Страницы журнала "Русскiй паломникъ"
Из воспоминаний княгини Наталии Урусовой
9
Был еще случай в Ейске, где Господь наказал коммуниста в момент хулы. Приехал, известный вероятно и заграницей, профессор, протоиерей Введенский, (как утверждают, крещеный еврей). Был разрешен диспут о существовании вообще Бога или нет. Конечно, ни я, и никто из моих близких не присутствовали, и могу передать только то, о чем говорили везде и все. Введенский не признавал Спасителя Сыном Божиим. Присутствующее духовенство пререкалось с ним. Комиссар города встал и сказал, указав на часы, бывшие на его руке: «Вот сейчас без десяти минут шесть, посмотрим, накажет ли меня Бог, если Он есть, за мои слова». И позволил себе ужасную хулу на Бога, к счастью, не знаю в каких словах, и захохотал. В момент его смеха — звонок по телефону, стоявшему на столе перед ним. Берет трубку, бледнеет и бросается бегом из собрания. Ровно без десяти минуть шесть его единственный сын, десяти лет, нечаянно застрелился, играя с револьвером, забытым им на столе кабинета. Позднее пришлось слышать, что и это явное наказание Божие коммунист-хулитель объявил случайностью и не вразумился, оставшись неверующим (и бесы веруют и трепещут), или врагом Божиим.
Как я писала, Петя служил помощником машиниста на узловом разъезде. Это не селение, а только депо для смены паровозов и бригады дальнего следования. Прислали туда как практиканта молодого комсомольца с тем, чтоб он сдал экзамен на помощника машиниста. Все три месяц он не отходил от Пети, проявляя самые дружеские отношения. Петя был с ним дружен, но в откровенности никогда не вступал. Человек этот был ленив и абсолютно ничего не знал, и не сдал бы экзамена без Петиной помощи. Он его всецело подготовил, и тот сдал экзамен. Когда уезжал, то сказал наедине: «Ты хороший товарищ, добрый и помог мне, без тебя я не сдал бы экзамена, а потому и я помогу тебе советом и открою тайну. Я был на три месяца приставлен к тебе от ГПУ. Всегда можешь этого ожидать, а потому следи за собой и будь осторожен». Вот какая подлая слежка и трудная жизнь была: нигде и ни минуты человек не был свободен и гарантирован от измены и шпионажа! Это и породило такое грешное недоверие почти ко всем новым встречающимся людям. Даже самые высокие идеалисты, прожив много лет в советской России, не могли побороть в себе подозрения и недоверия. Летом 1926 г. поехала я с двумя младшими в Москву. Билет бесплатный, и мне хотелось навестить родных, и побывать на могиле безгранично любимого мною отца. Бесплатный билет один раз в году был существенной привилегией службы на железной дороге. Не комсомолец или не коммунист был всегда как нелюбимый пасынок у злой мачехи. Вся молодежь могла учиться во всех высших школах, как научных, так технических и профессиональных, но они нет. Все имели право на бесплатный курорт, но они нет, все пользовались полным питанием, но они нет, все имели туристические билеты куда угодно во время отпуска, но они нет и т. д. Так вот, мы поехали. В то время я еще не делала цветов и денег у меня совсем не было. Когда мы приехали на Скорбященское кладбище, то недалеко от могилы моего отца священник служил кому-то панихиду, а я говорю: «Вот дети, как печально, у нас нет возможности заплатить священнику, чтоб и у дедушки отслужить панихиду». Идем и видим, что на его могиле блестит что-то ярко, как бы стеклышко на солнце. Подходим, и в головах у отца лежит совсем новенький, словно только что отчеканенный, полтинник. Мы поразились. Андрюша радостно подбежал к батюшке, прося отслужить панихиду. В то время серебряные 50 коп. имели цену. Много всегда и везде в поруганной России было чудесных случаев и немедленной кары Божьей, и чудесного спасения по вере.
