Глава 2. Начало.
Мой дом был на самом краю райцентра Лутугино, неподалёку от городского кладбища.
Там получил квартиру на исходе брежневской эпохи мой отец, за ударный труд на единственном в городке заводе, одном из крупнейших на Украине, да и во всём СССР, пожалуй.
Закончив Луганский Машиностроительный Институт, отправился на завод и я.
То есть, по происхождению я провинциал в полном смысле этого слова. Из маленького города, да ещё и с глухой окраины. В школу приходилось ходить, пересекая весь город по диагонали, к памятнику его основателю, профессору Лутугину.
Первые четыре класса учился в советской школе по-русски и даже побывал пионером, ровно в последний набор успел.
А потом на державну мову пришлось перейти. Впрочем, её в Луганской области не знал почти никто. Даже учителя по этому предмету. В основном практиковали суржик, который был родным для большинства жителей города, включая меня, так что я уверенно получал пятёрки, особо не напрягаясь.
А вообще, любую училку украинского заткнула бы за пояс моя мать – уж она-то типичная украинка, в Славяносербске таких побольше, чем на юге области, откуда папа родом.
Они познакомились на танцульках в общаге Луганского (тогда Ворошиловградского) Машиностроительного Института, где позже учился и я. Папа даже помнил, что во время их первого танца институтский ВИА играл Битлов, запрещённых по устному распоряжению местного комсорга под страхом исключения из комсомола.
И этот танец будущего инженера с красивой девушкой принёс вполне ожидаемый результат, который сейчас пишет эти строки.
Может быть, именно поэтому я и люблю рок-н-ролл.
Но речь сейчас не об этом.
А о том, что я уродился полукровкой – половина тела хохлячья, половина коцапська.
А вот кровь у всех одинаково красна. И у русских, и у украинцев, и у метисов, как иногда называют таких, как я.
Впервые я это понял, когда в пятом классе подрался с одним из немногочисленных «щiрих украiнцiв» в нашем классе, что хаял русским матом моего русского отца и пионерский галстук, который я никак не хотел снимать.
Знатно мы тогда друг другу наваляли. Это была первая кровь, пролитая мной на национальной почве. Но в детстве обиды забываются быстро, и через три дня, когда ещё не зажили синяки, мы с Тарасом уже играли в футбол за одну команду.
* * *
По идее, детство на окраине провинциального городка в трудные 90-е должно было меня закалить и сделать пробивным.
Но я был, хоть и способным, но ленивым.
И, окончив школу твёрдым хорошистом, не стал пытаться поступать в институты Киева и Харькова, а выбрал находящийся под боком институт, где ранее учились родители.
А после его окончания также пошёл по пути наименьшего сопротивления – работать на ближайшее производственное предприятие.
Тем более что мой дед – не кто иной, как двоюродный племянник директора завода Александра Сергеевича Бешлыка, один список регалий которого потянет на пару страниц 12-м шрифтом.
В те годы завод возглавлял Будагьянц, начинавший при Александре Сергеиче простым слесарем, так что я, можно сказать, был там блатным.
И всё-таки, даже всесильный Николай Абрамыч не мог сразу устроить вчерашнего студента на престижную непыльную должность. Точнее, не хотел. Руководитель советской закалки был категорически против того, чтобы плодить синекуры. А ещё в отдел информационных технологий был нужен специалист обязательно на постоянной основе, а я мог устроиться только временно – по окончании института про меня вспомнили украинские вооружённые силы.
Так что, пять месяцев пришлось повкалывать простым электриком.
Как заметил мой напарник Санька Седов, признанный острослов и большой любитель фильма «Кин Дза Дза»:
- Ты хотел, чтобы перед тобой сразу «Ку» делали? Цапу покрути, чатланин ты наш!
И я крутил всё, что потребует мастер. Где гаечным ключом, где отвёрткой, где шуруповёртом.
А за несколько дней до увольнения в связи с призывом в армию получил производственную травму. Пытаясь лихо перехватить дрель из руки в руку, я случайно нажал кнопку включения, и сверло оставило на второй руке две поперечные борозды.
