— Можно ли от книги получить психологическую травму?
— Да. Если запустить ею в голову.
(Из разговора с мамой после прочтения Лолиты)
Ощущение, что книгой запустили мне прямо в голову, и правда есть. Она шокирующая. Не так прямо, как роман де Сада, например, а так, будто спустя много лет, оглядываясь назад, ты осознал, что «тот случай» нанёс тебе, оказывается, травму.
Про книгу после прочтения не хочется вспоминать. Она удивительная, волшебная, но моё сознание сразу после прочтения последней строчки задвинуло её на дальний план, как травмирующее воспоминание. Не хотелось смаковать смыслы и мотивы. Только в моменте. Да. В моменте прочтения ты думаешь о романе много. Слишком много. При этом не можешь взять паузу и все осознать — текст затягивает дальше. А после… как автомобильная авария. РАЗ и закончилась. И ты сидишь, отупело глядя в стену, а потом на автомате идёшь мыть посуду, пытаясь списком покупок вытеснить все, что только что через себя пропустил.
Книга — абсолютный феномен. Заслуженно стала известна на весь мир. И также заслуженно до этого прошла тернистый путь. Потому что в Лолите схлопнулась вселенная жуткого сюжета и космического языка автора. Я текст буквально пила, захлебывалась в нем. Сравнить это не могу буквально ни с чем. Даже с самим Набоковым в других его романах.
Единственное, что знала до начала чтения из отзывов: в книге сложный стиль и шокирующий сюжет. С последним я была знакома из одноименного фильма 1997 года. Я люблю составлять собственное мнение и часто оказываюсь не согласна с тем, что слышала, но в Лолите оба утверждения оказались верны.
Язык в этом романе у Набокова и правда сложный. Но его не сложно читать. Разумеется, для этого «не сложно» ты должен быть опытным читателем, но все же. Сложным я бы назвала стиль Гюго — безумно красивый, но продираться усилием воли иногда приходится. Здесь же, в Лолите, я не стопорилась ни на одном моменте. Исходя из этого на ум пришло только нецензурное определение, другого, извините, не нашла. Язык в Лолите у Набокова хитровы***нный. Именно так. Как запутанная нить, развернуть в стройную линию которой невозможно, но если взглянуть пристальнее, она окажется искусным кружевом.
Лолита — перевод с английского. И переведена она самим автором, потому что на его взгляд переводы до этого были бездарными. Когда начала читать, я засмеялась — а чего вы хотели? Мне кажется, ни один переводчик в мире с этим бы не справился, сохранив стиль Набокова. Потому что автор играет словами чисто русскими. «Они ехали с БЫСТРОТОЙ». Вставляет французские, немецкие и латинские слова (перевод был только в самом конце, но в целом это не доставляло неудобств, даже если не знать перевода и пропускать их). И предложения… на половину страницы. Но при этом они не тяжелые, давящие, когда из-за бесконечных запятых и деепричастных оборотов не можешь вздохнуть, а легкие, ложащиеся на слух гладкие.
Язык сложный, но не тяжелый. И могу с уверенностью сказать: пропустить через себя стиль автора в Лолите — настоящий религиозный опыт, откровение.
Сюжет. Вторая составляющая мировой известности романа. Он… бесконечно тяжелый. Я рвала себе сердце, читая книгу. На слезы меня не пробивало, нет, но оно, это человеческое горе, с каждой страницей проникало в меня все глубже и застревало там. (сейчас кажется, что навсегда).
Несмотря на то, что экранизация 1997 года прекрасна (Кубриковская тоже, кстати), оба фильма подробно передают сюжет и своими средствами художественной выразительности показывают атмосферу, они не передают всей трагедии.
Я наивно полагала, что история… да, трагичная, но не НА СТОЛЬКО. А оказалось… это очень красиво рассказанная, но история педофила. Буквальная. И жестокая. Из-за красоты языка и широкой известности о Лолите мне было известно, думаю, как и многим, но я полагала, что история будет вестись вокруг да около… но нет. Некоторые моменты вышибают из тебя дух. Ко многим я была не готова.