Мне рассказывала монахиня, жившая в станице Кавказской (Центр. Кавказ), что в Ильин день (20-го июля) все население колхозами убирало пшеницу. Небо стало покрываться тучами, стали торопиться. В Ильин день испокон веку бывает, за редким исключением, гроза, и это не поверье, а истинный факт, наблюдаемый и мной в течение моей долголетней жизни. Некоторые стали уговаривать спрятаться, указывая на Ильин день, в сарай, так как черная туча быстро надвигалась, и уже не отдаленные, а слышны были почти над головами мощнейшие раскаты грома. Один из председателей колхоза, коммунист, позволил себе кощунственную выходку, обращаясь к пророку Илье. Я не буду повторять его слова, скажу только, что он его пригласил подкатить к ним на своей колеснице. Раздался дружный одобрительный смех. Две молодых женщины испугались этих слов и бросились из сарая, куда все столпились из-за хлынувшего дождя, со словами: «Смотрите, как бы Илья пророк и на самом деле не подкатил к вам». Они добежали до большого дуба, стоящего одиноко среди поля, и укрылись под ним. Страшный ударил гром после ослепительной молнии и сжег почти моментально сарай со всеми смеявшимися над пророком. Обе женщины только промокли.
Сестра моя, оставленная в Москве, не арестованная, хоть и бывшая фрейлина, а оставленная по соображениям властей, о которых скажу в другом месте, рассказала мне о лично ею слышанном.
Она стояла в очереди за керосином, но главное, ей хотелось купить гарного искусственного масла для лампадки. Конечно, оно не для этого употребления продавалось, но верующие понимали, для чего старушки его покупают. Очередь была очень большая, и ей пришлось бы простоять, возможно, не один час, и потому она через головы спросила, есть ли гарное масло. Около нее стоял молодой пожарный в форме. Он обращается к ней и говорит: «Эх, бабушка! Теперь это не в моде». Она думая, что это насмешка, не допуская ничего другого, ответила: «Для вас, молодых, не в моде, а для нас было и будет в моде». — «Не думайте, что это шутка с моей стороны; я сам пришел за маслом для лампадки». Раздался сочувствующий ему хохот многих лиц. «У нас в селе случилось такое необычайное чудо, что не уверовать в него и, конечно в Бога, невозможно. Я сам видел, и никакая сила меня не разуверит». — «расскажите, расскажите и нам про ваше чудо», — просили одни, издеваясь, а другие со страхом Божиим, но таких кроме моей сестры, было очень немного. «И с радостью расскажу, не скрою», — сказал пожарный. Все замолчали.
«В нашем селе была убогонькая нищенка, родилась она калекой, совсем почти без ног, всю жизнь ползала на карачках. Кто не знал ее? Сорок лет она приползала на паперть и просила милостыню. В нашем исполкоме назначено было собрание по вопросу о выявлении кулаков (самых трудолюбивых и не пьяниц крестьян), раскулачивании и высылке их. Все должны были обязательно присутствовать. Приползла и убогонькая и осталась у самой двери. Вдруг входит никому не известная женщина, вся одетая в черное, наклоняется над ней и говорит: «Зачем ты здесь? Здесь тебе не место! Иди за Мной!» Она вышла, выползла за ней и калечка. «Давно ли ты такая?» — спросила ее Незнакомая. «Да с самого рождения». — «А хочешь быть здоровой?» — «Да как же не хотеть, матушка!» — «Ну, ступай с Богом». После этими слов она стала невидима, а у нашей убогонькой откуда-то взялись ноги! Ведь их не было! Она встала на ноги и сама пошла домой. Что только было у нас! Все село сбежалось, и неверующие не могли отрицать чуда, все знали ее. Вся окрестности всполошилась, едут и идут, каждому ведь интересно. Дошло до властей, всполошились и они, прислали ГПУ на расследование. Ничего сказать не могут, дело ведь налицо. Тогда они объявили, что это колдовство, и какой-то враг указал на дочь дьякона, ее посадили в подвал, обещая расправиться за то, что смутила колдовством своим всю окрестность.
