Поколение, родившееся во втором десятилетии XIX века, запомнилось в истории России. Это и неудивительно. Ведь к этой генерации принадлежат Белинский, Лермонтов, Тургенев, Герцен, Огарёв, Бакунин и ещё – Тарас Шевченко.
Последний из перечисленных и Белинский, уже во взрослом возрасте, когда один писал стихи, а другой критические статьи о литературе, успели побывать современниками. Но тем более даже для людей, интересующихся вопросами истории и литературы, иной раз не понятен такой нюанс. Почему неистовый Виссарион не отозвался в своей литературной критике о том, кого впоследствии прозвали Кобзарём, да ещё и с большой буквы? Но тут знатоки не правы. Фамилии Белинского и Шевченко не ставят в одном ряду не потому, что у литературного критика об украинском поэте ничего не сказано, а как раз от того, что такое высказывание есть. Только оно уж больно своеобразное. Своё мнение о Тарасе Шевченко Белинский выразил в письме, отправленном в декабре 1847 года в Париж, Павлу Васильевичу Анненкову, тоже литератору и литературному критику. И вот как там сказано: «Вы помните, что верующий друг мой (имеется в виду Михаил Бакунин – прим. авт.) говорил мне, что он верит, что Шевченко – человек достойный и прекрасный. Вера творит чудеса – делает людей из ослов и дубин, стало быть, она может и из Шевченки, сделать, пожалуй, мученика свободы. Но здравый смысл должен в Шевченке видеть осла, дурака и пошлеца, а сверх того горького пьяницу, любителя горелки по патриотизму хохлацкому».
Какое, однако, знание об истории Украины могло быть у Тараса Шевченко и людей его времени, включая декабристов? Историческое знание – это то, что опирается на достоверные источники, а их достоверность достигается способом объективной внутренней и внешней критики любого документа и артефакта. Таких источников в распоряжении науки первой половины XIX столетия почти что не было. Причины этому разные, к чему-то одному они не сводятся. Но среди них было и что-то похожее на анекдот про ковбоя: «А почему Джо называют Неуловимым? – Так его ж никто и не ловит, он никому не нужен». Поэтому любители проникнуть в историю того, что стало называться Украиной, вольно или невольно, вынуждены были довольствоваться изустными или где-то когда-то кем-то записанными преданиями, легендами местного разлива, а то и вовсе, ходячими байками, сказками и пересказами. Таким «винегретом» питался и юный Тарас Шевченко.
Сходная ситуация вышла и с историей Польши. Довольно многочисленные польские эмигранты, рассеявшиеся по Европе, да и по России, в результате трёх разделов Речи Посполитой, из-за чего она исчезла с политической карты тогдашнего мира, приобрели в глазах тогдашних просвещённых и свободолюбивых людей репутацию бунтарей и революционеров. Неудивительно, что те, кто вошли в историю под названием «декабристы», пробовали установить контакты с горячими польскими головами. Как с отдельными из них, так, по возможности, и с конспиративными обществами польского происхождения. Это было одной из причин того, что ряд представителей Южного общества, настроенного более радикально, чем Северное, встречались с известным польским бардом того времени Томашем Падурой, человеком отъявленно антирусских взглядов.
Но многое из того, о чём шла речь только что, стало известно и понятно позже. А пока подростка Тараса Шевченко его хозяин, помещик Павел Энгельгардт, заметивший у своего крепостного задатки незаурядного художника, отдал в учение к живописцу Яну Рустему. Тот вроде был масоном, а покровительствовал ему влиятельный в светском обществе князь Адам-Казимир Чарторыйский, за которым водилась и репутация отъявленного англофила. Но если пан Энгельгардт, русский дворянин и офицер, отдал своего «казачка» в такие неблагонадёжные с точки зрения интересов России руки, значит, что из себя представляют художник Рустем и магнат Чарторыйский, было ему глубоко делом шестнадцатым.
В солдаты Тараса Шевченко отправили по велению Николая Первого за то, что сочинитель виршей и любитель горилки рисовал порнографические карикатуры на императрицу Александру Фёдоровну. Собственно, за это во время службы ему было запрещено писать и рисовать. Но Шевченко находил способы обходить эти запреты.
