Дисклеймер: никто здесь не оспаривает значения "Истории государства Российского", вышедшей из-под пера Карамзина, пусть историком его, как говорят профессионалы, из-за этого назвать все ещё нельзя. Этот труд повлиял на развитие культуры и науки, мы же разбираем художественную литературу.
Начнем с того, что на шикарном сайте royallib это нечто (сразу спойлер: да, это - нечто. Почему - об этом ниже)… Так вот, это нечто помечено как историческое произведение. Просто так, для общей информации.
Можно любить Малевича, можно не любить, но в каком-то смысле можно согласиться с его словами о том, что в музее место мёртвому искусству. Поэтому следует честно оценивать произведения, среди которых достаточно мертвых экземпляров. Портретная Галерея должна быть АнтиМузеем, и в этом ее учредители сходятся, но волей-неволей надо давать отпор, когда вдруг послышится назойливое:
КАРАМЗИН: Кто из нас не любит тех времен, когда русские были русскими, когда они в собственное свое платье наряжались, ходили своею походкою, жили по своему обычаю, говорили своим языком и по своему сердцу, то есть говорили, как думали?»
ПЕРЕСМЕШНИК: Стоп-стоп-стоп-стоп! А вот сейчас прошу понять меня правильно: сейчас я никому кроме Николая Михайловича слова поперек не говорю - прошу это учесть и записать в протокол следствия. Запишете? Будет использовано против меня? Что ж, интересно будет на это посмотреть. Так, о чем это я? Ах да, «говорили, как думали»… В принципе, в любых ситуациях, самая базовая из которых - разговор с неприятным человеком, перед которым свои мысли высказывать не хочется, человек физически не «говорит, как думает». И без разницы, русский он, болгарин, немец или еще кто-то там. Хоть пенал по гендеру, вы уж меня простите за передергивание. И такие случаи были и в шестнадцатом, и в каком хочешь веке. Ну, что Карамзин в принципе не историк по профессии - это понятно.
КАРАМЗИН: Таким образом (конечно, понятным для всех читателей), старая Русь известна мне более, нежели многим из моих сограждан, и если угрюмая Парка еще несколько лет не перережет жизненной моей нити, то наконец не найду я и места в голове своей для всех анекдотов и повестей, рассказываемых мне жителями прошедших столетий.
ПЕРЕСМЕШНИК: Смотрите выше.
КАРАМЗИН: Еще не можем мы умолчать об одном похвальном обыкновении боярина Матвея, обыкновении, которое достойно подражания во всяком веке и во всяком царстве, а именно, в каждый дванадесятый праздник поставлялись длинные столы в его горницах, чистыми скатертьми накрытые, и боярин, сидя на лавке подле высоких ворот своих, звал к себе обедать всех мимоходящих бедных людей, сколько их могло поместиться в жилище боярском.
КОМПАС: Стоит ли говорить, что персонажу никогда не достаточно быть просто хорошим, даже в гипотетическом детском нравоучительном произведении, а уж в повести, пусть хоть трижды сентиментальной, подавно?
КАРАМЗИН: Наталья была всех прелестнее. Пусть читатель вообразит себе белизну италиянского мрамора и кавказского снега: он все еще не вообразит белизны лица ее – и, представя себе цвет зефировой любовницы, все еще не будет иметь совершенного понятия об алости щек Натальиных. Я боюсь продолжать сравнение, чтобы не наскучить читателю повторением известного, ибо в наше роскошное время весьма истощился магазин пиитических уподоблений красоты, и не один писатель с досады кусает перо свое, ища и не находя новых. Довольно знать и того, что самые богомольные старики, видя боярскую дочь у обедни, забывали класть земные поклоны, и самые пристрастные матери отдавали ей преимущество перед своими дочерями.
ПЕРЕСМЕШНИК: Если это ирония, и потому автор себе противоречит, то это хорошо, если нет, то я уже все сказала. Ладно, я тут не за этим. Как говорил К. Пино, «Стоит ли описывать ее подробнее? Пожалуй, это могло бы разочаровать тех, кто составил себе вполне определенный идеал красавицы, тех, кто предпочитает черные глаза синим или любит блондинок, а не брюнеток.». Сравните описания и их посыл и ужаснитесь. Да, Пино - махровый XX век, но… правда незаметно? Так что сравнение вполне кстати. То есть, имеем мы перед собой у Карамзина этакую «все падают и падают, а потом штабелями укладываются», почти буквально. Это не несет цели насмешить, это не плохо (просто перечитайте былину о Чуриле, как там старицы себе рясы драли с целью посмотреть на героя) - это главное ее достоинство, потому как… Почему, Николай Михайлович?
КАРАМЗИН: Сократ говорил, что красота телесная бывает всегда изображением душевной. Нам должно поверить Сократу, ибо он был, во-первых, искусным ваятелем (следственно, знал принадлежности красоты телесной), а во-вторых, мудрецом или любителем мудрости (следственно, знал хорошо красоту душевную).
ПЕРЕСМЕШНИК: Вот не буду я приводить один пример… Нет, два, потому что один реальный, другой - нет… Не буду! Особенно вымышленный, который не совсем то должен людям показывать. Просто скажу: мы же знаем, что это не так? Да и Карамзин обязан был знать, но... Хотел выдать желаемое за действительное? Воспитание чувств?
ВАЛИЭ: Чудесные и блаженные времена курса зарубежной литературы. Точнее, античной: Терсит неправ. Как это показывается? Как раз тем, что он рожей, так сказать, не вышел!
