«…В доме на 19-й линии В.О., где мы жили еще до войны, был магазинчик. Туда каждый день на лошади, запряженной в высокую телегу с резиновыми шинами, привозили продукты. Иногда лошадь оставляли стоять и привязывали к морде мешок с овсом, и она там потихоньку питалась, задумчиво моргая. Я помню, как меня мама в первый раз послала в этот магазинчик за папиросами и еще за чем-то. Мне никак было невозможно дотянуться до окошечка кассы, и тогда вдруг откуда-то сбоку высунулась огромная (мне так тогда показалось) ручища, взяла у меня купюру, а потом насыпала мне сдачу целой горстью мелочи. Однажды, услышав разговор взрослых, что у нас трудно с деньгами, я дала маме совет: «А ты пойди в магазин, и кассирша даст тебе много-много сдачи!..» (из воспоминаний Е.Н.Савиновой (Алферовой)
Перечитывая этот эпизодик из маминых записок, я тоже вспомнила один свой детский поход в магазин. Правда, не в одиночку, а с бабушкой.
Это было в середине 60-х. Мне было тогда года три, и мы уже переехали с набережной Фонтанки в новенькую хрущевку-пятиэтажку на бульваре Новаторов.
Вокруг новостроек было пустынно, разве что торчали свежевысаженные деревья-прутики. Наш путь лежал через детскую площадку с осликами-качалками, бетонным верблюдом, горкой-слоником и двумя круглыми песочницами. Бабушка несла большую кожаную сумку с блестящей защелкой из двух металлических шариков, а я важно шагала рядом, держась за ручку этой сумки: мол, я уже большая, меня за руку водить не надо, я почти что сама по себе.
И вот, пока бабушка стояла около такой же высокой кассы, я отвлеклась на огромный стеклянный аквариум, где в темно-зеленой воде медленно плавали большущие живые рыбы. Особенно меня поразил сом, усатый и пучеглазый. Он тыкался в стекло и беззвучно разевал рот. Я так увлеклась созерцанием диковинной живности, что на минутку отпустила ручку сумки, чтобы подойти чуточку поближе. Насладившись зрелищем, я снова было ухватилась за ручку, но она оказалась незнакомая на ощупь, и вдобавок ее у меня начали выдергивать. Я подняла глаза, и — о, ужас! — увидела совершенно незнакомую тетеньку. Тетенька растерянно оглядывалась: «Чей ребенок?» И тут я так заорала, что тетенька вздрогнула и шарахнулась в сторону, зато бабушка сразу смекнула — чей. Мгновенно меня опознала и спасла. Обратно я уже шла, крепко вцепившись в бабушкину руку, и даже не канючила остановиться у заветного отдела.
Там, на прилавке, в прозрачных, сужающихся книзу колбах, мерцали разноцветные соки: яблочный, вишневый, грушевый. Их наливали в стеклянные стаканы, которые в изобилии стояли рядом. Мыли их, нажимая перевернутым стаканом на вмонтированный в прилавок кружок: надавишь — и оттуда начинает брызгать вода. В центре возвышалась машина для молочного коктейля, которая страшно гудела, когда работала, но коктейль в ней получался бесподобный, такого нынче не делают. А главное — на огромном жестяном подносе лежали, вставленные друг в друга, вафельные стаканчики. Продавщица в белом халате открывала ящик в прилавке и, обмакнув круглую ложку в чашку с водой, накладывала ею в такой стаканчик мороженое, приминала и ставила на весы. Две ложки — сто грамм, три — сто пятьдесят. Стаканчики были хрустящие, поджаристые, в мелкую клеточку. В жизни ничего не ела вкуснее!
Конфеты в кондитерском были насыпаны в прозрачные отсеки в витрине: ирис «Кис-кис», «Сливочные тянучки», соевые батончики в красных и зеленых полосатых фантиках, «Гусиные лапки», «Раковые шейки», сахарные подушечки… Их взвешивали, насыпая совком в ловко скрученный кулек из грубой серой бумаги. Сейчас такую пафосно называют «крафтовой». А тогда все заворачивали в «крафтовую» бумагу: сыр, колбасу, даже мясо и курицу. Курицу бабушка предпочитала непотрошеную, с головой и ногами. Бабушка считала такую курицу более полезной и вкусной. Ее нужно было дома подержать над газом, чтобы спалить недощипанные перышки. До сих пор помню этот запах…
Но самыми интересными в магазине были хлебный и овощной отделы.
Хлеб продавался «самообслуживанием». На стеллаже с наклонными полками лежали батоны по сортам: нарезной за 25 копеек, городской за 22, простой за 16. Был еще за 13 коп., но как он назывался, я позабыла. Хлеб – караваями и кирпичиками: черный, серый и белый, 14, 16, 20 копеек. И непременно — сдоба: ватрушки, слойки с глазурью, халы и булочки с маком. Между полок висели на веревочках большие вилки с двумя зубцами. Ими полагалось проверить, мягкий ли хлеб и, наколов на зубцы, взять выбранный. Правда, все брали руками, поскольку кассирша вечно ругалась, что хлеб протыкают вилками, а потом не берут… Мы всегда покупали городской батон — длинный, с хрустящей корочкой и аппетитными горбушками. Я каждый раз норовила откусить «попку», а бабушка притворно сердилась, но разрешала.