Из солдатской ссылки Тарас Шевченко вернулся в 1857 году. Но жить стал не в Киеве или где-нибудь ещё на Украине, а в Петербурге. И это потому, что он решил найти и занять своё место в большой русской литературе. А если так, следовало быть на виду и писать на русском языке.
Почему Тарас Шевченко в советский период отечественной истории был всё-таки причислен к идеологическому и литературному пантеону? Причина этому не одна.
Общероссийская литература XIX – начала XX веков, и не только русскоязычная, носила ярко выраженную социально-критическую направленность. Знаменитые русские писатели, поэты, драматурги интересовались реальной, повседневной жизнью простых и не очень людей, где бы она не проходила: в столицах или в захолустье, в каких-нибудь городках, в деревне. В эту тенденцию, так или иначе, вписался и Тарас Шевченко, отчего и был после возвращения из солдатчины принят «за своего» в известных литературных кругах. Это место Тараса в литературе и социальной обстановке, приобретённое им ещё при жизни, было воспроизведено и после победы Российской революции, оставаясь таковым вплоть до 1991 года.
А сам Шевченко, присмотревшись, видимо, к изменившейся обстановке и всей общественной атмосфере конца 1850-х годов, сообразил, что самое подходящее для него – обосноваться в русской, или шире, в общероссийской литературе. Для этого надо было писать на русском языке, к чему Тарас и приступил. Крупное произведение, которому было суждено стать последним в его жизни, «Прогулка с удовольствием и не без морали», отличается не только тем, что написано по-русски. Автор ниспослал ему и своё посвящение: «Сергею Тимофеевичу Аксакову в знак глубокого уважения». Известно также, как доставалось в стихах Тараса католикам, особенно, униатам, заодно и полякам.
Всё это зачлось Тарасу Шевченко в советский период истории нашей страны. Кроме того, как медицинский факт надо отметить, что во всём литературном наследии Тараса нет ни единой строчки, касающейся жёлто-блакитного флага и трезубца. Это, в ряду всего прочего, также напрочь разбивает миф украинских националистов о будто бы тысячелетней истории этих символов.
Точно также исторической науке неизвестны факты, что Тарас Шевченко получал хоть какие-то деньги от государств, враждебных России, или имел личные контакты с их агентурой. А ведь это и сейчас служит главным признаком того, считать ли какого-то человека «иноагентом» или нет.
И в заключение как о непреложном факте следует сказать, что ничто на свете не нанесло такого удара по памяти о Тарасе Шевченко и его литературных трудах, как современный украинский национализм – домайданный и постмайданный. Украинские нацики подложили Тарасу самую большую свинью из тех, что только могли. Теперь в двух республиках Донбасса один государственный язык – русский. Это, кроме прочего, означает и то, что украинский язык и литература полностью исчезли из системы образования, а также из сферы государственной политики и публичного поля. Это произошло легко, ведь и «мова», и литература, созданная на ней, в Донбассе оказались попросту невостребованными. Они вымерли за считанные месяцы после начала Русской весны.
Стоит в Донецке на улице Артёма, рядом с библиотекой имени Крупской, неподалёку от Дома Правительства памятник Тарасу Шевченко. Имя Шевченко по-прежнему носят известные в столице ДНР бульвар и кинотеатр.
Так, скорей всего, останется и в обозримом будущем. В Донбассе местный народный «суржик» всё так же слышен, но преимущественно в сёлах и небольших городах. И всё же общий ход исторических событий ведёт к тому, что украинский язык, также и поэт по фамилии Шевченко, становятся памятниками уходящей натуры.
Пиком же подъёма и развития того, что было Украиной, всего, что связано с её литературой и культурой, стали десятилетия существования Советской страны. Это ясно как день при сколько-нибудь объективном сравнительном анализе. И тут украинские националисты могут хоть лопнуть от досадной злобы, но историческая истина именно такова.
Игорь СЫЧЁВ