У меня от природы раны сильно кровоточат и плохо заживают. Хорошо ещё, что дело было на Донбассе с его сухим климатом. При стопроцентной влажности была бы вообще труба.
В общем, в военкомат я пришёл с живописным шрамом на правом предплечье.
И когда его увидел психиатр, на его лице появилась заинтересованность.
- Вены что ли резал? – задал он мне вопрос, оскорбивший меня не на шутку.
- Производственный травматизм. Я что, похож на идиота?? – вспылил я мгновенно.
- Если не цепляешься за законную возможность откосить, то похож, - пошутил доктор со свойственным врачам чёрным юмором.
И направили меня в войска связи ВМФ.
А я и вправду косить особо не хотел.
А если бы и захотел, взятка за стопроцентную гарантию «белого билета» была неподъёмной, учитывая низкие доходы семьи.
Да и зачем?
Шёл 2003 год. До гражданской войны было, как до Китая пешком. Всё тихо и спокойно. Кучма продолжал по-тихому разворовывать всё, что не успел разворовать Кравчук, и ни с кем не собирался воевать. Так что, я подумал, что лучше прожить один год в казарме, чем пять лет в бегах, и безропотно пошёл топтать плац сапогами. Точнее, флотскими ботинками.
После КМБ в Инкермане я был направлен на захолустную точку в Крымских горах, где процветало ещё большее разгильдяйство, чем в остальной армии самостийной, так что там я почти забыл, как ходить строем.
Мне даже не пришлось особо менять род занятий. И на заводе тянул электрический кабель, и в армии то же самое.
Есть такой армейский стишок про меня: «Мы славные связисты, мы тянем кабеля – работаем мы много, а толку ни фига». А ещё строка из шуточной сказки, не помню какого, советского писателя: «Я от Родины приму: ссылку, каторгу, тюрьму. Но желательно в июле, и желательно в Крыму».
Да уж. В гробу я видал такое удовольствие, в белых тапочках – заниматься физическим трудом, когда 35 градусов в тени при почти стопроцентной влажности из-за моря.
Зато, забравшись на один из высоких горных уступов, можно было разглядеть в любезно одолженный офицерами бинокль, как резвятся на пляже дамочки в купальниках. Вечно полупьяный капитан третьего ранга снисходительно ухмылялся, протягивая нам оптический прибор:
- Что, опять на сиськи пялиться?
А я не решался ответить то, что думаю:
- А что делать, когда тебе чуть за 20 и западаешь на всё, что шевелится?
Впрочем, от попыток закадрить местных жительниц уберёг Господь.
Один сослуживец не удержался – потом лечил в госпитале триппер.
Это я написал не для того, чтобы шокировать благовоспитанных читательниц, а для того, чтобы показать, что украинская армия уже тогда перестала быть армией.
Тогда военные будни казались мне бесконечными. Особенно, в последние дни перед дембелем. А сейчас я понимаю, что они пролетели, как один день. И тот самый дембель таки наступил.
Я не заморачивался с парадной формой, в отличие от некоторых – кончилась служба, ну и славно. Спихнул эту нудную обязанность и забыл. Разве только, выпивая с коллегами, иногда травил армейские байки.
С коллегами всё по тому же заводу. Будагьянц сдержал обещание устроить меня в отдел информационных технологий, и почти сразу в моей трудовой книжке появилась гордая запись «Инженер-программист».
Сами мы программы не писали, занимаясь фактически системным администрированием. Был начальник отдела, но его отличало от нас только побольше опыта и формальная материальная ответственность за так называемый «Склад инженерных работ» с материалами и оборудованием. А так, никакого снобизма – все работы трое членов IT-отдела выполняли на равных.
Зарплаты вполне хватало, чтобы не просить у родителей на собственное содержание, а по части жилья отдельная комната в одной квартире с родителями меня устраивала.
