О политических коллизиях «Пражской весны» умолчу. Пусть об этом говорят политологи и историки. Мне довелось участвовать в событиях 1968 года в качестве военного переводчика при штабе наших войск.
Попал я в Чехословакию благодаря тому, что в конце 50-х годов был направлен в Прагу по обмену студентами учиться на филологическом факультете по специальности «Чешский язык и литература». После окончания я работал редактором в одном из ленинградских издательств.
В июле 68-го меня вызвали в военкомат и приказали назавтра явиться на Московский вокзал с вещами. «Поедете на сборы, — пояснил майор.— В Институт военных переводчиков».
На вокзале на следующий день я встретил многих своих знакомых, тоже учившихся примерно в это же время в Праге в разных институтах.
В Москве нас одели в новенькую форму с погонами младших лейтенантов и усадили слушать лекции по военной науке.
Через месяц нам выдали офицерские планшетки, шинели и... оружие — пистолет «макарова».
Утром 19 августа всех собрали в актовом зале института, где начальник Главного политического управления армии генерал Епишев произнес пространную речь о долге перед социалистической родиной и в конце, как бы вскользь, добавил, что нас отправляют в Чехословакию, где мы будем наблюдать за тем, чтобы тамошние радиостанции не вели «контрреволюционную пропаганду». О вводе войск — ни одного слова. Осталось совершенно непонятным, на каких основаниях мы, переводчики, должны будем контролировать чешских журналистов? Но, конечно, никто ничего не спросил.
И вот уже утро 22 августа. «Говорят все радиостанции Советского Союза...» Наши танки в Праге!
Через час мы были на военном аэродроме. Перед посадкой провожающий офицер произнес короткую речь. Что-то вроде: «Вам доверено выполнение ответственного задания! Родина надеется на вас!»
Сели в самолет. Длинные зеленые скамьи вдоль бортов. Над скамьями поручни с ремнями... Последним влез и закрыл за собой дверь стрелок-радист. Он прошел в хвост, открыл там дверцу и исчез. Кое-кто переглянулся... Такое мы видели только в кино. Оказывается, вылет вроде бы даже боевой, и нам может что-то угрожать... Летели примерно часа три. Приземлились. Выгрузились. Тихо вокруг. Никаких выстрелов. Ветерок по травке гуляет. На диспетчерской башне — приспущенный национальный флаг ЧССР. Траур, значит. Садимся на траву, ждем... Неподалеку на скамеечке сидят двое парней в чешской военной форме. Один из наших направился к ним. Минут через пятнадцать возвращается, рассказывает: «Аэродром военный, а мы оккупанты». Через несколько минут врубается радио на башне. Передают обращение президента страны Людвига Свободы к гражданам. Суть обращения — призыв к спокойствию и сдержанности.
Через некоторое время за нами приезжает «газик». Брезентовый верх снят, у кабины сержант с ручным пулеметом. «Стреляют?» — спрашивает кто-то из наших. «Бывает, но редко, — отвечает сержант и добавляет, — у нас приказ. Без провокации не стрелять. Но на один выстрел отвечать очередью».
Привозят нас в казармы, которые освободила ночью какая-то чешская часть. Первый день — полная неразбериха. О наших «цензорских» обязанностях, конечно, никто не вспоминает. Рядом с нашим зданием — чешская казарма. Солдат оттуда не выпускают. На углу стоит наш БТР. Чехи выглядывают из окон. Наши наготове у пулемета.
У нас в штабе говорят, что рядовой состав у чехов разоружен. Офицерам личное оружие оставлено.
К вечеру выясняется: основная группа переводчиков осталась при штабе, остальные разъезжаются по воинским частям.
На следующий день нам разъясняют задачу: слушать чешское подпольное радио и составлять сводки для командования. Радио стало подпольным, потому что все государственные радиостанции заняты нашими военными и отключены. Вещают чешские армейские передвижные станции.
Первое, что узнаем из передач «подпольщиков»: оказывается, русские голодают, и дикторы просят граждан не давать оккупантам еды.
Это нас смешит. Единственное, что с первого дня здесь налажено, так это кормежка! В столовой нас кормят как на убой. Дома так не ели. Рядовому составу регулярно выдаются пайки.
Дальше — информация пострашнее. «Русские занимаются грабежами! Прямо с рук у чехов снимают часы! Русские задавили танком девочку! Русские застрелили подростка!» Уже потом во время одной из встреч чешские журналисты признались, что большая часть информации в первые дни после ввода войск практически ничего общего с реальной действительностью не имела. «А что вы хотите? — объяснили они. — Мы должны были настроить население против оккупантов!»
К вечеру приехал майор из Праги. Рассказывал, что 22-го там, в центре города, было много стрельбы, в основном для устрашения, что около Дома радио была баррикада и подожгли наш танк, что с балкона радиокомитета чехи что-то кричали нашим солдатам и среди них была девица явно советская, но, как он выразился, «черненькая», которая орала что было мочи: «Русские, убирайтесь домой!»
