Посадит меня на старую табуретку, погладит по голове нежно своими старенькими пальцами, возьмёт в руки холодный столовый маленький нож, повернётся к иконам и давай креститься, кланяться и читать молитву; следом подойдёт ко мне, сидящему на табуретке, и начинает еле-еле касаться меня холодным ножом, сначала темечко, а потом щёки, лоб, плечи…
– Господи, помолимся!
– Господа попросим!
– Тебя маты родила среди живота,
– Да против пупа приостановися!..
– …А-а-а-а-аххх, – бабушка начинала зеват – это, наверное, был знак, что молитва начинала тайно действовать.
– Солнцем просвятися,
– Месяцем огородися,
– Золотыми замками замкнися,
– Тут тебе по животи не будить,
– В голову не вступаты,
– Под груди ни поступать!.
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а! – опять сладко зазевала.
– Пищи ни отбиваты,
– Тошнотою ни держаты,
– Сухотами ни сушиты,
– Шедрого сердца ни тошниты,
– Не нудиты и не веридиты!
– Исус с мычем, а я с божьей помочей!
– Аминь, аминь, аминь! – Она читала так быстро, что иногда захлёбывалась в словах и вынуждена была останавливаться.
Всё это время, когда читала молитву, она ножом касалась моей головы и делала крест, как бы крестя меня, немного касаясь моих волос, всех пальцев, локтей, плеч, спины, ног, и при этом приговаривала:
– Из жил и поджилок…
– Из пальцев и под пальцами…
– С ног и коленей…