Разбрызгивая могучим "военным" мотоциклом с коляской "К-700" апрельские лужи и жидкую грязь, егери Октябрьского охотничьего хозяйства Вовка Козлов и Серега Епифанов ехали в лес.
- Нет, ты слышь, Серега, я его сейчас изобью, как собаку. - Володя увидел, что его западно-сибирский кобель Верный, казалось бы, оставленный дома, исхитрился выбраться из своего вольера и сейчас в клубах грязных брызг неотступно гнался за ними. Володя давно приметил, что его собаки каким-то необьяснимым образом всегда загодя догадываются, что он сегодня отправится в лес, и загодя же начинают проситься с ним - визжать, скулить и завывать на все голоса. Оно понятно, собаки охотничьи. Лайки. Для них лес - это...Но не в такую же пору! Апрель как-никак. Весна. Любая собака, не только охотничья, сколько бед лесной молоди может доставить! Но и не возвращаться же сейчас из-за этого настырного пса. Только время потеряешь. Поэтому Володя самыми страшными угрозами загнал собаку вглубь мотоциклетной коляски и тронулся дальше. Впрочем, Верный, похоже, только изобразил покорность. Вполне довольный собой, тут же начал домовито вылизывать лапы и хитро-воровато выглядывать наружу. Затем и вовсе улегся "сфинксом" на сиденье и блаженно жмурился встречному потоку воздуха.
В лесу было тихо, влажно и тепло. Лес покрылся не листьями еще - так их не назовешь, - а сказочным изумрудным туманом. Дрожащим, кажется, зеленым маревом...Однако этот "туман" уже довольно заметно ограничивал видимость вглубь леса. А воздух! Даже выхлоп мощного мотоциклетного двигателя не мог перебить его упоительный вкус. Егери проверили солонец на поляне у Ленинского балагана и с заглушенным двигателем скатились по ложбинке к Уязинскому ручью. Здесь, на южном склоне, можно было попутно что-нибудь придумать на счет березового сока.
- Сидеть, Верный! Серега не отпускай его, - Володя соскочил с мотоцикла и углубился в кусты метров на пять-десять в сторону группы взрослых берез. Вдруг остановился как вкопанный...С расстояния двух метров на него, пьяно раскачиваясь на ножках-прутиках, бессмысленно таращился огромными влажными глазами крошка-лосенок.
Господи, сколько же ему от роду-то? Судя по свисающей до земли пуповине в сукровице и по тому, что он еще не пугается человека, не пытается убежать, лосенку ну ни как не больше трех суток. А может, и день только. Нет, меньше: вон шерстка во многих местах слипшаяся еще. Во всяком случае лосята, покушав в первые минуты жизни, уже через час-два могут вставать и даже пытаются играть. Потешно, по коровьи взбрыкивая и всякий раз при этом падая. Встает, трясет, как путный, головой - и от этого тоже падает. Вот дней через десять он будет бегать за мамкой так, что взрослый человек догнать его будет не в силах. Кстати, слышно было, как лосиха, где-то не видимая за кустами, время от времени тревожно мекала.
Внезапно сбоку вывернулся Верный. Естественно, он сразу почуял зверя, но не спроворился быстро удрать из-под надзора оставшегося у мотоцикла Сергея. Теперь же пес, с полуразинутой в азарте пастью, с грозным видом эдакого сержанта-патрульного навис над лосенком: "Ваши документы, гражданин!".
Малыш, вихляясь, развернулся к собаке "лицо к лицу" . Казалось бы, лосенок и в длину до метра будет, и ростом, за счет длинных ног, сантиметров на семьдесят возвышается, да и весом куда как больше десяти килограммов - один, видно, у мамки, крупный. Когда двойня или, изредка бывает, тройня, так те мельче...Но поди ж ты, рядом с крупным холеным кобелем...ну, истинно, Давид и Голиаф. Вот только исход этой встречи, не в пример ветхозаветному, явно должен быть не в пользу "юноши".
Володя открыл было уже рот, чтобы гаркнуть собаке:"Нельзя!" - как в этот момент вихляющийся малыш неуловимым движением подобрался и вдруг ловко треснул передней ногой кобеля по морде. Нижняя челюсть пса звонко лязгнула по верхней и тут же максимально отпала. И как-то отдельно ото всего, сам по себе, сначала медленно, потом враз из пасти выпал набок язык. Взьерошенный кобель при все еще боевой стойке, но с разом поглупевшими глазами приобрел совершенно дурацкий вид. Лосенок тем временем, резко мотнув в сторону головой, развернулся, сделал несколько пьяных шагов - ну явно, в его представлении, очень стремительно убегал, - просунул мордашку до ушей между ног егеря и замер. Спрятался. Володя как изготовился крикнуть на собаку, так и остался стоять с открытым ртом, с растопыренными руками, ссутулившись и на полусогнутых ногах...
Немую сцену нарушил подоспевший Сергей. Он быстро щелкнул карабином поводка на ошейнике собаки. "А-а-а..." - человеческим голосом заорал Верный. Дескать, это что же творится-то, люди добрые! Пес понял, что, во-первых, его нагло опозорили, а во-вторых, дать сдачи не позволят.
Володя, не меняя положения, шагнул назад раз, другой. Стал тихонечко пятиться. Сергей потянул за собой обреченно ноющую собаку. Лосенок, вновь "убегая", мотнул головой, раскачиваясь, приседая и припадая на колени, развернулся, беспорядочно перебирая ногами, поразительно ловко полез сквозь сломленную макушку дерева и...исчез. Володя и Сергей, вытянув шеи для обзора, смотрели на то место. Нету. Невероятно, но лосята это умеют. Только для собачьего носа не было секрета:"Да вот он, тут, подлец!".
Егери взобрались в седла мотоцикла. Побитый "филистимлянин" без понуканий забился вглубь коляски и теперь хмуро сверкал оттуда глазами. Да ладно уж, чего он в самом-то деле? Жив же остался. В древности вон, говорят, насовсем Голиафам головы отрывали. Ну а юный лесной "Давид", как и повелось от веку, станет-таки царем этого леса. Лет эдак через восемь-десять.