О Самуиле Самуиловиче информацию черпаем из материалов архивных уголовных дел, полученных в региональном управлении ФСБ по Архангельской области. В деле подшиты письма, адресованные народному комиссару внутренних дел СССР Л.П. Берия, от Анны Петровны Погожевой (матери Самуила Самуиловича) и самого Самуила Самуиловича Погожева.
От гражданки Погожевой Анны Петровны, г. Архангельск, пр. Сталинских Ударников д. 96, кв. 4 (семья Самуила Самуиловича Погожева переехала в Архангельск еще до войны, проспект Сталинских Ударников сейчас Набережная Северной Двины по адресу понятно, что мать Самуила Самуиловича переехала к сыну из Тотьмы в Архангельск).
Заявление
Мне 70 лет. Четыре сына и 3 внука на фронтах Отечественной войны. Из них один внук убит, один сын тяжело ранен, от двух сыновей давно уже нет известий. Пятый же мой сын Самуил Самуилович Погожев решением ОСО 27/IX-1941 года /протокол №71/ осужден на 8 лет за антисоветскую агитацию.
Будучи сама честной труженицей с малых лет, я и сынов вырастила такими же тружениками. Знаю, что ни за кого из них мне краснеть не придется - будут ли они на трудовом фронте, или на военном. Знаю, что и Самуил, которого Вы осудили, не заслужил такого наказания. Я за него страдаю и болею не потому, что он осужден. а потому что осужден он неправильно.
Будучи теперь в этом уверена, я, как мать и бабка семи бойцов, поднимаю свой голос в пользу неправильно осужденного сына Самуила и прошу Вас, товарищ Народный Комиссар, ускорить пересмотр его дела и его освобождение, пока еще не окончательно потеряно его здоровье.
Прошу уведомить меня о результатах заявления.
/Анна Погожева/
16 января 1943 года.
От З/к Погожева Самуила Самуиловича, осужденного ОСО 27 сентября 1941 года /протокол № 71/ сроком на 8 лет за антисоветскую агитацию. Год рождения 1896. Содержусь в Ягринлаге НКВД СССР, 1 участок особого района строительства № 203
г. Архангельск, Госпитальная № 1а
Одновременно с организацией Ягринского лагеря весной 1938 г. при НКВД создано Управление 203-го строительного треста (Строительство-203). Этой организации переданы: окончание строительства железнодорожной ветки Исакогорка–Никольское устье; строительство шоссе Архангельск–Никольское устье; строительство водопровода от реки Солза; возведение всех гидротехнических работ в районе стройки (оградительных молов, подходных каналов, дноуглубление на акватории, строительство набережных завода, бассейна, полушлюза). Положение в Молотовске зимой 1942 г. катастрофическое: полуголодные пайки отоваривались наполовину, котельные простаивали без дров, свирепствовали дистрофия и цинга. Тем более тяжёлыми оказались условия быта и работы заключённых Ягринлага, которым «приходилось работать круглосуточно в две смены по 12 часов в холодных трюмах, на берегу при морозе 30 градусов, при снежных зарядах, на колючем ветру. Да ещё ходить в порт и обратно строем за 6–7 километров!» Татьяна Мельник, старший преподаватель Поморского Государственного университета имени М. В. Ломоносова, Архангельск
“Ягринский ИТЛ в Молотовске”
Заявление
По ордеру УНКВД по Арх. обл. 24 апреля 1941 г я был арестован с обвинением по п.п.10-11 ст. 58 ч. 1
Ввиду того, что следствие сразу же встало на путь искажения фактов и начало применять методы, давно уже забракованные, я вынужден был обратиться с заявлениями к Вам, как Председателю Особого совещания, а также и прокурору СССР в период до 27/IX-1941. Но так как мои заявления оказались безрезультатными и я не получил даже никаких уведомлений о получении их, то у меня нет никакой уверенности, что мои заявления дошли до адресатов.
Однако, будучи фактически невиновным, я не могу /и не должен/ молча нести незаслуженное наказание, которое кладет клеймо государственного преступника не только на меня, но и на мою семью и потомство. Поэтому, получив возможность, я снова обращаюсь к Вам с заявлением - против ошибочного приговора, который в действительности для меня является физическим уничтожением. И пока я в силах и сознании, я никогда не оставлю усилий доказать несправедливость решения обо мне, так как уверен, что, если по моим трем арестам /1930-32 г., 1933-34, 1938-39 г.г./ мне удавалось убедить Коллегию ОГПУ и ОСО в необоснованности и ошибочности предъявленных тогда обвинений, то и теперь, по этому делу, я должен добиться истины и справедливости, доказав предвзятость работников следствия, а отсюда, естественно, и ошибочность их выводов.