Овощной отдел меня и пугал и привлекал одновременно. В нашем магазине он был оборудован по последнему слову тогдашней техники. Откуда-то из недр заприлавочного мира, причудливо изгибаясь, тянулся железный монстр-«картофелепровод». Он упирался в прилавок с внутренней стороны, а со стороны покупателей, торчал наружу большой, залепленный присохшей грязью, раструб, чем-то похожий на водосточную трубу. Нужно было сначала заплатить деньги в кассу (10 копеек за кило), потом вернуться к отделу и отдать чек продавщице. Продавщица накалывала чек на металлический штырь, а бабушка доставала из сумки авоську, натягивала ее на раструб и, согнувшись, замирала в ожидании. И вот тут начиналось самое интересное! Продавщица — суровая тетка в грязном халате, черных нарукавниках и рукавицах, — лихо поворачивала огромный рычаг. «Картофелепровод» начинал гудеть, скрежетать, трястись и из недр по нему, подпрыгивая, с грохотом катилась и сыпалась картошка. Продавщица (без особого, впрочем, усердия) по ходу дела выхватывала из потока гнилые картофелины и выбрасывала в ящик, а бабушка ловила авоськой все остальное. Меня это действо завораживало.
Еще мне нравилось разглядывать крышечки на молочных бутылках. Они все были из разноцветной фольги: золотые, серебряные, зеленовато-изумрудные, полосатые. По крышечкам можно было понять, что в бутылке — молоко, кефир, сливки, ацидофилин… Все вместе, рядышком, они смотрелись ярко и нарядно, как елочные игрушки. Дети собирали эти крышечки для «секретиков» – забавных композиций из всяческой подручной «красоты» вроде расписных осколков от фарфоровой посуды, цветочных головок, фантиков от конфет. Композицию любовно выкладывали в неглубокой ямке, прижимали осколком стекла и забрасывали землей или песком, поставив рядом какую-нибудь вешку, чтобы не потерять место. А потом с таинственным видом показывали друг другу свои «секретики».
За магазином стояла небольшая кирпичная постройка с вывеской «Прием стеклотары». К ней всегда стояла разнокалиберная очередь: угрюмые мужики с опухшими лицами, солидные пенсионерки, школьники, мамаши с колясками. Всех объединяло одно: большие сумки или авоськи, набитые бутылками. Иногда мы с бабушкой по дороге в магазин тоже сдавали свою тару. И ведь как было экологично — никаких тебе полиэтиленовых пакетов, пластиковых бутылок! Даже яйца покупали в принесенную с собой упаковку — кто в обычную картонную коробочку, кто в специальную пластмассовую «яйценоску», рассчитанную на десяток яиц.
Через несколько лет я уже сама ходила в магазин, бойко делая покупки по маминым указаниям. До сих пор помню: два литра молока (разливного, в алюминиевый бидончик) — 56 копеек, двести грамм масла — 72 копейки, триста «докторской» – 69 копеек… Иногда, правда, забывала, что нужно купить. И не позвонишь, не спросишь — мобильников-то не было. Да что там мобильники, я отлично помню, с каким благоговением и надеждой ждали мы, когда нам проведут телефон.
И вот, наконец, подошла наша очередь! Сначала пришел монтер и принес телефонный аппарат — серый, с тугим круглым диском, который нужно было крутить пальцем. Монтер подсоединил провода и сказал: «Ждите. Через несколько дней заработает». Ох, как мы наперебой всей семьей хватали трубку — вдруг уже подключили? И сколько было счастья, когда аппарат ожил и в трубке запел вожделенный гудок! Сначала мы все по очереди набирали номер 08, и нам отвечал механический голос: «московское время девятнадцать часов десять минут», а потом, когда наигрались, мама стала звонить родственникам и гордо сообщала: «У нас появился телефон, записывайте номер!» Ведь до этого, чтобы позвонить, приходилось идти на улицу, в телефонную будку, опускать в щель двухкопеечную монетку. По размеру подходил и гривенник — то бишь 10 копеек, но гривенник было жалко: в соседней «Филателии» десяти копеек с лихвой хватало на три открытки, несколько марок или еще каких-нибудь ценностей. А можно было отправиться к станции метро «Дачное» (теперь ее уже нет, закрыли) и купить в ларьке фруктовое мороженое за семь копеек, или добавить копейку и купить эскимо.
За мороженым мы с сестренкой убегали без спросу, потому что вечно болели, и мама не разрешала есть холодное. Вместо любимого лакомства нам бессовестно подсовывали творожные сырки в форме эскимо и елейным голосом убеждали, что это «теплое мороженое». Но нет! Ответственно заявляю: это совершенно, абсолютно, категорически никакое не мороженое! Взрослые просто надували детей! Кстати, может быть, и сейчас продолжают. Однако такое надувательство даром не проходит: во-первых, у нас с сестрой Ниночкой до сих пор стойкое отвращение к этим разнесчастным сыркам, а во-вторых, мы все равно находили способ потихоньку купить «мороженку» (например, сдать пару молочных бутылок), и таким образом в свою очередь надуть взрослых.
Ниночка больше всего любила сахарную трубочку за 15 копеек, а я — длинное эскимо, облитое шоколадом с вафельной крошкой. Но оно было страшно дорогое по нашим детским меркам – аж 28 копеек! Поэтому я тоже чаще довольствовалась сахарной трубочкой. Она была огромной и очень вкусной. Нынче эти трубочки как-то измельчали, да и вкус изменился. Интересно, мне это только кажется, или они действительно стали меньше?
Как думаете? И вообще — расскажите, помните ли вы свой первый поход в магазин, какое мороженое вы любили в детстве, был ли у вас стационарный телефон, приходилось ли звонить из телефонной будки, сколько стоила газировка в уличном автомате… Ведь это так здорово — вместе выуживать из закоулков нашей затейливой памяти детские воспоминания!
Галина Илюхина