КАРАМЗИН: Теперь мог бы я представить страшную картину глазам читателей – прельщенную невинность, обманутую любовь, несчастную красавицу во власти варваров, убийц, женою атамана разбойников, свидетельницею ужасных злодейств и, наконец, после мучительной жизни, издыхающую на эшафоте под секирою правосудия, в глазах несчастного родителя; мог бы представить все сие вероятным, естественным, и чувствительный человек пролил бы слезы горести и скорби – но в таком случае я удалился бы от исторической истины, на которой основано мое повествование. Нет, любезный читатель, нет! На сей раз побереги слезы свои – успокойся – старушка няня ошиблась – Наталья не у разбойников!
ПЕРЕСМЕШНИК: Я поражена, Николай Михайлович, притом поражена до глубины своей черной, нечувствительной души. Но не думайте, что я рада за вашу героиню или растрогана тем, что все у них с ее любимым будет хорошо, нет. Как я уже говорила, душа моя черна и нечувствительна, а потому и причина моих сильных эмоций иная: за этот маленький абзацик вы описали план интереснейшего развития событий. Нет, не на сто страниц, а на гораздо большее их количество. И вы могли бы, да, могли бы это сделать, но… постойте, любезный Николай Михайлович! Какая историческая истина, о чем вы говорите? Почему я сомневаюсь в ваших словах (и не я одна) - об этом позже, но обидно, что желание осчастливить девушку привело вас к тому, что мы увидим дальше.
КОМПАС: А увидим мы невероятные вещи, и я за это ручаюсь. Сразу скажу, что мы прекрасно понимаем, что есть такая штука как литературная условность, но всякой условности есть предел. Поскольку сейчас самое главное - сюжетные ходы и общее впечатление мы, пожалуй, оставим авторский текст, не оставив Николаю Михайловичу возможности вставить неосторожное слово. Так вот: Наталья идёт на войну за своим уже мужем...
ВАЛИЭ: ...который является сыном человека, обвиненного в измене. Понять, кто его с такой родословной пустит присоединиться к важному походу - задача не из лёгких. Но не забываем, что эта история кхм... условная...
ПЕРЕСМЕШНИК: ... примерно как у Аверченко, как бы я его не недолюбливала: "Про бояр пишите... Про животных..." (К слову, если не знакомы, то, прошу вас, ознакомьтесь с рассказом "Неизлечимые").
ВАЛИЭ: Примерно. И знаете что? Наталью никто ни в чем не заподозрил, и она всю войну считается мальчиком! За несколько лет не изменившемся. Надежда Дурова большую часть времени провоевала как женщина, Хуа Мулань из народной легенды, которая по определению должна быть намного более условной, чем художественное произведение, была раскрыта...
ПЕРЕСМЕШНИК: ... и ее история закончилась печально.
КОМПАС: Можно бесконечно удивляться тому, как девушка, чей досуг был занят исключительно рукоделием, смогла относительно успешно воевать, почему она не остригла волосы, которые в финале длинными волнами упали из-под свалившегося шлема (а ведь такой драматичный эпизод мог бы быть, Карамзин зря упустил возможность). Можно дивиться тому, как она вынесла обсценную лексику военных, табуретовку и прочие неурядицы, но да: печальный финал красит сентиментальную повесть!
ПЕРЕСМЕШНИК: Да, и Карамзин тому подтверждение: "Евгений и Юлия", "Бедная Лиза"... Существует мнение, что "Наталья" - самопародия, так вот, есть два относительных (как и все на свете) контраргумента: основные элементы сентиментальной повести вовсе не так концентрированы, чтобы составить пародию, а финал не так слезлив, как мог бы быть, ведь он счастливый! "Евгений и Юлия" содержит в разы больше того, что бы мы сейчас сочли розовыми соплями.
ВАЛИЭ: К слову о "сейчас": русская литература действительно начала развиваться позже, того же Антиоха Кантемира из начала XVIII века сейчас читать не так уж и приятно, его стихи могут даже посчитаться косноязычными. Но Карамзин был образованным человеком, считавшим, что во французской литературе следует брать хорошее и удачное.
ПЕРЕСМЕШНИК: А французская литература, справедливо считающаяся сентиментальной, это, например, "Опасные связи", единственное крупное сочинение профессионального военного, которое живо и даже экранизируемо по сей день. И почти ничего общего с тем, что писал Карамзин, у этой книги нет.
Если не устраивает этот пример, то обратимся к русской литературе XVII (внимание!) века. Итак, "Повесть о Фроле Скобееве", анонимное, как и почти все, что писалось в это время, произведение, автор которого также, может быть, ничего больше не писал. Так вот, психологизма там в разы больше, и это прекрасно видно даже через специфичный текст. Автор умудряется и рассказывать, и показывать, пользуясь одним и тем же приемом, и, когда мамка Аннушки сначала принимает предложение Фрола стать его и ее госпожи сводней, а потом предлагает Анне ее ухажёра "в смертное место упечь", характер персонажа становится яснее ясного. Карамзин же нам предлагает на слово поверить, что его герои добры и всячески хороши прямым текстом!
КОМПАС: А это значит, что лучше в России сделать могли и делали, и время тут не настолько влияет, как можно было бы подумать.
Можно сказать лишь одно: духа этого в Антимузее быть не должно. Удачи, Николай Михайлович!
ПЕРЕСМЕШНИК: Удачи! А мы должны, судя по всему, подготовиться к новому нашествию... Чувствую я так, Николай Михайлович, правда, по-странному, но чувствую, я ведь все же человек...