Весной в Институте культуры и искусств всегда оживление, выпускные курсы показывают свои работы. Состоялась премьера 4 курса направления «Артист драматического театра и кино». Спектакль «В ожидании Годо» поставил режиссер Михаил Быков.
Взять для спектакля пьесу, которую знает весь мир, которая стала персонификацией театра абсурда – заявка серьёзная. Ведь играть так, как это было в прошлом веке уже нельзя. Мир поменялся, человек уже не страдает вопросом экзистенциалистов. Сартр в Тошноте / Nausea (1938) сформулировал это так: «У человека в душе дыра размером с Бога, и каждый заполняет её как может». Каково вам жить с дырой внутри? Вы знакомы с ней или стараетесь не замечать? Современная мысль достигла значительного прогресса, превратив сущее в серию явлений, которые обнаруживают пустоту уже не только внутри самого человека, мир провалился в вымышленную реальность.
Надо отметить смелость режиссёра за выбор столь тяжелой, долгой, психологической, депрессивной пьесы с высокой концентрацией экзистенциальной безысходности. Парадоксально-абсурдистский жанр будет близок и доступен интеллектуальному думающему зрителю, и поставит, вернее, загонит в тупик неподготовленного, неспособного оценить масштаб вселенского человеческого одиночества, когда у людей не остаётся никаких зацепок за жизнь, кроме… желания жить.
Зрителю тяжело и неуютно от невозможности логически объяснить ситуации, в которых копошатся герои. Зрителю психологически дискомфортно проходить испытание когнитивным диссонансом, быть втянутым насильно, помимо своей воли в странное метафизическое ожидание. Ожидание не радости, не светлого будущего, а следующего дня, чтобы проснуться и не ощутить облегчения, потому что надо выдержать очередную ночь.
Интересно, что сам Беккет считал свою пьесу «трагикомедией» и обижался, когда его пытались назвать основоположником театра абсурда. Парадокс – говорил он, ищите в пьесе только парадоксы!
Вот и попробуем разобраться в парадоксах представленной нашим зрителям пьесы.
Годо – это соломинка, за которую цепляются два нищих оборванных бродяги – Владимир (Максим Коновалов) и Эстрагон (Никита Малахов). И уже не важно, что они вкладывают в сакральное имя Годо. Это совсем не обязательно Бог (к такой трактовке нас призывают классические рецензии пьесы Беккета). В этом спектакле нет навязанной интерпретации. Есть мальчик, есть фигура за сценой, они в белом, и это не только метафора чистоты, божественного, это – идеальный мир, которого нет у героев.
И вот первый парадокс заключается уже в том, что бродяги – вольные люди, не привязанные к месту, они не ощущают времени, они неразлучны, они асоциальны, тогда кто они?
Семиотический анализ драматического произведения как главного звена театрального текста приобретает все большую актуальность в силу сложного комплексного характера самого явления. Это обусловлено также повышенным интересом к особенностям функционирования театрального знака и его восприятие зрителем. Мы неизбежно разгадываем коды, выраженные в декорациях, костюмах, музыке, свете, предметах, и разгадываем каждый для себя. В постдраматическом сценическом тексте – зритель главный творец спектакля.
Вместе с актерами зритель вдруг ясно увидел абсурд и хаос бытия и прошёл огромный духовный путь от страха, отчаяния и чувства безысходности до осознания своей свободы и ответственности за каждый свой выбор.
На сцене нет привычного дерева, есть только его образ, нарисованный на заднике ширм. На этом дереве нельзя повеситься, но оно может расцвести. Этот парадокс воплощен на сцене. (Художник спектакля Елизавета Давыдова подготовила оформление сцены, афишу и программки в стиле театра абсурда).
В спектакле смикширован библейский контекст, это правильно, потому что человек уже смирился с тем, что Бога нет. Разговор о судьбе двух разбойниках в начале пьесы считывается только посвященными. А вот тема добра и зла выражена явно, сыграна убедительно. Воплощением этой темы стали Лакки (Александр Кирсанов) и Поццо (Григорий Жуков).