Пару-тройку раз я порывался увеличить количество жильцов нашей квартиры за счёт подруг, но ни с одной не срослось. Почему – неважно. Да я это уже почти и не вспоминаю. Дела давно минувших дней – всё бурьяном поросло.
Так могло бы продолжаться до самой войны.
Но в начале девятого года умер Бугагьянц.
Новое начальство начало править по-новому, в результате чего завод стремительно покатился в тартарары.
И что характерно, вину за это возложили на подчинённых, тут же начав массовое сокращение штата. В первую очередь репрессии, конечно, обрушились на любимчиков прежнего руководства.
Меня не уволили, но понизили в должности. И зарплату в два раза сократили, одновременно увеличив количество обязанностей в те же два раза.
Несколько месяцев я терпел, ибо человеку свойственно надеяться на чудо.
А 15 ноября капнула последняя капля.
Это было воскресенье, когда я пошёл в церковь и там, естественно, отключил телефон.
По выходе же из храма, мою радость от причастия омрачил звонок замдиректора.
Тот крыл меня, на чём свет стоит, перемежая суржик отборными матюгами.
Я был вынужден сломя голову нестись на завод, чтобы выполнить его пустяковое поручение в выходной день.
На следующий день, когда вышел на работу отдел кадров, я тут же подал заявление по собственному желанию.
И прогадал.
Я думал, что сисадмина с пятилетним стажем тут же с руками оторвут, но не тут-то было.
В девятом году экономику всех стран СНГ лихорадило, и Украина не стала исключением.
В Лутугино, кроме как на заводе, работы не было от слова совсем. А в Луганске своих безработных хватало, и бедолаги из области были никому не нужны.
Пять месяцев я перебивался частичной занятостью и случайными заработками.
Зима, не тратя времени на весну, ещё до конца апреля сменилась знойным летом.
А мне было всё равно, ибо я медленно тупел от полуголодного существования.
Я уже был готов с горя устроиться кладовщиком-грузчиком в фирму, торгующую стройматериалами в районе Каменного Брода на северной окраине Луганска. Куда добираться к восьми утра двумя автобусами с пересадкой, а зарплата чуть больше минимальной.
И тут аккурат в подарок ко дню рождения мне привалило счастье.
26 апреля мне позвонили из города Шахтёрск, о котором я до этого знал только понаслышке, и пригласили на собеседование через два дня.
Это 86 километров от дома. Каменный Брод с его двумя автобусами нервно курит в коридоре.
Я сел в маршрутку без особых надежд.
Думал отклонить предложение директора той шахты по-быстрому и скорей к друзьям, отмечать 29-летие на последние копейки, оставшиеся с предыдущей халтуры.
Но тот сделал мне предложение, от которого я не смог отказаться.
Вкратце, дело обстояло так.
Руководство шахт закупило огромную кучу материалов и оборудования, чтобы реализовать амбициозный проект – объединение шахт, разбросанных по Донечине, в единую сеть. В смысле, компьютерную. Плюс защищённая связь с головным офисом угледобывающей компании в самом Донецке.
А фирма, что продала им всю эту красоту, раскрутив их на крупную партию товара, включила заднюю, когда речь зашла о разработке и реализации техзадания.
Тогда директор шахты стал в пожарном порядке просматривать резюме на всех кадровых сайтах Украины и вышел на меня.
Технологии связи выбираю я. Методы интеграции с существующей инфраструктурой выбираю я. Способ конструктивного исполнения на аппаратном и программном уровне выбираю тоже я.
А что? – подумал я, - снабжение у шахтёров, даже при нынешнем разброде и шатании, вполне на уровне. Никаких проблем с материальным обеспечением, как проекта, так и меня лично. Даже помощников дадут из рабочих, там, где надо работать не головой, а руками.
И я согласился стать руководителем этого проекта.
К вечеру я был уже оформлен по всем нормам трудового законодательства, и уже на следующий день в 9 часов утра был на проходной шахты.
Если встать в 6 часов утра, то в принципе, впритык к 9 часам успевал.
