Очевидное невероятно.
Разрешите представиться, зовут меня Николай Васильевич Терентьев. Но то по паспорту. В нашей же деревушке Алексеевка, что раскинулась на просторах средней полосы России, с числом душ всего-то не больше сотни, да и те примерно того же возраста, что и я, за семьдесят, все зовут меня просто Коляш. Живу я здесь с того самого времени, как родился. И все предки мои, неведомо с какого колена, тоже родом отсюда. Не буду рассказывать, какие заведения и где заканчивал, где отдавал долг Родине и всего того подобного. Речь сейчас совсем не об этом. Да и не анкету же для трудоустройства заполняю, в конце-то концов. Слава Богу, отработал весь положенный до законного отдыха срок, что называется. А расскажу я вам, друзья мои хорошие, историю, пусть далеко не новую по сюжету, много подобных вещей случалось верно, но приключившуюся со мной в самой что ни наесть действительности, и оставившую в душе моей очень трогательный след.
А случилось это в самом начале лета года минувшего. Есть у меня хобби этакое, выражаясь языком современности. Люблю я в любое время года, в любую погоду раненько поутру по лесу прогуляться, благо он тут повсюду – со всех четырёх сторон света. А леса у нас богатые и живностью, и растительностью. Тут тебе любые зверь и птица, и всё что к живому отношение имеет в избытке. Оно и понятно. Места для их проживания благодатные. И деревья всякие, и кустарники, и всякая иная растительность. И дремучие места имеются, и полянки солнечные, а то и степь встречается. Одним словом, красота здесь и для души, и благодать для здоровья телесного.
Поднялся с первым солнечным лучиком, почаёвничал и двинулся в путь-дорожку. Налегке. Не беру я с собой ни снеди никакой, ни оружия тем более. Ну, ножичек перочинный, разве что. Так, на всякий случай. Конечно, от зверя дикого таким не отобьёшься, да и ни к чему отбиваться-то. Зверь, он никогда в природе на человека не наброситься первым, если тот с добром идёт, без всякого злого посыла. А в лес я без злого умысла хожу. Долго, очень долго уже. И волка встречал, и куницу, было и с Косолапым сталкивался. Ни единожды никакого конфликта у меня с ними не случалось. Потому и не боязно. Ну, на ножичек, он завсегда пригодиться может.
Маршрут у меня известный. Далеко не забредаю, и близко не плутаю. Вот она кромка леса. Лес по раннему утру только кажется тихим и насупленным – словно спит ещё. В самом же деле все его обитатели проснулись задолго до восхода солнца – у них свой режим. И птахи лесные уже щебечут, и живность разная, что днём тут промышляет, уже на лапках. Вон, пичуга там какая-то уже вовсю заливается, дятла слышу где-то вдалеке, ужик под ногами моими проскользнул. Ага, а чуть поодаль зверя покрупнее слышу. Косуля верно. Слышу, но не вижу. Да и намерения видеть не имею. Это их дом. И со своим укладом сюда лезть не надо.
Лес густой. Солнышко сквозь могучие кроны деревьев сюда только изредка косыми лучиками прорезается, да и без тепла пока особого. Прохладно здесь довольно-таки. Но ничего. Одёжка на мне справная, сапоги утреннюю росу холодную не пропускают, а от мошкары у меня сетка специальная имеется. Иду себе тропой знакомой, по сторонам, да и под ноги поглядываю. Без цели всякой. Для грибов-ягод не сезон ещё, а сюда я не охотником на зверя пришёл. Просто иду, смотрю, грудью полной дышу и жизнью наслаждаюсь. Все звуки в утреннем лесу мне на слух знакомы. И шелест листвы, и пение птиц, и треск как-то само собой обломившейся веточки, и шорохи разные. Когда всё хорошо, то и звуки эти никаким образом тревогу в душу не селят. Но вот донесся до слуха моего совсем неспокойный звук – писк такой, похожий на просьбу о помощи, что ли. Совсем иной звук – настораживающий. Остановился я на тропочке, прислушался настороженнее. Звук исходил по правую руку от меня, и, судя, по приглушённости, в метрах тридцати в буреломе-валежнике. Тревожно мне стало. Проверить надо. Что-то там не так. Взял я курс прямиком туда, сквозь все эти природные препятствия. Ноги мои то проваливались в наваленные друг на друга