его известно и прославляемо во всех английских приморских городах. Английские моряки весьма любят гимнастические экзерциции, а потому сила мускулов в большом у них уважении". Павел Петрович описал нападение большой толпы английских матросов с целью показать Лукину "английский бокс", но русский богатырь "разогнал буйную толпу и благополучно возвратился на свой корабль. На другой день на него было подано несколько десятков просьб об увечье, и подвиг сей приумножил к нему почтение английских моряков". "В следующий раз будь с англичанами повежливей! — по-отечески пожурил Лукина вице-адмирал Ханыков. — А то, не ровен час, всех переколотишь!"
Молва делала свое дело, и Лукин начал пользоваться успехом и у мальчишек-мичманов, и у искушенных морских волков, и у простых читателей, восхищавшихся этим симпатичным, добродушным и скромным человеком. Спокойный как скала, бравый и удалой командир, он никогда ни перед кем не отступал, словно бы символизируя мощь русского человека.
СМЕРТЬ ГЕРОЯ
Знаменитое Афонское морское сражение вблизи греческого Афона произошло 19 июня 1807 года. Русская эскадра под командованием вице-адмирала Дмитрия Сенявина состояла из 10 кораблей. С турецкой стороны в сражении участвовало 10 линейных кораблей, 5 фрегатов, 3 шлюпа и 2 брига. Несмотря на значительный перевес турок в кораблях и пушках, в половине девятого утра три группы русских кораблей пошли в атаку. Картечь в щепы разносила обшивку, в дыму сражения рушились размочаленные мачты. Корвет "Сильный" и 80-пушечный "Рафаил", которым командовал Дмитрий Лукин, направились в лоб на турецкий 120-пушечный корабль "Мессудие" под флагом капудан-паши Сеид-Али. Шквальный огонь с "Рафаила" вынудил "Мессудие" выйти из турецкой линии кораблей, но два других турецких корабля двинулись на помощь, готовясь к абордажной схватке и обрушив на "Рафаил" каскады ядер. Схватка — это по-нашему! "Абордажных наверх!" — отдал команду Лукин и двинул корабль навстречу туркам. Заметив, что сбит кормовой флаг, Дмитрий Александрович приказал: "Мичман Панафидин, сейчас же поднять флаг..."
Это были его последние слова. "Исполнив приказание, я шел отдать ему отчет, — вспоминал Панафидин, — но он уже лежал распростертым на левой стороне шканец: в мое отсутствие ядро разорвало его пополам и кровью облило брата и барабанщика (брат не был ранен), кортик, переломленный пополам, лежал подле его; я взял оружие, принадлежавшее храбрейшему офицеру, и сохранил как залог моего к нему уважения. Тело его перенесли в собственную его каюту".
А бой продолжался. И вот уже под натиском русских пушек турецкие корабли отступили, победа осталась за Андреевским флагом. И, как писал очевидец сражения Павел Свиньин, "сколь ни славна победа наша, но она куплена огромными потерями: 80 человек убито и до 170 ранено. Но главную нашу потерю составляет капитан первого ранга Лукин, убитый в самом пылу сражения ядром в грудь. Отечество лишилось искусного морского офицера, мужеством и храбростью приобретшего повсюду отличное уважение. Он умер на поприще славы смертью, завидной для воина".
Не мог прийти в себя от горя и Панафидин, проводивший Лукина в последний путь в далеком южном море: "Тяжести в ногах было мало, и тело Лукина не тонуло. Вся команда в один голос кричала: "Батюшка Дмитрий Александрович и мертвый не хочет нас оставить!" Мы все плакали. Мир тебе, почтенный и храбрый начальник. Я всем моим знанием обязан тебе и с самого выхода из корпуса 5 лет служил вместе! Я знал твое доброе благородное сердце и во все время службы моей не был обижен несправедливостью. Тебе много приписывали неправды, твой откровенный характер был для тебя вреден, и твоя богатырская сила ужасала тех, которые тебя не знали".