Борис Лебедев (1910—1997). Выстрел Каракозова. 1976
Вчера, 15 апреля, была годовщина казни народовольцев-первомартовцев, а сегодня, 16 апреля — годовщина покушения Дмитрия Каракозова на того же императора Александра II. Начало и конец «охоты на Царя-Освободителя», в которой было, по традиционному счёту, семь покушений: Каракозова, Березовского в Париже, Соловьёва, взрыв поезда царской свиты, взрыв Зимнего дворца Степаном Халтуриным, покушения Рысакова и Гриневицкого. Полтора десятка лет продлилась «царская охота», завершившаяся 1 марта!
Заглавный рисунок Бориса Лебедева очень хорошо показывает все традиционные детали покушения Каракозова: стреляющего из толпы, царского «спасителя» Комиссарова, который с размаху бьёт рукой по руке стрелка. Выстрел прогремел, когда царь садился в карету в Летнем саду на глазах у большой толпы зевак, наблюдавших за августейшей прогулкой.
Царь спросил у схваченного Каракозова: «Ты поляк?». Ему было трудно представить, как и всем тогда, что в него мог стрелять соотечественник. Поляка после сурового подавления польского восстания вообразить покушающимся на царя было несложно. «Нет, чистый русский». «Почему ты стрелял в меня?» — спросил царь. «Ваше величество, вы обидели крестьян!» — дерзко отвечал несостоявшийся цареубийца. Кстати, по официальной легенде, именно крестьянин, владелец шляпной мастерской Осип Комиссаров (по совпадению, которое сразу получило символическое значение, земляк Ивана Сусанина) толкнул Каракозова под руку и тем самым спас государя от верной гибели.
Вечером император принял его во дворце, обнял и объявил о возведении в потомственные дворяне. Комиссаров получил почётную приставку к фамилии «Костромской». В Летнем саду поставили часовню с надписью на фронтоне: «Не прикасайся к Помазаннику Моему» (снесена в 1930-м).
Покушение Д.В. Каракозова на Александра II 4 апреля 1866 у Летнего сада в Петербурге. Художник Гринер
Осип Комиссаров (Комисаров) (1838—1892)
Памятный жетон, выпущенный в честь Осипа Комиссарова
Дмитрий Каракозов после ареста
Открытка начала ХХ века в честь Каракозов
Императору выстрел никакого вреда не причинил, зато имел большие общественные последствия.
Из мемуаров литератора Александра Скабичевского:
«Я живо помню день 4 апреля 1866 года, ясный, тихий, ничего, по-видимому, не обещавший, кроме обычной весенней радости. Петербург ликовал в блеске весеннего солнца; было почти жарко; расходилась Нева. Улицы и набережные были полны гуляющего люда. У меня в этот день был урок в Смольном. Государь в это время очень часто посещал институт. Ждали его посещения и в этот день; всё было готово для его встречи, и очень были все удивлены, когда он почему-то вдруг не приехал. Я имел обыкновение после уроков в Смольном заходить к своему двоюродному брату, доктору Ив. Г. Карпинскому, жившему на Невском близ Литейного пр., обедать. Не преминул я и в этот день зайти к нему. Кроме меня, обедали у него ещё несколько его знакомых. Тут я впервые узнал о выстреле Каракозова. Конечно, за столом только и было разговоров, что о покушении, причем лица у всех обедающих были встревоженные и озабоченные.
Тотчас же после обеда я с несколькими обедавшими пошли на Невский посмотреть, что там происходит. Но там ничего не происходило, кроме того, что зажгли иллюминацию и по тротуарам была такая давка, что едва можно было протиснуться.
Затем, с открытием верховной комиссии с Муравьёвым во главе, началась паника во всём либеральном лагере. По Петербургу начали носиться слухи, что Муравьёв тотчас же по вступлении своём в комиссию поспешил уже заказать десятки виселиц и гробов. Паника эта ещё более обострилась, когда Муравьёв не ограничился арестами одних прикосновенных к делу лиц, а начал арестовывать поголовно всех писателей радикального лагеря, сотрудников и «Современника», и «Русского Слова», и «Искры».
Когда в следующий понедельник после ареста Елисеева, Слепцова, Курочкиных и Минаева я пришёл в редакцию «Современника» и застал там одного Некрасова, оказалось, что он не знал ещё об аресте упомянутых лиц, и, когда я сообщил ему об этом, он сделался бледнее полотна, и никогда я не забуду поистине смертного ужаса, какой был написан на его лице. Ужас этот тесно связался в моей памяти с тою хвалебной одой, какую Некрасов преподнес Муравьёву в английском клубе. Это был поступок сильно испугавшегося человека; степень же испуга обусловливалась, конечно, тем, что от Муравьёва ждали беспощадных казней, судя по деятельности его в Вильне, и уж само собою разумеется, что Некрасову, создавшему «Современник» и организовавшему его силы, можно было ожидать первой виселицы после Каракозова.