Повествование ведется от первого лица, от лица Гумберта. И тем оно ненадежно. И тем красиво. И тем ужасно, потому что герой осознает, что делает, но при этом происходящее мы видим через дымку его сладострастной влюбленности. И кажется по началу, что грань эту он будет выдерживать, но…
.
В возне на диване с двенадцатилетней Лолитой он осознанно трется об нее, чтобы кончить.
«Я был горд собой: я выкрал мед оргазма, не совратив малолетней. Ровно никакого урона. Фокусник налил молока, патоки, пенистого шампанского в новую белую сумочку молодой барышни — раз, два, три и сумка осталась неповрежденной. Так, с большой изощренностью, я вознес свою гнусную, жгучую мечту; и все же Лолита уцелела — и я сам уцелел.»
Затем дрочит в ее «белый носочек». И эти моменты, спрятанные между витиеватыми словами, заставляют волосы дыбом вставать.
Однако, тот самый феномен, из которого родилось настоящее искусство, и состоит в том, что читатель постоянно не может определиться — он в восхищении или в ужасе. Я не могла. Потому что с одной стороны… герой называет нимфетками девочек с 9 до 14 лет и это не поддается никакому оправданию. Он насилует маленькую девочку, свою, считай, падчерицу, и это отвратительно… но при этом… как описана сцена соития… я готова была аплодировать стоя. Первая часть, глава 30.
Это… невероятно. Я никогда ничего подобного не видела. Потому что напрямую не сказано вообще ничего. В этой главе подробно и искусно описана фреска в гостинице. Но ты читаешь первый раз. Останавливаешься. Читаешь второй раз и все понимаешь. А потом перечитываешь еще и еще, находя новые подробности и не перестаешь восхищаться автором. Гениально — слишком простое определение для этой сцены.
И так всю книгу. Эмоциональные качели «уровень Бог». Синими стикерами я отмечала моменты, где описано так или иначе соитие, насилие над душой и телом, подавление воли, абьюз и тотальный контроль — на фото видно — их не мало. Однако… на протяжении всей книги я ни разу не смогла бы с уверенностью сказать, что ненавижу Гумберта. А иной раз и проникалась к нему. Не к нему полностью, но к какой-то сложной части его чувств.
Именно поэтому задалась вопросом после финала, не оставила ли книга мне травму. Потому что несмотря на то, что весь роман мы читаем от лица Гумберта (настолько субъективно, что там даже нет обычно оформленных диалогов, лишь заметки в его прямой речи «она сказала, я ответил»), я, как читатель, в этом путешествии почувствовала себя на месте Лолиты. Оскверненной. Изнасилованной.
После прочтения хотелось также, как она, спустя три года, что герои не виделись и она обзавелась мужем, говорить «давай не будем поднимать эту тему», но при этом и не выгонять Гумберта из дома (я — из своей головы), а с какой-то горькой ностальгией улыбаться.
Так запустить руки в душу через текст может только настоящий мастер. Набоков справился.
Я даже спустя неделю в смятении. Не могу сказать, как отношусь к роману. Вроде, один из лучших, что я читала. Но на полку к любимым ставить не хочется. Меня вывернули на изнанку. Но при этом… как этим не восхищаться?:
«Нет ничего на свете шумнее американской гостиницы, — причем заметьте, наш отель считался тихим, уютным, старосветским, домашним, с потугами на «изящность быта» и все такое. Дверной стук лифта, раздававшийся в двадцати шагах к северо-востоку от моего черепа, но ощущавшийся мною столь же остро, как если бы эта железная дверца захлопывалась у меня в левом виске.»
Лолита — это роман, о котором хочется говорить бесконечно и при этом не хочется вспоминать. Красивый, важный, чувственный, мерзкий, тяжелый, душекрошащий, легкий, милый, больной.