Биография моя проста:
1/. Сын чернорабочего, всю жизнь работавшего по найму /документ об этом при аресте у меня изъят/. Отец мой русский, уроженец г. Тотьмы Вологодской области, умер 5 лет назад. Мать - тоже русская, пенсионерка; на фронтах сражаются теперь 4 сына.
2/. С 1903 до 1915 г. я учился и кончил с/х училище, где я получал стипендию
3/. Начав работу пом. агронома в 1915 г., был мобилизован в царскую армию и до 1918 г. был на фронте.
4/. С 1918 г., когда старые специалисты или саботировали, или шли на более “теплые” места, я поступил агрономом в земорганы /г. Тотьма/, беспрерывно проработал 12 лет и на счету уездных партийных и советских органов был как отличный и деятельный специалист, точно выполнявший задания Партии и Правительства. Эта оценка и мои организационные способности и знания в области агрономии и хозяйства Севера явились причиной моего перевода в 1929 г. в краевой центр, где безупречно работая по специальности, был полезным агроработником до последнего ареста 24/4-1941 г. Последние 2 года перед этим был главным агрономом, исполняя в то же время обязанности Нач. с/хоз отдела Кулойлага НКВД СССР и колонии УНКВД АО. В моей работе были только достижения и никаких порочащих меня, как работника и советского человека, замечаний не было, т.к. основная и главная черта моего характера была, - есть и будет - это безупречная четкость и честное выполнение поставленных перед с/хозяйством задач.
И теперь, не зная по-существу виновности, будучи большей частью среди жуликов, воров и прочего отребья, потерявшего человеческий облик, перенося издевательства и лишения, измотавшие мои нервы и здоровье с потерей 50 процентов трудоспособности, я, несмотря на это, все время нахожусь на общих работах, всегда в рядах стахановцев, будучи примерным з/к по дисциплинированности и соблюдению лаг. режима. Даже сейчас, имея возможность, по состоянию здоровья, быть в слабосильной команде и лечиться, я все же работаю в рядах и наравне с полноценными з/к рабочими, работающими стахановскими методами труда /по-оборонному/, т.к. знаю, что это работа важная и мы з/к призваны выполнить ее в срок на-отлично.
И, однако, вопреки всему этому, при отсутствии серьезного фактического против меня материала я оказался государственным преступником с 8-ми летним сроком заключения.
Невольно возникает вопрос - как же это могло произойти. И, как ни странно, а объяснением этого печального факта является - пристрастие работников следствия и вреднейшая амбиция, возведенная в принцип: “раз арестован, то будешь так или иначе, если не судом, то ОСО, - осужден и бороться против коллектива следственных работников бесполезно и опасно не только для себя, но и для оставшейся семьи и потомства.” Это слова моего следователя мл. лейтенанта Гос. безоп. Доронина и Нач. следственной части Немлихова и Сметанина. Таким образом, следствие велось не для установления истины, а только с целью обвинения. Ясно, конечно, что при такой целеустремленности объективности в моем деле искать нечего. Доказательством этому служит, например, такой факт:
1. К делу приложена справка /забракованная и опровергнутая по моим прошлым следственным делам/ о том, что я являюсь сыном содержателя почтово-разгонной станции, вместо справки о фактическом соцпроисхождении - сын чернорабочего. В показаниях пояснено, что таким содержателем был старший брат моего отца, живший самостоятельным хозяйством более 50 лет до моего рождения. А отец, получивший после Октябрьской революции 2 га земли /пашни и сенокоса/, завел себе единственную лошадь, с которой, понятно, не мог изображать почтово-разгонную станцию. Наконец, это можно проверить не только путем свидетельских показаний, но и по документам финорганов. Однако, вопреки фактам - этой справке предано соответствующее значение.
2. Несмотря на все документы /паспорт, церковные метрики и т.д./ в анкете я записан, вместо русского - евреем, а по специальности, вместо агронома - зоотехником. Мои приписки в анкете-протоколе о том, что я русский, а не еврей, и агроном, а не зоотехник - не приняты во внимание и по формуляру в лагере я числюсь неправильно и по национальности и по специальности.