В скором времени паника, не ограничиваясь литературными кружками, распространилась по всему Петербургу. Подобно тому, как во время пожаров 1862 года все сидели на связанных узлах домашнего скарба, так теперь началась повсеместная очистка квартир от всего нелегального: всюду пылали письма, прокламации, нумера «Колокола», брошюры и книги, изданные за границей и с риском привезённые на родину. Много драгоценных исторических материалов погибло в эти дни в пламени.
По окончании муравьёвского следствия и с переходом дела в верховный суд с князем Гагариным во главе, у всех отлегло от сердца, и все убедились, что не так страшен черт, как его малюют. Большинство арестованных писателей было выпущено на свободу, и к суду были привлечены лишь весьма немногие».
Итак, водворять порядок после покушения был призван граф Михаил Муравьёв-Виленский (1796—1866), который только что подавил мятежи в Польше и Литве. И, между прочим, остался в истории анекдотом: после подавления восстания 1831 года в Польше кто-то из поляков спросил нового губернатора, не является ли он родственником декабристу Сергею Муравьёву-Апостолу, который был повешен в 1826 году? На что граф с тяжеловесным юмором якобы ответил:
— Я не из тех Муравьёвых, что были повешены, а из тех, которые вешают!
И вот этому деятелю с прозвищем Вешатель ради спасения своего журнала написал стихи Некрасов, он же написал стихи и Осипу Комиссарову... После чего собственные эмоции передал в других стихах, начинающихся строками:
Ликует враг, молчит в недоуменье
Вчерашний друг, качая головой...
Николай Шильдер. Портрет генерала М.Н. Муравьёва
Текст «оды Вешателю», которую соорудил Некрасов, не сохранился.
Из воспоминаний литературного критика и журналиста Григория Елисеева:
«4 апреля 1866 года последовал каракозовский выстрел в покойного государя. Общество, не ожидавшее ничего подобного, пришло в страшную панику, и большинство, как всегда бывает в подобных чрезвычайных случаях, набросилось на литературу, будучи уверено, что среди нас именно надобно искать виновников покушения. В этом же сначала был, по-видимому, убеждён и высочайше назначенный верховным следователем по этому делу граф М.Н. Муравьёв. Он взялся круто за это дело, и все участвовавшие в литературе, конечно, были в трепете, ожидая денно и нощно неизбежного арестования. В особенности должны были трепетать сотрудники «Современника», который считался главным очагом всех перверсивных якобинских идей. Поэтому, когда вскоре после происшествия в Английском клубе, вероятно, в честь высокого доверия, выказанного государем графу Муравьёву в назначении его следователем, последнему давался обед, Некрасову, который был членом Английского клуба, пришла несчастная мысль приветствовать графа Муравьева стихами. Граф принял это приветствие очень недружелюбно. На другой же день об этом разнеслось по всему городу и потом появилось во враждебных нам газетах с разными инсинуациями. Нас эта история повергла в великое уныние. В первый редакционный обед мы явились в редакцию с мрачными лицами. Напрасно Некрасов хотел перед нами оправдаться, напрасно читал стихотворение, сказанное перед Муравьёвым, указывая, что в нем нет ничего противного нашей честности. Весь смысл стихотворения заключался, помнится, в том, что поэт, обратясь к Муравьёву, говорил: «разыщи виновников и казни их». Другого, конечно, и сказать было нельзя, уж если начал говорить приветствие следователю. Но нам претили самая инициатива и факт такого приветствия, вызванного, очевидно, трусостью. Конечно, мы все трусили не менее Некрасова, и прими граф Муравьёв приветствие Некрасова благосклонно, мы бы извинили Некрасову его трусость».
Елисеев развивал свои рассуждения так: «Не осуждаем же мы, а, напротив, благословляем тех великих собирателей русской земли, которые рабски унижались перед ханами и их баскаками, делали в угоду им всякие подлости и не шли на ногах, а ползли ползком перед очи хана, чтобы приобресть его благоволение к русской земле, избавить её от погрома и разорения».
Однако журнал «Современник» все эти «унижения перед баскаками» всё равно не спасли: он был закрыт в том же 1866 году.
Иван Крамской. Н.А. Некрасов в период «Последних песен». 1877—1878