«Манифест о свободе» — так зовут «Постороннего» Альбера Камю в рецензиях и на видных местах книжных обложек. По окончании так и хочется с таким заявлением согласиться. Стоит прочесть это совсем короткое произведение, чтобы после долгого непонимания текста на последних страницах ощутить яркое и непоколебимое чувство – расцвет главной из свобод.
По ходу повествования сложно вот так сразу оценить основную идею. По-началу, более того, сложно вообще осознать, что и для чего происходит. Текст беглый, сюрреалистичный, довольно безэмоциональный. Мы находимся рядом с персонажем, который переживает похороны матери и не испытывает при этом ничего. Он живёт, спокойно движется, ввязывается в сомнительные и такие же сюрреалистичные происшествия. Текст тянется скучно, изюминка его не угадывается. Можно было бы списать это на долгое (и необходимое) развитие, раскачку перед финальным актом, но и в простой череде событий можно обнаружить нечто интересное. По мере погружения в жизнь главного героя волей не волей ощущаешь непонимание к нему, может быть, даже осуждение. Мама умерла, а слёз нет. Днём позже полное спокойствие и спонтанные встречи. А дальше и вовсе совершенно глупое убийство. Так и хочется задаться вопросом, чем «красив» главный герой и почему ему следует сопереживать? И эффект этот для понимания всего произведения, оказывается, очень необходимый и правильный. Он раскрывается под конец.
Вторая часть помещает нас в задержание убийцы и все сопутствующие проблемы. Вот где и начинается самое интересное. Суд за убийство мгновенно превращается в суд над бесчувственным человеком. Он не горевал по матери, он спокоен на допросе, он во всех отношениях ведёт себя не так, как «должен» вести себя человек в подобных условиях. Он не чувствует ни страха, ни вины, ни горя – и это во многом странно и заслуживает всех обвинений в суде, порицания общества и высшей меры наказания, не так ли? Повествование мгновенно сворачивается в совершенно безумный круговорот, в котором свидетелем по убийству выступает директор дома призрения, который самого убийства не видел, но зато прекрасно помнит, как бесчувственно обвиняемый провожал собственную мать. «Тут я почувствовал, как в зале нарастает волнение, и впервые понял, что виноват». Подмена понятий, лицемерие, ложная аргументация – всё это сваливается на персонажа, а он не имеет шансов этому противостоять. Заседание поторапливают, потому что впереди идёт дело об отцеубийстве, заключённый в камере рассуждает, что убивать людей можно, но только не его сына, а в камеру на встречу не пускают просто знакомого человека – только носителя закреплённой социальной роли, вроде жены, сына или матери. Под гнётом происходящего абсурда наконец и раскрывается идея – конфликт личного взгляда с мнением большинства. Момент, когда собственный и единственный значимый взгляд на ситуацию упирается в неуниверсальные устои большинства и давит при этом личную свободу. Конец, казалось бы, печальный, но тут в дело вступает обещанный манифест.
Заключение в тюрьме, казнь или любое другое наказание – такая же часть устоявшегося и понятного мира. Мира, разделённого на простые чёткие категории. Убийца в нём – обязательно чистый злодей; отличающийся от большинства человек – точно способен на нечто страшное; лишение свободы – ограничение передвижения и связей. Надзиратель в тюрьме размышляет, что отсутствие свободы – это запрет на свидания с женщинами. Вот только припоминаешь – жену в камеру заключённого пускают, а вот женщину уже нет. Разница в том, что есть социальный статус, подкреплённая только бумагой связь, а есть чувства человека к человеку – это уже совсем другое. Первое ограничить можно, но второе уже никак не отнять. Любая придуманная обществом мера ограничения может быть направлена только на такого же члена общества. Но что касается единицы? Личности, которая не ощущает себя частицей чего-либо? Это и есть посторонний. Человек, лишний для большинства, но так же и равнодушный к его правилам.
Свободу его мысли отнять невозможно – это и есть истинная, огромная и первостепенно значимая свобода, что существует в жизни каждого, но проявляется с разной силой. В случае главного героя это пульсирующее необъятное чувство, вырывающееся в ответ на непонимание и нападки большинства. Осуждение его образа мысли провоцирует ответ, который никто не поймёт и не услышит, ведь обращён он всё так же к себе – настоящую свободу не отнять, и само это чувство даёт право верить, что человек даже в сущей несправедливости способен остаться по-настоящему свободным.