Почему юмор уместен в научпопе? Может ли наука прожить без популяризаторов? Бояться ли современным людям искусственного интеллекта? Мы побеседовали с учёным-антропологом, доцентом кафедры антропологии биологического факультета МГУ им. Ломоносова и одним из самых известных популяризаторов науки Станиславом Дробышевскиим.
– Вы из философской семьи. Как занесло в антропологи?
– Родители мне и брату давали всевозможные возможности: покупали разные книжки и не пытались куда-то целенаправленно вести. У нас не кастовая система: дети не должны делать то, что делали родители. Я придерживаюсь того же принципа в воспитании. Чем хотят, тем пусть и занимаются.
– Наука и научпоп: что ближе?
– Я хотел заниматься наукой, на практике уже несколько лет в популяризации. Так сложилось. Философски к этому отношусь. В науке написал бы десяток статей и пару книжек. А так приглашу в научное сообщество людей. Получается, что привлечённые сделают больше, чем я. КПД будет лучше.
– Насколько в науке и научпопе уместен юмор?
– Он по факту нужен. Мозг человека условно можно разделить на два типа деятельности: сознание, новую кору, и эмоции, лимбическую систему. Одно без другого не работает. Если мыслить сугубо логически и разумно, будет скучно и сложно запоминаться информация. Если будут чистые эмоции, не будет смысла. Лучше, чтобы это работало вместе. Если научные данные подавать с юмором, в нас они лучше зайдут. Мозг так устроен.
– В одном из интервью вы назвали научпоп оружием массового поражения. Почему?
– Наука не имеет смысла сама по себе. Если учёный изучил что-то и никому не показал, какая разница, сделал он открытие, или нет. Популяризация – способ донесения информации.
Обмен опытом – это наше видовое свойство. Этим мы от неандертальцев отличаемся. Они информацию не передавали и вымерли. А мы передавали и стали сапиенсами.
– Как к популяризации относятся учёные?
– Большинство параллельно. Некоторые считают, что это принижает деятельность учёного. Когда специалист знает много интересного и сложного, а ему надо популярно изложить, получается такое упрощение, что знающего может корежить.
– В массовом сознании древний человек – в шкуре, с копьем, добывает мамонта и рисует на стенах. В реальности он другой: негуманный, с подвижками в каннибализм. Почему в народ не идут настоящие факты про предков?
– Есть некие стереотипы, наложенные дурацкими штампами. Всегда удобнее иметь один образ на все: древние люди ходят в пятнистом подгузнике с дубиной, которой не было никогда в природе. А реальность гораздо шире. Это то же, что сказать: «Русские пьют водку, играют на балалайке и целуются с медведями».
Древность разная: разные места, люди, культура, природа. Но проще воспринимать одного карикатурного персонажа.
Прошлое, которое я популяризую – не какие-то зелёные человечки, а наши предки. Приятно признавать их такими, какими они были. Иногда неприятными. Они действительно были диковатыми каннибалами, а дошли до нас. Это же классно! И даёт надежду на будущее: если они смогли из диких чуваков стать нами, почему бы нам не стать лучше. Мы уже стартуем с хороших позиций.
– Насколько верна мысль о том, что эволюция произошла не от хорошей жизни?
– Когда все хорошо, жизнь прекрасна и климат нормальный, мы будем наблюдать стабильность. Если меняются условия, меняемся мы. Это приспособленность.
Мы – потомки тех, кому каждый раз немножечко везло. Наши предки – идеальные предки. А те, кто был чуть похуже, померли.
– Когда началась пандемия коронавируса, ученые выдвигали теории, каким станет человек, сидящий на удаленке, через несколько лет: сгорбленная спина, большие ягодицы, длинные руки… Но мы такими не стали. Сколько лет должно пройти, чтобы изменения дали о себе знать?
– Эволюция – процесс небыстрый. Чтобы мы существенно поменялись, нужно больше 50 тысяч лет. Посчитайте, сколько времени необходимо, чтобы одна мутация распространилась на 8 миллиардов человек. Среди больших численностей для заметных эволюций должны пройти тысячи лет.