трухлявые стволы, то напрочь застревали в хитро переплетениях веток кустарников и упавших с деревьев веток, то путались в кажущейся чахлой, но очень цепкой лесной траве. Досталось и лицу моему. Несколько довольно глубоких царапин теперь украшали мои щёки и подбородок. И это не глядя на защищённость их москитной сеткой. И никак не защищённые кисти рук тоже саднили и кровоточили от вонзившихся в них каких-то древесных игл и колючек. Но я, абсолютно не обращая на эти мелочи никакого внимания, целенаправленно продирался на вселивший в мою душу тревогу звук. Вскоре он стал громче и отчётливее, но я пока ещё не совсем понимал, кому этот звук принадлежит и откуда он в точности исходит. Понял только тогда, когда увидел воочию представшую передо мной одновременно и удивительную, и печальную картину. В старый, о чём можно было судить по избыточной ржавчине на деталях, неизвестно кем и когда поставленный сюда капкан попала лиса. Стальные клешни этого убийственного приспособления плотно закусили лапу хищника, напрочь лишив последнего возможности освободиться самому. Это была печальная картина. Удивительность же заключалась в том, что хищник удерживал в своих зубах зайца, от которого и исходил тот самый тревожный звук. Заяц, кажется, уже и не пытался высвободиться. Просто лежал на своём пушистом животике и жалобно пищал. Судя по изможденности и отсутствию хотя бы каких-то действий для освобождения, звери попали сюда довольно давно. На моё появление оба не проявили какой-либо другой реакции, отличной от прежней. Господи ты, Боже мой! Руки бы оторвал, простите за грубость, и тому, кто вообще придумал эту смертоносную машину, и тому, кто ей пользуется! Это, каким же надо быть бесчеловечным и безжалостным монстром, чтобы оставить животное на издыхание? Но тогда мне было не до рассуждений. Ситуация критическая. Звери погибали, и их надо было, во что бы то ни стало, спасать. Устройство капкана мне было известно. Невелика мудрость в устройстве. Я подошёл вплотную к пленникам. Никто из них даже и не пытался как-то отреагировать на мои движения. Хищник по-прежнему лежал с закрытыми глазами, так же крепко сжав челюсти, удерживая ими свою жертву. Заяц же пищал по-прежнему, но мне показалось, что ещё жалостливее. Не без труда я разжал тугие пластины и разомкнул клешни. На этом моя миссия могла считаться полностью выполненной. Теперь звери сами по себе, я сам по себе. Ничего тут не попишешь. Заяц – снедь для лисы, и что у них там и как дальше не мне рассуживать. Природа. Однако, несмотря на освобождение ни тот, ни другой не предприняли даже намёка на попытку броситься из этого кошмара наутёк, повинуясь присущему каждому животному инстинкту. Как лежали в прежних позах, так и остались лежать. Да и неудивительно – звери тихо умирали. Клешни капкана, зажавшие лапы хищника здорово повредили ему голень. Кровь из раны уже не сочилась – запеклась. Но сквозь этот струп было отчётливо понятно, что кости переломаны. Я прикоснулся к холке хищника, вовсе не опасаясь того, что он может меня укусить. Челюсть его была занята, и освобождать её для иных действий он точно не собирался. Однако, каково бы не было его желание, оно противоречило моему. Косого нужно было тоже спасать. Я осторожно нажал на точки на верхней и нижней челюсти лисы, чем поспособствовал их рефлекторному размыканию. Всё, заяц был освобождён. Но и он был абсолютно без сил, что повиноваться тому самому инстинкту. Определённо моя миссия ещё не была выполнена. Оставлять их здесь, означало приравнять себя к тем же нелюдям, что поставили здесь капкан. Ну, уж нет! Я снял с себя куртку, расстелил её рядом с хищником и, аккуратно переложив его на неё, запеленал уже дрожащее тело, скрепив получившееся узлом из рукавов. Косому досталось от зубов хищника не намного меньше, чем ему самому от клешней капкана. Правая лапка Косого, хотя и не имела глубоких ран, но определённо была переломана со смещением. В ход пошла моя рубашка, послужившая раненому пелёнкой. Вышел я из леса с голым торсом и двумя кулями под подмышками.