Конечно, это решающего значения не имеет, но ведь это даже халатностью назвать нельзя, ибо на это я обращал внимание, следовательно, это сделано с целью. Мало того, для набора времени, меня на допросе без всяких допросов выдержали на табурете больше 200 часов. Я понимал, что это мера физического воздействия на меня, так как в течение 2-х месяцев в каждой неделе 5 суток были без сна и у 6-ти суток обед переносился к ужину. Вполне понятно, что такой метод допросов /расписание часов/ расшатал мое здоровье - это 3-й факт, без которого можно было обойтись, но который вполне понятен при взятой работниками следствия целеустремленности: создать дело, осудить. С этой точки зрения вполне понятны и справка о соцпроисхождении: превращение русского в еврея и ознакомление меня с делом без карандаша и бумаги.
Из этого дела /73 листа отрицаний нелепостей обвинения/ я уловил одно обвинение: будто бы я в служебном разговоре с подчиненным на периферии лагеря Нач. ЧОС Воробьевым, который по моему мнению в то время уже был уволен, опошлял руководство Партии и Правительства. Ведь это нелепый шаблонный мотив, на который и дан соответствующий ответ. А по вопросу о шпионаже и симпатиях к Гитлеровцам /о войне с Германией я тогда не знал/ нет ни одного свидетельского показания. Этот факт говорит сам за себя достаточно убедительно.
Показания же лиц, давших положительные обо мне отзывы, к делу не приложены /по словам следователя/ и о них я не знаю. Но это обязательство опять же, лишний раз, подтверждает факт предвзятости и пристрастия следователя.
Наконец, арестованный в 1941 году, я получил намек на обвинение, якобы по факту 1939 года. Почему об этом идет разговор только теперь, но не раньше. Почему мне отказали в очной ставке с Воробьевым, которого за нерадивость я держал в ежовых рукавицах и который фигурирует свидетелем обвинения. Все это опять-таки говорит только о стремлении обвинить во что бы то ни стало.
Затем, когда следствие вынуждено было отказаться от п. 11 и снять его, то следователь обратился к старым, прекращенным делам и это навело меня на мысль, что следствие ведется по характеристике и советам следователей по прошлым моим делам - Рудакова, Резука и др., при которых я протестовал против искусственной ях стряпни, основанной на лжи раскрытой потом самими клеветниками. Факт вскрытия мню в 1938-39 г. применения методов физического воздействия /Резун, Рудакова/ дополняет мои в этом догадки - подозрения о том, что незаконно притянуты снова старые дела, что следствие ведется явно пристрастно по каждому вопросу по той простой причине, что старые работники следствия, которые из-за меня по прошлым делам благодарности иметь не могли. Через нынешних работников следствия решили покончить с надоевшей им идиозной (возможно, имелось ввиду - одиозной) персоной Погожева С.С.
И действительно, если серьезно и объективно проанализировать мое дело с учетом моих доводов, основанных на фактах, поддающихся проверке, то ничего преступного у меня не окажется. Невольно напрашивается сожаление, о том, что обязательный для следствия принцип: “ищите истину и виновник обнаружится”, - забыт.
Здесь я должен еще добавить последний мой разговор со следователем Дорониным. Когда был снят п. II я заявил, что теперь остается только меня освободить, Доронин мне ответил, что время теперь не то, некогда с вами разбираться, придет время, когда все могут пересмотреть.
Тогда я о войне не знал и не мог предполагать об изменившейся обстановке. Зная теперь о ней, я не могу согласиться с Дорониным, который этой обстановкой оправдывает несправедливый приговор, перенося пересмотр дела в неопределенное будущее. Наоборот, эта изменившаяся обстановка требует более четкой и безусловно объективной работы следственных работников, что обеспечило бы прекращение моего дела. А будучи на свободе, работая по специальности и создавая дополнительные тонны мяса, масла, овощей, зерна, я был бы куда полезнее для государства, сравнительно с нынешней пользой на физических работах.
Исходя из факта моей невиновности, что доказывается отсутствием инкриминируемых мне преступлений, считая необходимым добиться истины не тогда, когда придет время/по словам Доронина/, а теперь же, пока я еще могу принести пользу обществу и Государству, я убедительно прошу о скорейшем пересмотре моего дела и его прекращении.
Прошу уведомить меня, с учетом возможного нашего перемещения.
22 января 1943 года /С. Погожев