Другое дело – есть модификационная изменчивость. Она индивидуальная. Мой генотип приспособлен к тому, чтобы бегать по Африке, но я сижу за тёплым столом в помещении, мухи не кусают. Могу позволить себе скрючиться, жить без зубов, потому что хорошо.
– Много ли на планете «белых пятен»?
– Вся планета – одно большое белое пятно с маленькими небелыми пятнами, и то по большей части серыми. В любой точке можно что-то изучать. Даже если там не жили люди, это показательно. Когда жили, понятно: они питались, развлекались. А когда нет? С какого перепугу?
У археологов нет грандиозной цели поднять поверхность планеты и переложить в другое место. Это бессмысленно и невозможно. Мне регулярно пишут: «Я нашел у себя на огороде супер-мега-стоянку, приезжайте срочно, раскопайте нам это дело».
У каждого ученого по пять памятников, он физически не сможет раскопать все. Какой-то конкретный участок может изучаться столетиями. Пока учёные всё будут раскапывать, от них самих останутся культурные слои.
– В науке, как и в любой сфере, есть фейки. Какие самые популярные сейчас?
– Из последнего – мумии инопланетян. Но это просто бред и мошенничество. Заблуждения все банальные: человек не произошел от обезьяны, Дарвин при смерти отказался от дарвинизма. Это чушь, которая была развенчана ещё при основании мифов.
Людям в голову бред заходит проще, чем реальность. Реальность сложна, её осознавать трудно. А чушь, она проста – раз-два. Поскольку на выживаемости это никак не сказывается, можно быть приверженцем мифов. Верить в бред про мумии инопланетян, например: «мне хуже не будет, а лучше вполне может быть». Но реальность интереснее придуманной чуши.
Популяризация предполагает простой формат с шутейками, простыми словечками. А наука — это же ого-го! Нельзя сказать «молодой», нужно сказать «ювенальный». Это сразу научность резко поднимает.
Я считаю, что научпоп нужен. Чтобы люди мыслили разумно и рационально, их надо к этому подпинывать. Учёные этого не умеют, это назначение популяризаторов.
На мои лекции антропологи никогда не приходят: они всё и так знают. Но имеется долгосрочный эффект: после 15 лет занятия популяризацией, на кафедре стало больше студентов. Абитуриенты говорят, что слушали мои лекции ещё школьниками. Так у нас было по 1-2 человека на кафедре. А сейчас уже 4. Прогресс: до четырёх раз больше людей!
– Мнения научного сообщества разделились: часть учёных бьет тревогу из-за развития искусственного интеллекта, остальные относятся к угрозе со скепсисом. Может ли ИИ сильно изменить жизнь человека? Есть ли реальная опасность?
– Искусственный интеллект – это не какая-то сущность «сверху», а то, что сделали люди. Как они его используют, так и будет. Вилкой можно есть котлеты, а можно кого-то в бок ткнуть. А ведь это один и тот же прибор.
Всё время будут находиться гады, которые используют открытия для зла, но для этого есть законы, юристы и научное сообщество. Искусственный интеллект – изобретение сложное, одним сумасшедшим учёным с рубильником не делается. Хочется верить, что среди огромных коллективов учёных найдется кто-то адекватный.
То, что ИИ может быть неправильно использован, не значит, что его надо запрещать. Будем луддитами, поломаем компьютеры молотками и будем жить в Средневековье. Но у планеты и Солнца есть срок годности, а наша цель – продолжиться. Искусственный интеллект – классный инструмент, его надо с умом использовать.
Алиса Плаксина.
Фото Инны Головановой
Видеоинтервью со Станиславом Дробышевским можно посмотреть в Рутуб-канале ЧелГУ.
Материал подготовлен редакцией научно-популярного интернет-издания «Зелёный понедельник» и пресс-службой ЧелГУ.