Навряд ли стоит поминать "раззудись плечо! размахнись рука!" господина Кольцова или вновь радоваться стройному русскому языку Бунина в "Косцах" или грустить вместе с Бехтеевым в его православном гимне "Косари на лугу...". Для нынешнего "клипового миросозерцания" сгодится что-нибудь попроще.
Вот, например, клише для сочинения "Анализ эпизода «Луговой покос» (т.1, гл. 9) романа М. Шолохова «Тихий Дон». С интернета, конечно же, скачанное и всем доступное. И очень хорошо, что доступное. Ибо правильное!
Цитирую: "В этом эпизоде описывается важное для обитателей хутора событие – луговой покос. Из второго абзаца мы узнаем, что хуторяне, в том числе и семья Мелиховых, собирались на покос, «как на годовой праздник», одев самые нарядные юбки и платки. Несмотря на то, что работа предстояла тяжелая, люди принимались косить луг с хорошим настроением. Работы хватало всем – и мужчинам, и женщинам.
Читая этот эпизод, видишь вокруг работающих людей с косами и их мокрые от пота, но улыбающиеся лица. Приподнятое настроение хуторян чувствуется на протяжении всего эпизода. Оно передается через яркие и жизнерадостные описания природы, луга, солнца, пробивающегося сквозь тучи.
Но больше всего положительный настрой людей передается через их портреты. Дуняша, например, «счастливыми глазами разглядывала луг», а ее загорелое и веснушчатое лицо говорило: «Мне весело и хорошо оттого, что день, подсиненный безоблачным небом, тоже весел и хорош». Пантелей Прокофьевич изображен усталым, с испариной на лбу и темными пятнами пота на рубашке, но с бодрой улыбкой и широким взмахом косы, под которой легло не одно «саженное полукружье смахнутой травы». Нельзя не обратить внимание на женские портреты – Дарья с грудным ребенком, Аксинья в белой завеске с прошитой каймой, смеющаяся Дуняшка… Все, независимо от пола и возраста, получали своеобразное удовольствие от участия в луговом покосе, ведь от того, как сработают хуторяне в этот день, зависит их благосостояние в следующем году. Все стараются сделать как можно больше и подбадривают других.
Земля и трава – самые важные «ценности» на хуторе – изображены как живые существа: «шевелился и вздыхал под косами опустошаемый луг». Им придается особое значение. Бережное отношение к земле можно почувствовать в сравнении луга с «травяным шелком», водной гладью, по которой потек колыхающийся от арбы след. Также земля не только дает траву и еду человеку, она для многих является домом. Например, для семейства диких уток, которое растревожил Григорий, и тут же почувствовал «внезапную острую жалость» к случайно убитому утенку. Для хуторян, скорее всего, процесс покоса был важен так же, как и его результат. В этот день все жители хутора выходили на луг, вместе работали, обедали и «вечеряли», общались. Казаки подбадривают друг друга, шутят, помогают советом и добрым словом. «Доброе здоровье, односум!», «Рысью поедешь – успеешь, а то и пересохнет» - такими репликами встречают хуторяне Пантелея Прокофьича на лугу.
При чтении этого эпизода возникают ассоциации с другим романом-эпопеей – «Войной и миром» Л.Н. Толстого. «Луговой покос» - описание мирной, можно сказать, повседневной жизни хуторян. Здесь есть и общение между людьми, и общая работа, приносящая удовольствие, и любовь между Григорием и Аксиньей. Люди живут своей жизнью, в которой нет места отрицательному. Пусть за пределами луга и хутора начинается гражданская война – каждый человек все-таки будет жить своей жизнью, в своем маленьком спокойном мире. Так же и у Толстого: события 1812 года, пока они не касались семьи Ростовых, не представляли особых препятствий для праздничных вечеров, встреч и интриг. Жизнь в отдельно взятом доме продолжала идти своим чередом. И никакие войны и беды не могут лишить простых хуторян радости выйти солнечным днем на луг и осуществить очередной луговой покос".
Так и просится в иллюстрацию картина господина Мясоедова "Страдная пора". Для того, чтобы школярам и студентам покос запомнился. Хотя бы как термин. А для лучшего понимания очерк Павла Бажова. Немного, так скажем, посконной и кондовой уральщины:
ПОКОС
Покосные участки в Сысертских заводах, как уже упоминалось вначале, были чуть ли не главной основой заводской кабалы.
Рабочий, имевший клочок покосной земли, старался использовать его для ведения хозяйства, в котором большинство рабочих видело единственную возможность стать независимыми от заводского начальства.
- Сам себе хозяин. Не кланяйся.
- Хоть и прогонят, так есть за что держаться.
- Да вон Гусак росчисть себе загоил, дак ему теперь чорт не брат.
- То-то и есть! Вот бы еще пахоты маленько.
- Костыльком с возу пахать будешь?
- Да уж нашли бы чем. Земли бы только дали!