Входит Та Женщина, что исцелила калечку, и спрашивает: «За что вы посадили дочь дьякона?» — «Да она тут каким-то неизвестным средством смутила все население». — «Дочь дьякона не виновна, отпустите ее, это Я сделала, Меня и посадите». Так и сделали, дочь дьякона выпустили, а женщину заперли большим замком. Когда утром отперли, то никого в подвале не было».
Все молча слушали, как кто хотел, так и воспринял рассказ. Нет сомнений, что за разглашение чуда Божьего он стал мучеником за веру
Еще интересный случай я лично слышала от сестер Боткинской больницы в Москве. Там в 1927 или 1928 году, не помню, лежала девочка 10-ти лет, очень тяжело больная туберкулезом позвоночника. Страдала невероятно. В ней принимал участие весь персонал больницы. Девочка тихая, кроткая, страдала больше года, и все только ждали ее смерти как избавление от мук, а смерть не шла к ней. Ее родители были простые крестьяне в подмосковном селе. Сестра ее каждое утро привозила в Москву молоко и каждый день навещала ее. Один раз девочка проснулась в большом волнении и, обливаясь слезами, никому не хотела объяснить причины. Когда пришла ее сестра, она сказала ей: «Сегодня ночью я во сне шла по белой лестнице, которая упиралась в небо. Шло много людей, взрослых и детей, были такие девочки, как я. Долго мы шли и видели в конце большой свет. Когда подошли, то увидели, что Свет этот шел от Кого-то, Кто стоял на самом верху. Одних Он пропускал в большую светлую дверь, а других нет… Двух девочек, шедших со мной, Он ласково пропустил, а меня остановил: «Тебе нельзя сюда, ты — пионерка», — сказал Он. И стала она просить сестру пойти к учителю, заведующему школой, и сказать, чтоб вычеркнул ее из списка пионерок, и так просила в таких слезах, что сестра пошла к учителю и просила его вычеркнуть девочку из списка. На это он ответил: «Вот еще вздор, какой-то бред больной, и буду я ее вычеркивать, останется пионеркой, а ты ей скажи, что я вычеркнул, вот и все». На другой день, когда сестра пришла в больницу, то застала больную еще в больших слезах. Она видела тот же самый сон, и когда сестра, желая ее успокоить, сказала, что она вычеркнута и больше не пионерка, она ответила: «Это не правда! Не правда… Он меня не пустил. Пойди опять, скажи, что я не хочу, пусть вычеркнет, а еще пойди в церковь и попроси у священника для меня красную большую книгу. Я один раз, когда никто не видел, забежала посмотреть, что в церкви, я ведь никогда не видела. Священник держал большую красную книгу и читал. Попроси его дать мне эту книгу». Все это она говорила, лежа без движения. Она ни один месяц уже не могла поднять голову. Сестры больницы говорят, что невозможно было без слез видеть горе этого умирающего ребенка, и в этом горе было что-то особое, затрагивающее страхом душу. Они сказали молочнице, во что бы то ни стало потребовать ее исключения. Она пошла к учителю и не отстала до тех пор, пока учитель не вычеркнул девочку и не разорвал ее документа. Затем она пошла к священнику и все рассказала. Он был потрясен. Большая красная книга была Евангелием. «Не могу же я дать церковное Евангелие, вот у меня есть листки от разорванного Евангелия, ты их ей отнеси». Когда на другое утро она вошла в палату больницы, то с удивлением увидела, что доктора и сестры окружают девочку, она сидела радостная и какая-то совсем необычайная. Она протянула свои худенькие ручки, как палочки, взяла из рук сестры листочки, прижала к груди и сказала: «Он, Тот Светлый, что на верху лестницы, сказал мне: «Сегодня я тебя возьму к Себе, ты больше не пионерка». Сказав это, она опустилась на подушку и вздохнула в последний раз. Господь взял ее к Себе.
Продолжение следует.