– Как прошел день? – с порога поинтересовалась у меня мама.
– Спасибо, сейчас пока не хочется... – рассеянно ответила я.
– Дианка, ты заболела или влюбилась? – с любопытством спросила она.
– Нет, на улице совсем не скользко...
Мама покачала головой и улыбнулась. Она уже поняла, что я здорова, а моя возможная влюбленность ее пугала относительно мало...
С тех пор я полюбила ходить на работу. Нет, мы с Лешей ни разу не встречались после работы, еще не было сказано ни слова о чувствах, но что-то уже искрило между нами и будоражило кровь ожиданием «короткого замыкания».
Это случилось на двадцать первый день нашего знакомства. Без трех минут час,
Громозека вышла из-за прилавка, поправила перед зеркалом высокую прическу и бросила не оборачиваясь:
– Мне нужно уехать. Вернусь к двум. Закрой за мной дверь и учти – за перерыв ты должна успеть не только пообедать, но и принести из цеха свежую выпечку, разложить ее в витрине, протереть столы и сменить на них салфетки. Ты все поняла? Повтори, что я сказала. А то вид у тебя уж больно отсутствующий.
– Убрать золу из печи, наносить воды из колодца и перебрать весь горох с чечевицей...
– Тоже мне Золушка, – сразу нахмурилась начальница. – Если не нравится работа, то...
– Очень нравится, Римма Эдуардовна! Я сказала это с неподдельной искренностью, и Громозека вмиг оттаяла:
– Вообще-то ты, Ляхова, неплохая работница, только слишком болтливая. Будешь меньше болтать и больше стараться, я повышу тебе зарплату...
– Рада стараться, ваше высокопревосходительство! – рассмеялась я.
– Клоунесса, – беззлобно хмыкнула начальница и ушла по своим делам.
На то, чтобы повесить на двери кондитерской табличку «Закрыто» и поменять на столах клетчатые салфетки, ушло три минуты. А потом...
Ну да, вы, конечно же, догадались, что я побежала в кондитерский цех. Леша как раз начинял заварным кремом новую партию эклеров.
– Привет, – весело сказала я.
– Привет, – с улыбкой отозвался он.
Нами сказано было всего по одному нейтральному слову, но атмосфера в пекарне сразу наэлектризовалась так, что мне даже почудился запах озона.
– Я соскучился...
– Я тоже... Хочешь, я тебе помогу?
– Лучше не стоит. А то тебе от Громозеки попадет.
– А она уехала. Вернется только в два.
Я увидела, как напрягся Леша. Даже мускулы на руках взбугрились еще сильнее. И на часы украдкой взглянул.
«Сейчас поцелует», – мелькнула сладкая мысль, но парень не двинулся с места.
Господи, ну как можно быть таким нерешительным! Я первой шагнула к нему и...
– У тебя на лице крем... Вот здесь. – Я сняла с его щеки капельку крема и облизнула палец.
Леша судорожно сглотнул.
– Все? Больше нет? – спросил он.
– Вот здесь еще немного... – привстав на цыпочки, я медленно слизнула языком крем с его подбородка.
– Перестань... – умоляюще пробормотал он и даже чуть-чуть отстранился.
– Ни за что... – я провела кончиком языка по мочке его уха.
– Перестань, – повторил Леша и уткнулся лицом в мои волосы. – Что ты со мной делаешь? Я ведь могу не сдержаться...
Я бесстыдно расстегнула две пуговицы на своей блузке и, взяв со стола кондитерский шприц, выдавила кремовую розочку прямо в ложбинку между грудей:
– Теперь твоя очередь...
– Господи, какая ты сладкая, – застонал Леша, – так бы тебя и съел...
– Так в чем дело? У нас есть еще целых сорок минут, – напомнила я.
Еще вождь мирового пролетариата утверждал, что из искры рано или поздно непременно разгорится пламя.
Двадцать дней у нас с Лешей искрило. А на двадцать первый как полыхнуло! Щелк! Дверь цеха закрыта на щеколду. Вжик! Расстегнута молния на юбке. «Ох!», – предсмертно вздохнули эклеры, погребенные под моим грешным телом...
Я сделала открытие, что страсть переносит влюбленных в абсолютно иную реальность, где время подчиняется совершенно другим законам, нежели в нашем бренном земном мире...
– Ляхова! Ты куда это снова запропастилась?! – неожиданно услышали мы возглас начальницы.
– Не может быть... – простонала я.
– Уже почти два, – недоверчиво глядя на часы, сообщил Леша.
Я одевалась со скоростью новобранца, перед которым сержант держит зажженную спичку. А в результате...
– Что за вид? – гневно спросила Громозека, когда я предстала перед ней. – Почему передник на боку? Почему волосы в муке? И где головной убор?
Я быстро перекрутила фартук, более-менее восстановив симметрию, помотала головой, как собака после купания, вытряхивая из волос муку.
– Где головной убор? – грозно повторила начальница. – И где эклеры?
– Дело в том, что когда я несла поднос с эклерами, случайно смахнула со стола пакет с мукой. Мука рассыпалась, поднялась облаком и запорошила мне волосы и глаза.
Я оступилась и упала прямо на эклеры. Очевидно, головной убор слетел, когда я падала, – на одном дыхании выдала я свою версию.
– Ну, Ляхова! Учти, стоимость муки и этих пирожных я вычту из твоей зарплаты.
– Спасибо, Римма Эдуардовна! – воскликнула я и добавила с чувством: – Если бы вы знали, как я вас люблю!
– Ляхова, а ты случайно не того?.. В смысле, не сумасшедшая? – подозрительно посмотрела на меня Громозека.
– Нет, что вы. Если хотите, могу справку из психдиспансера принести.
Но вообще-то я слукавила. Потому что все влюбленные становятся немного сумасшедшими, а я была влюблена. По-настоящему, первый раз в жизни!
P. S. Два года назад мы с Лешей взяли в аренду помещение и открыли свою пекарню. Как у каждой семейной пары, у нас есть свои традиции. И фразы «Я тебя съем!» и «Давай раздавим эклеры» для нас имеют особый смысл.