Что я выписала как читатель:
🔸️Молевые проединки появились в плюше супружеского уюта
🔸️Мадам повела меня наверх и налево, в «мою» комнату. Я осмотрел ее сквозь туман моего отказа от нее
🔸️Несмотря на всю изобретательность дьявола, схема была ежедневно одна и та же: он начинал с того, что соблазнял меня
🔸️Когда я вернулся, дом был еще безлолитен
🔸️Солнце совершило свой обычный обход дома. День созрел и стал склоняться к вечеру
🔸️Это первое впечатление — узенький интервал между двумя ударами хищного сердца
🔸️Если скрипичная струна может страдать, я страдал, как струна
🔸️До сих пор вибрирует у меня вдоль оптического нерва образ Лолиты
🔸️В жизни, на полном ходу, раскрылась с треском боковая дверь, и ворвался рев черной вечности, заглушив захлестом ветра крик одинокой гибели
🔸️Оттяну крайнюю плоть пистолета и упьюсь оргазмом спускового крючка
🔸️Ей не хватало, видимо, слов. Я мысленно снабдил ее ими (»… он разбил мое сердце, ты всего лишь разбил мою жизнь»)
🔸️Изредка проезжали мимо меня автомобили: удаляющиеся рубины, приближающиеся бриллианты
🔸️По другой стороне улицы гараж сквозь сон говорил «Автора убили» (на самом деле — «Автомобили»)
Что я выписала как писатель:
🔹️Перелистывая воспоминания
🔹️Это было откровением, оставшимся на много недель у меня в крови
🔹️Продолжала говорить — в меня, скорее, чем со мной
🔹️Поправляла клевками пальцев передок блузки
🔹️В тот солнцем пронизанный миг
🔹️Отставал от собственного дыхания
🔹️Сердце мое увеличилось в объеме так мощно, что едва не загородило весь мир
🔹️Двигаясь как бы на мысленных цыпочках
🔹️Охрипший от крика дьявол все еще повторял свой совет
🔹️Нежиться в лучах улыбающейся судьбы
🔹️Пробирался сквозь созвездие людей
🔹️Холодные пауки сползали у меня по спине
🔹️С таким чувством, будто я состою из гортани и сердца, я взошел на плаху
🔹️Одна простая мысль, стояла как бы нагишом передо мной
🔹️Русалочки в волнах Стикса
🔹️Тайный смысл его дьявольской головоломки вдруг эякулировал мне в лицо
🔹️Талант художника является вторичным половым признаком
🔹️И Ева опять превращалась в ребро
🔹️В продолжение трех-четырех малых вечностей
Книга мною исписана заметками, размышлениями, спорами с героями и с собой вдоль и поперек. Последние главы я читала, держась за сердце. Оно болело. Потому что герой, до этого размышлявший над тем, что хочет от Лолиты детей и внуков, чтобы была Лолита Вторая и Лолита Третья (😭😭😭да, в том самом смысле), в конце осознает, что делал с ней. Полностью. И до этого осознавал, но многие вещи (например то, как она каждый вечер плакала) видеть не хотел. Смотрел, но не видел. И вроде как раскаивается за сломанную жизнь маленькой девочки. И когда он, красиво изъясняясь, желает ей хорошей жизни, верности мужу и… того, чтобы родился мальчик… я кончилась, как читатель. Бесконечно сильно, больно, тяжело и прекрасно.
Итога не будет. Кроме того, что моей душе была нанесена травма тупым предметом, ничего не могу сказать. Закончим цитатой из Лолиты на последних страницах романа.
«Пока мне не вставят кляпа и не придушат меня, я буду вопить о своей бедной правде. Неистово хочу, чтобы весь мир узнал, как я люблю свою Лолиту, эту Лолиту, бледную и оскверненную, с чужим ребенком под сердцем, но все еще сероглазую, все еще с сурмянистыми ресницами, все еще русую и миндальную, все еще Карменситу, все еще мою, мою… Все равно, даже если эти глаза потускнеют до рыбьей близорукости и сосцы набухнут и потрескаются, а прелестное, молодое, замшевое устьице осквернят и разорвут роды, — даже тогда я все еще буду с ума сходить от нежности при одном виде твоего дорогого, осунувшегося лица, при одном звуке твоего гортанного молодого голоса, моя Лолита.»