Если уехать до 20 часов, то успевал до полуночи поужинать, помыться и лечь спать.
Точнее, последняя маршрутка уходила с автостанции Шахтёрска в 19:45.
На следующий день, 29 апреля, я взялся за дело с таким рвением, что умудрился опоздать и на эту последнюю маршрутку.
Пришлось брать такси и просить мать расплатиться в конце пути, потому что у меня самого такой крупной суммы при себе не было, да и дома тоже оставалось только на автобусный проезд и питание до первой получки.
После чего сотрудники шахты показали мне каптёрку, где можно переночевать, если что. Но я пользовался ей лишь в исключительных случаях. Там было настолько грязно, что уж лучше раскошелиться, но добраться до дома.
Продолжились работы и 30 апреля. Это была пятница, и вечером, когда уходил с работы замдиректора, что принимал меня и запомнил по документам мою дату рождения, он пошутил:
- А шо ти до сiх пор тут робишь? Ти вже должен у барi з друзьямi горiлку пити.
На что я ответил вполне серьёзно:
- Так завтра ж на работу.
Чем вызвал у него снисходительную ухмылку: мол, новичок выслужиться хочет.
А я и вправду хотел, и не обманул его.
Продолжились работы и в субботу первого мая.
Интуиция меня не обманула в том, что я хотел сделать как можно больше как можно скорее.
В первых числах июня началась адская жарища. Как в старинной моряцкой песне: «Товарищ, я вахту не в силах стоять – термометр взлетает аж под сорок пять». В июне десятого года в донецких степях было всего на три градуса меньше.
Трястись полтора часа в переполненной маршрутке, а потом при такой погоде заниматься не только настройкой серверов в помещении с кондиционером, но и монтажом. Врагу своему не пожелаешь.
Но, как ни крути, детство на окраине провинциального райцентра всё-таки повлияло на мою целеустремлённость.
В середине июля проект был сдан в эксплуатацию.
Я переселился в кабинет с кондиционером рядом с ещё более прохладной серверной и получил комнату в общежитии для штатных сотрудников. Комната, правда, была без кондиционера. Зато своя.
В конце третьего десятка я наконец-то познал, каково жить одному. Совсем. Где-то раз в месяц я наведывался в Лутугино с родителями повидаться, а остальное время жил в Шахтёрске.
Нет, конечно, в армии я тоже был оторван от родительского дома. Но там хотя бы бесплатно выдавали еду и одежду. А тут пришлось учиться считать деньги самостоятельно. Что мне, в общем-то, удалось неплохо.
Поголодать пришлось лишь однажды, и то не по своей вине. Когда меня поймали местные гопники и надавали по мордасам, попутно облегчив карманы от наличности. Пин-код от банковской карты, я, правда, так и не сказал, так что голодать пришлось недолго – до тех пор, пока на неё не поступила очередная зарплата. Только пришлось довольно долго ходить в тёмных очках, прикрывающих фингалы, потому что донецкие гопники оказались злее луганских.
Но на этом, как догадался бы капитан Очевидность, превратности моей судьбы не заканчиваются.
Эта работа мне подвернулась ко дню рождения – следующая оказалась новогодним подарком.
Айтишная тусовка достаточно закрытая и малочисленная. Посему, для нашего брата-сисадмина вся Украина – большая деревня. Даже в трёхмиллионном Киеве и полуторамиллионном Харькове все коллеги друг друга знают, как жители моего провинциального Лутугино или не менее провинциального Шахтёрска.
И 29 декабря 10 года я получил e-mail с предложением по трудоустройству.
Оно и впрямь было заманчиво.
HR крупной всеукраинской IT-компании, который видимо уже на корпоративе что-то принял, написал с юмором: «Хватит пылиться на терриконах – айда к нам на море», предлагая провернуть проект, аналогичный выполненному мной. Объединение в единую сеть крымских санаториев под началом этого самого всеукраинского системного интегратора.
И, устроив в новогоднюю ночь отвальную для сотрудников, что скоро станут бывшими, я снова стал готовиться к переезду.