Не буду подробно рассказывать о том, как мы слушали радио и составляли сводки. Расскажу о некоторых событиях, встречах, которые оставили наиболее яркое впечатление и, как мне кажется, наиболее точно характеризует обстановку тех дней и месяцев.
Эпизод первый
24 августа меня вызывает полковник (в нашем отделе почему-то были в основном полковники) и приказывает: «Поедете со старшим сержантом на станцию. Там наш эшелон застрял. Поможете генералу разобраться». Из сообщений того же подпольного радио мы знаем, что из Чопа (пограничная станция) идет к Праге эшелон с радиооборудованием. Чехи, естественно, чинили движению всяческие препятствия.
Садимся в «газик». Гоним. По тротуару идут дошколята во главе с воспитательницей. Увидев наш «газик» с белой полосой (отличительный знак введенных армейских частей) детишки все как один машут ручонками. Сержант радостно восклицает: «Приветствуют! А по радио брешут, что все против!» Я ему объясняю: «Это они не приветствуют, а прощаются. Уходите, мол, до свидания!» «Во, гады!» — возмущается старший сержант. На повороте от нас шарахается парень, прыгает через канаву. Сержант выглядывает из машины, кричит вслед: «Ага! Испугались, так вашу...»
На стене дома, мимо которого проезжаем, короткая агитка: «Ваня, езжай скорей домой. Твоя Наташа уже ходит с Петей!»
Подъезжаем к станции. Здесь тоже на стене надпись: «Мы научились, мы научились, мы научились. Ленин». На противоположной стене улицы — другая: «Проверено. Контрреволюции нет! Майор Иванов». Таких агиток и лозунгов впоследствии мы видели много. Первое время ими была украшена вся страна.
У станции, как положено, БТР. Со столба орет подпольное радио. На перроне на скамье сидит генерал Б. Вид у него усталый. Я подхожу. Пытаюсь доложить, что «прибыл» и т.д. Он машет рукой. «Отставить! Идите туда, — он показывает рукой на диспетчерскую. — Послушайте, о чем они болтают. Потом доложите». Иду «туда».
Диспетчер взмыленный, психованный. На него наседает тип в штатском, требует, чтобы сказал генералу, что машиниста, который привел состав, нет, он устал и ушел домой. Другой заболел. Я выхожу, передаю суть разговора генералу. Тот багровеет. «Приведи сюда эту гниду! Разберемся!» Я иду за диспетчером. В это время на перроне появляется человек в форме железнодорожника. Тот, что в штатском, увидев его, кричит, чтобы скорее убирался, не показывался на глаза русским. Ясное дело — машинист. Диспетчер, которого я привел, говорит, что машинист болен. Генерал уже не может сдержать бешенство.
«Переводи: он здоровее всех моих солдат. Пусть залезает на локомотив и везет. Иначе за саботаж расстреляю на месте!» Машинист да и все присутствующие отлично понимают генерала без перевода. Русский учат в школе, с детства. Я не успеваю перевести, машинист начинает сползать по стенке. Я бросаюсь к нему, пытаюсь поддержать. Генерал рявкает:
«Младший лейтенант, ты на кого работаешь?!»
Я оставляю машиниста. Тот сползает на пол. Генерал приказывает:
«Поднять машиниста на локомотив!»
Я пытаюсь поднять работягу. Генерал рявкает.
Младший лейтенант! Оставить машиниста!
Я оставляю машиниста. Тот падает.
Генерал кричит чехам:
Я приказал! Поднять машиниста и на локомотив!
Машиниста подхватывает диспетчер и человек в штатском.
Ведут в голову эшелона. Через несколько минут, к моему удивлению, появляется диспетчер и говорит, что состав можно отправлять.
Позднее мы узнали, что на поезде везли мощную радиостанцию, которую должны были собрать и установить неподалеку от Праги для контрпропагандистского вещания.
Эпизод второй
По очереди мы, переводчики, должны были выезжать «в народ» и с «газика» вещать. Нам давали официальный материал, мы его переводили и проговаривали в каком-нибудь населенном пункте.
Подошла моя очередь. Едем в городок километрах в двадцати от нашего штаба. Со мной, кроме водителя, автоматчик. На городской площади автоматчик вылезает, укрепляет на ветке ближайшего дерева «матюгальник», я включаю радио, начинаю вещать. Вокруг собираются парни на мотоциклах. Часть из них крутятся вокруг нас, другие просто стоят на месте и газуют: «рр-ы, рр-ы». Автоматчик смотрит на меня вопросительно и, не дожидаясь моего одобрения, вылезает и дает очередь в воздух. Парни испаряются... Но подходит дама интеллигентной внешности и на приличном русском языке просит выключить радио, потому что «рядом школа, вы мешаете детям заниматься».