Роже Блен, первый постановщик спектакля по пьесе Самюэля Беккета «В ожидании Годо», хотел одеть героев в клоунские костюмы, но автор возразил против такой трактовки. Беккет не любил давать объяснение своему творчеству и тогда ограничился лишь намеком — в примечании, сделанном прямо в тексте пьесы, он пишет: «На всех персонажах шляпы-котелки» (знак социальной детерминированности). И все версии последующих постановок строго следовали этому замечанию автора. В спектакле котелки только у Лакки и Поццо, и это одна шляпа на двоих, что подчеркивает их неразрывную связь, две ипостаси одной природы.
Многие зрители увидят в рисунке роли Лакки и Поццо излишнюю экспрессию, даже эксцентрику. Но именно эксцентризм основан на выборе впечатляемых моментов и на новой, не автоматической их связи. «Эксцентризм – это борьба с привычностью жизни, отказ в её традиционном восприятии и подаче», – писал Шкловский В. М.
Очень важна в спектакле сцена с бумажным самолетиком. В ней герои соединяются в один абсурдный, но прекрасный мир человеческого существования. В этой сцене актеры были очень убедительны без слов, но в пластике и ритмике.
Время в пьесе течёт нелинейно, создавая ощущение застоя и бесконечности. Ожидание пронизывает всю пьесу. Кажущееся бесконечным и бессмысленным, становится метафорой человеческого существования. Мы постоянно чего-то ждём – событие, вещь, человека, смерть. В этом ожидании особенно остро ощущается течение времени. Когда мы активны, мы стремимся забыть о времени, но в моменты пассивности сталкиваемся с его действием. И время как образ было сыграно в спектакле. Показателем мастерства можно считать то, что ретардация, повторы не отягощают зрителя, напротив, вовлекают в ощущение утраченного времени.
В этой пьесе Годо – это фигура, которая обещает спасти положение главного героя, но так и не появляется. Годо в пьесе Беккета является символом надежды или спасения. Актеры смогли сыграть так, что зритель верит в приход Годо.
В спектакле также поднимается вопрос о непостоянстве человеческой памяти. Возникает вопрос о том, можем ли мы быть уверены в том, что люди, которых мы встретили вчера, сегодня остались такими же.
не знаем мы ничего и о самих героях: ни их прошлого, ни возможного будущего, ничего. Только здесь и сейчас, да крошечные обрывки скудных воспоминаний, всплывающих в бесконечном разговоре.
Возникает вопрос: Мы должны жалеть героев, понимать, сочувствовать или напротив испытывать раздражение и неприятие? в этой пьесе нет логики, как нет в ней и понимания того как мы должны относится к героям?
Очень важны в образах предметы. Ведь в поисках спасения от внешнего мира человек цепляется за вещи. Никогда еще предметы не играли такой роли в драматургии. Вещи освобождаются от привычной по классической литературе символики и становятся самоценными персонажами. Например, пиджак наизнанку у Поццо, или знаки костюмов Владимира и Эстрагона.
Объяснить однозначно соломенную шляпу, дырявые носки, панаму невозможно, рождается множество ассоциаций. Предметы загоняют человека в поле предсказуемости, как ботинки, которые жмут Эстрагону.
Пьеса Беккета – инсценировка ситуации метафизической пустоты, наступившей после того, как идея Бога утратила свою очевидность, но жить без веры нельзя. Американский режиссер Ален Шнайдер спросил Беккета: «Кто или что такое Годо?». «Какое-то время Беккет смотрел в пространство, - вспоминает Шнайдер, – а потом ответил: «Если бы я знал, я бы об этом рассказал в пьесе».
Как мне кажется, каждый зритель ответил для себя на этот вопрос. А если зритель думал над образами, значит спектакль состоялся.
Ирина Мурзак
филолог, литературовед, театровед
доцент Департамента СКД и Сценических искусств, руководитель программы "Театральное искусство, медиакоммуникации в креативных индустриях" ИКИ МГПУ