Благо, я в былые времена разводил кроликов, и у меня осталась пара добротных сетчатых клеток, которые и должны были стать моими подопечным лазаретной палатой. И стали, но после того, как мною была оказана им какая никакая, но всё-таки ветеринарная помощь. Первым был лис, как позже выяснилось. Я обработал раны перекисью водорода, смазал зелёнкой и наложил на раненую лапу шину из двух дощечек, стянув это всё куском бинта. Манипуляции были, безусловно, болезненными, но лис вытерпел всё с уважительным мужским достоинством, только иногда поскуливая от боли. Со вторым пострадавшим были произведены те же действия из раздела «Первой медицинской помощи». Косой и не пытался сопротивляться.
Клетки-палаты были примерной одинаковых размеров. Я расставил их по разным углам в сенцах. В ту, в которую поместил Косого, положил свежей травы, пару морковок и поставил блюдце со свежей водой. Во второй, временным обитателем которой, стал лис, поставил миску с только что сваренным куриным бульоном и парой ножек той же птицы. За всей этой спасательной операцией и не заметил, как свечерело.
Наутро первым делом я направился к своим «пациентам». Не удивительно, что еда ими была не тронута. Лишь Косой немного освежился водицей. Я поменял им еду и воду и отправился по своим домашним делам.
Так прошло ни много, ни мало, десять дней. За это время ребятки мои пошли на заметную поправку. Стали лакомиться едой и переползали из угла в угол своих палат. Спустя месяц я снял им шины. Мои усердия по их лечению не были напрасными. Животины позволяли мне осматривать и обрабатывать свои повреждения, но уже без былого безразличия. Косой трепыхался и пытался оцарапать меня своими нешуточными когтями, а Лис тявкал на меня и даже однажды ухватил за указательный палец. Пришлось применять «усмирительные рубашки» из старой одежды. Оно и понятно, они же звери, и я для них, хоть и спаситель, но всё одно чуждый. А я и не старался особо к ним привыкать. Приходило время расставания с моими пациентами. Как ни крути, их дом там, в лесу. Мой здесь. Грустно было, конечно. Как-то, сам нехотя того, прикипел я к ним. Но прежде чем пришёл час расставания, ребятки мои выдали мне ещё более удивительное зрелище. Одним ранним утром, я, как и уже привык, отправился на обход своих подопечных. Мною овладел просто жуткий ужас, и сам не знаю почему, когда я обнаружил пустые, с распахнутыми дверцами клетки. По всей вероятности, по своей старческой рассеянности, что ли, я не закрыл дверцы на засов, и мои ребятки незамедлительно этим воспользовались. Но куда они сбежали? Выход отсюда только через дверь, а она заперта. Щелей и нор тут тоже нет. Мне стало ещё страшнее от мысли того, что они могли встретиться вне стен своих палат и тогда… Природа. Лис просто мог задрать Косого. Но случиться это должно было здесь. В сенцах. Я включил свет, взял фонарик и стал внимательно осматривать всё вокруг, каждый сантиметр, словно это были какие-то букашки, а не довольно крупные животные. Однако, ни следов крови, которая просто обязана была быть в таком случае, ни клочков заячьего меха. Ничего даже подобного. Выходило, что схватка если и была, то не здесь. Чулан! В сенцах был чулан. Небольшое такое помещение, где хранился всякий хлам, отгороженное от остального пространства куском тюли. Только там мои подопечные могли быть и в любом состоянии. Да, они были именно там. Но в живости и здравии. Лис свернулся клубочком вокруг пушистого серого комочка в самом дальнем углу чулана. Удивлению моему просто не было границ. Два врага по своей природе мирно спали, согревая друг друга своим теплом. Нет, ну, конечно, я слышал, что часто при спасении от лесных пожаров и прочих природных катаклизмов зверьё спасается совместно, не причиняя друг другу никаких препятствий, и даже мысли не допуская, преподнести себя кому-то на обед. Или будучи с рождения вместе, становились неразлучными друзьями. Всякое бывает. Но здесь просто загадка. Почему так? Ещё недавно Косой был в зубах у Лиса. И жили они тут порознь друг от друга. И всё-таки есть верно, какой-то их собственный, нам непонятный язык, своя логика, своё мышление. Но случилось так, как случилось, и я тому свидетель. Я вышел во двор, не закрывая за собой дверей. Питомцам моим пора было уходить. Самим, без чьей либо помощи. К себе домой. Что и как там у них произойдёт в дальнейшем, ни мне, ни кому другому неизвестно. Но в моей памяти они ведь остались друзьями. Так вот пусть ими и будут.