Мы поворачиваем за угол, отъезжаем метров на пятьсот. Здесь к нам подходит весьма поддатый чех средних лет и...улыбается. «Здравствуй, русский брат! — Он протягивает руку. Мы радостно тянем свои. Чешский брат продолжает: — Мы, чехи, за Россию, за Советский Союз. Эта... — он запнулся, потом продолжил. — Эта заварушка (он сказал по-русски заварьюшка — придумал международный сионизм). Да. Чтобы нам поссориться...» Тут чешский брат видит вылетевших из-за угла мотоциклистов и удаляется, покачиваясь. Я заканчиваю вещание.
Эпизод третий (почти детективный)
Капитан из военной разведки приказывает мне вечером ехать к ним. «Куда?» — спрашиваю я. «В чешскую семью», — к моему удивлению отвечает он, и добавляет: — Хозяйка там — член Гордского комитета партии».
Ночью почти беззвучно подъезжаем к дому на окраине Праги. В машине остаются два автоматчика и водитель. Капитан приказывает им: «Если услышите в доме или вокруг шум, сразу к нам и стрелять!» Встречает нас вся семья: хозяйка, ее супруг, дочь с мужем. Садимся за стол. Бутылок со спиртным — не сосчитать. Закуска соответствующая. Выпиваем, закусываем, беседуем. Оказывается, хозяйка была делегатом подпольного съезда чехословацкой компартии, который состоялся сразу после ввода войск. Говорит, на съезде много пили пива и много горевали по поводу вторжения. Утверждает, что те, кто за сохранение тесных отношений с Советским Союзом, считают, что войска ввели правильно, но плохо провели идеологическую подготовку.
Супруг хозяйки рассказывает о том, как арестовывали в Пражском Граде (Кремле) членов ЦК и правительство. А те якобы стали возражать против того, что их арестовывает всего-навсего старшина, а должен, как минимум, полковник или генерал. На что будто бы старшина вышел из себя и заорал: «Полезай в машину. Я здесь генерал», и вроде еще и поддал коленом одному из высокопоставленных арестантов...
А сама хозяйка продолжила рассказ мужа и сказала, что, по слухам, арестованное чешское правительство переправили в советское посольство, и они провели там три дня в подвале. «Некоторые там сильно пили»,— добавила она и спросила, правдивы ли все эти слухи? Капитан заявил, что не знает, насколько все это правда, я тем более, в полном неведении относительно «высокой политики».
Помолчали. Хозяйка вдруг с горечью сказала, что Дубчек (генсек компартии Чехословакии и «архитектор «пражской весны»), когда вернулся из Москвы, плакал на телевидении. Это мы можем подтвердить. Я сам видел (телевидение включили как раз после возвращения чешского правительства из Москвы), как Дубчек, рассказывая о переговорах с советским ЦК, плакал, а стоявшая рядом корреспондентка подавала ему огромное полотенце, которым генсек утирал слезы.
В целом встреча прошла, как мне показалось, замечательно. Правда, набрался я тогда изрядно. Очень оказалась гостеприимная семья... Стрелять нашим автоматчикам не пришлось, но, по их утверждению, вокруг дома все время «крутились какие-то типы»...
Эпизод четвертый
Полковник решил съездить в Прагу за ботинками для сына. Взял меня с собой. В Праге все было тихо. На перекрестках стояли наши танки, солдаты грелись на броне. К нам никто не подходил (подпольное радио строго-настрого велело с оккупантами не общаться). Стены расписаны привычными агитками.
Один обувной магазин продавщица просто закрыла, когда мы вошли. Закрыла и заявила, что обслуживать нас не будет. Во втором все обошлось благополучно. Выбрали мы ботиночки и вышли на улицу. Полковник говорит: «Пивка очень хочется. Как думаешь, дадут?» Мне тоже очень хотелось попробовать пивка, и я, как мог убедительнее, ответил: «Наверняка дадут». Заходим в пивную. Как ни странно, пивная оказалась пустой. Буфетчик налил нам по кружке, мы прошли в зал. Только сели, подходит пожилой чех и говорит: «Я хочу, чтобы с русскими пить пиво...» Полковник его радостно приглашает. Мы еще по кружке выпили. Вышли. Сели в машину. Видим, за нами у дверей пивной — драка. Нашего знакомого волтузят двое здоровенных парней.
Я смотрю на полковника, он на водителя, потом говорит: «Давай. Только осторожно». Рядовой кивает, выскакивает из кабины и дает очередь по головам дерущихся. Все врассыпную! Чех наш поднимается, отряхивается, машет нам рукой... Мы уезжаем.
Было и еще несколько любопытных эпизодов. Но обо всем не расскажешь.
Уехали мы из Чехословакии 4 ноября. Снова летели на военном самолете. Когда я сдавал в спецотдел пистолет, парень кладовщик спросил: «Стреляли? — и, усмехнувшись, сам себе ответил: — Нет, конечно, сразу видно». Я не стал ничего уточнять, подумал только, что, наверное, неплохо, что «сразу видно». К тому же, как с ним обращаться, с этим самым пистолетом «макарова»?
Игорь Тимошин
«Секретные материалы 20 века» №6. 1999