Такие речи о преимуществах крестьянского хозяйства и мечты о своей пашне приходилось слышать нередко. Положение "сельских работников", которых земельная теснота загоняла в заводские рудники или заставляла всю зиму "робить на лошадях", как-то не замечалось. Видели одно - над крестьянином не могло измываться без конца разное заводское начальство, - и этому завидовали.
Такое отношение заводского населения к крестьянскому хозяйству побуждало большую часть рабочих стремиться к развитию этого хозяйства у себя. Чуть не у каждого рабочего имелась корова; многие держали лошадей, на которых кто-нибудь из семейных возил в течение большей части года разную заводскую "кладь".
Пахоты около заводских селений не было, но покосные участки имелись везде. Размер их был неодинаковый. В Сысерти это были небольшие клочки, на которых при хорошей траве ставилось копен двадцать-тридцать (сто - сто пятьдесят пудов) сена.
В Полевском и Северском покосные угодья были много обширнее. Там каждому домовладельцу отводилось по два покоса: ближний - верст за пять десять и дальний - верст за пятнадцать - тридцать - тридцать пять. Ближние покосы были очень невелики. На них ставилось сена лишь на "первосенок", до санного пути. Дальние были довольно значительного размера. Сено там ставилось сотнями пудов.
Кроме того, у заводского населения была почти неограниченная возможность ставить сено по "чаще" и "росчистям". По "чаще" значило - по лесным лужайкам, которых можно было много найти в лесу. "Росчистями" назывались тоже лесные поляны, но такие, где уже издавна литовка и топор не давали разрастаться лесной поросли.
Иногда на этих "росчистях" "подчерчивались" (подрубались со всех сторон) отдельные деревья, и "росчисть" постепенно доводилась до размеров очень большого покоса.
Заводское начальство, видимо, прекрасно понимало кабальное значение покосов и всегда "шло навстречу" населению, освобождая его от работы, когда оно "делало свой годовой запас". Тем более, что такая отзывчивость ровно ничего не стоила, а иногда даже вызывалась необходимостью частичного ремонта предприятия.
Ежегодно среди лета - на месяц, иногда на полтора - работа на фабриках прекращалась. Замолкал гудок, затихал обычный шум и лязг фабрики, и только доменные печи продолжали дышать огнем и искрами. Непривычно тихо становилось в заводе. Казалось, что завод умер. И вечерами тянуло взглянуть на дыхание доменной печи. чтобы убедиться, что жизнь в фабричном городке все-таки есть.
Отец, помню, терял от этой тишины сон и старался скорее уехать на покос.
Привычка к фабричным работам сказывалась и во время покоса. Рабочие редко вели дело в одиночку, в большинстве объединялись в группы, чтобы легче и скорее поковчить с покосом. Группы составлялись с приблизительным учетом рабочей силы семьи; иногда в целях уравновешивания вводилась оценка работы рублем. Дело шло дружно, быстро и весело.
Случалось, конечно, что траву, скошенную с одного луга, удавалось убрать "без одной дожжинки", а другая попадала "под сеногной". В таком случае артель старалась поправить дело правильной дележкой сена с того и другого участка. И я не помню, чтобы на этой почве выходили недоразумения.
Радость коллективной работы как-то особенно выпукло выступала в это время. Вечером любой покосный стан представлял собою картину дружной рабочей семьи, веселой без кабацкого зелья.
Наработавшись за день, похлебав поземины или вяленухи ( Позем, поземина -вяленая пластинами (без костей) рыба; вяленуха - вяленое мясо. (Прим. автора.)) , люди подолгу не расходились от костров. Часто старики зачинали проголосную, а молодежь занималась играми, пока не свалится с ног.
Утром, чуть свет, все уже на работе, бодрые и веселые.
Эта дружная работа кончалась обыкновенно быстро. Только разойдутся, а уж покосов-то и не осталось. Начиналась страда в одиночку - по лесным полянкам. Здесь уж объединяться было нельзя, да и работу эту вели лишь те, у кого были в хозяйстве лошади. Работа, надо сказать, была неблагодарная. Приходилось переезжать с места на место в поисках подходящих полянок. Сочная, густая лесная трава долго не сохла и попадала под дождь. В результате тяжелой работы получалось плохое сено.
Попутно нужно отметить, что если в Сысерти единоличная работа на покосах была редкостью, то в Полевском и Северском, где заводское население имело большие участки, она составляла обычное явление.
Углежоги и "возчики", имевшие по десятку лошадей, забирались на свои покосы с Петрова дня и трудились там "до белых комаров", выезжая или даже только высылая кого-нибудь домой "за провьянтом".
В заводе в это время было мертво. Дома оставались лишь старухи да малыши.
Тех рабочих, у которых не было большого хозяйства, эта страда углежогов тоже уводила "в даль", где они действовали как наемные рабочие, частью с условием натуральной оплаты: за работу - сено.
Спасибо за чтение! И запомните: покос - это праздник, косьба - это искусство, а Петров день - это пик русского лета.