Часть вторая.
Хуже оказалось дело в доме Дарьи. Дочка, погодок Егора, начала блажить. Часами сидела в задосках, девичьем углу, уткнувшись в колени. Перестала есть, спать, помогать матери. Двое младших к ней даже не походили, кричали: "Настька щиплется!".
Дарья решила старшуху наказать. Подвела к ней плакавшего меньшого и сказала:
-- Ты что же, тварюга, делаешь? Зачем до крови детей щиплешь?
Настька ударилась в слёзы:
-- Никого не трогала!
А сама что-то спрятала в фартуке, зажав его коленями.
Мать рассердилась, дала ей две оплеухи, рванула фартук. Из него вывалилось зеркальце, краше которого Дарья не видела: махонькое, в эмали с цветочками, а ручка словно из золотого кружева.
-- Откуда это у тебя? Своровала, дрянь? - закричала Дарья, лицо которой сделалось, как варёная свёкла.
Воровство - страшный грех, за него порют вожжами до крови, а на том свете черти сажают на раскалённые сковородки.
-- Егорша подарил... -- залилась слезами Настя.
Они с братом были дружны, помогали друг другу во всём: и грядки полоть, и воду таскать, и печку топить. А ещё шептались по вечерам. Егорша за сестру-погодку стоял горой. Вместе они не любили младших, капризных и приставучих.
Дарья накинулась на старшого и ему надавала по лицу широкой, почти мужской ладонью. Дозналась правды: зеркальце он стянул из комнаты усопшей Аграфёны для сестрёнки, которая уже становилась невестой. А красивых девичьих вещей у неё не было, потому что родители копили деньги, чтобы рассчитаться за дом.
Дарья нарыдалась над горькой долей старших детушек, которые выросли в недостатке, завернула краденое в платок и пошла за советом к Марии.
Она удивилась измождённому виду подруги, и обе они снова наревелись из-за беды с этими похоронами против обычая.
-- Да что тут такого-то? - попыталась утешить подругу Мария. - Егор твой помогал при погребении. Завсегда провожающим что-нибудь дарят: полотенца, на которых гроб опускают; платки, чтобы после похорон утереться. Ещё и после сорокового дня вещи раздают.
-- Дак Настька-то как умом тронулась: сидит как неживая, в зеркало уставившись, -- сказала Дарья. - Вот вернутся мужья, нам с тобой за всё ответ придётся держать.
-- Мой-то ни во что не верит, -- попыталась успокоить себя Мария. - Дай-ка взглянуть, что за зеркало.
Гавря, который всё слышал за своей дверью, метнулся, чтобы не дать матери глянуть на зеркало. Уж слишком ярко он помнил чудеса с большим зеркалом в комнате покойницы. Но не успел.
-- Ай! - крикнула мама и сунула зеркальце в руки Дарьи.
-- Ой, горе мне! - завопила Дарья, бросив его на пол.
Егорша мельком увидел отражение в зеркале. И это был не потолок дома, не стена. На него глядела Арафёна.
И тут же Гавря поступил как мужик: схватил зеркало, тряпку, в которой принесла его Дарья, круглый половичок с полу и сунул всё в горящую печь. В ней что-то ухнуло, хлопнуло, из чела повалили дым.
-- Всё, -- сказал Гавря. - Была покража, и нет её.
И всем стало легче и веселее. Мама даже поднялась, заварила чай. Дарья ушла успокоенная.
Но беда привязчива, её не так легко отогнать.
Дарьины меньшие ходили не только с щипками, но и с укусами. Жаловались на Настьку, которая совсем сошла с ума. Егорша заступался за сестру, но зря старался. Мать стала привязывать её к лавке и грозилась отдать в скорбный дом, где держали умалишённых. Егор вытащил заработанный червонец, пригласили настоящего врача. А он только посоветовал отвезти её в больницу. Дарья привела старух-ворон. Чего только они не вытворяли с бедной девкой: обливали холодной водой, заставляли жевать пыль и мусор после церковной службы, голой в чужом овине привязывали на ночь, даже секли её. Больная всё сносила молча. И Егорша был рад долготерпению сестры: коли стала бы визжать, кричать и вырываться, отдали бы к знатким людям для изгнания бесов.
Настя перестала есть, принимала воду только из рук брата. Её серые глаза выцвели до слабой голубизны, русая коса поседела, а тело стало смердеть.
Однажды она пропала. Дарья бросилась сначала к уряднику, потом к становому приставу, чтобы стали искать дочку. Да где уж там! В городе что ни день кого-то грабили и убивали.
Егорша забросил школу, стал сидеть дома с малыми, которые тоже хворали: укусы и щипки расползлись язвами.
Однажды, когда Дарья отбивала поклоны в церкви, Гавря навестил друга.
-- Слышь, Егорша, ты можешь выслушать меня и не начать драться? - спросил он.
-- Мне всё равно, что ты скажешь. По соседям слухи пошли, что у нас в доме сибирская язва. Дойдёт до урядника - всех нас из дома выселят и отправят туда, откуда не возвращаются, -- ответил Егор.
-- Мне кажется, что я знаю, где Настька, -- сказал Гавря. - Помнишь домовину этой демоницы?
-- Ты про Аграфёну, что ль? - спросил Егор. - Настьку не вернёшь, малых бы спасти. После Покрова приедет отец, нам с матерью головы оторвёт.
Гавря вздохнул: Егор, в честь которого назвали старшего сына, был лют нравом. Семья отдыхала, пока он был на заработках вместе с Павлом, отцом Гаврилы.
-- Ты сначала выслушай: домовина была широченная. Словно для двоих. И люди болтали, что демоница за собой кого-нибудь утащит, чтобы переселиться в чужое тело. Бабки-вороны говорили, что демоницы живут вечно, -- сказал Гавря. - Вот в её могиле нужно Настьку искать. И похоронить по-христиански.
Егорша с надеждой поднял на него глаза:
-- Ты мне поможешь? Матери говорить не буду, она и так, почитай, в церковь переселилась.
В печной трубе точно кто-то завыл. Уж точно не ветер, а то ребята не слыхали, как ветер воет. Отскочила заслонка, вылетели угольки. Гавря с Егоршей бросились их собирать в ведро с золой.
Договорились идти в воскресенье с утра. Но что-то неспокойно было на душе у Гаври. Будто бы нехорошее должно случиться.
Утром Егорша не пришёл. Гавря сам отравился к другу. По избе металась ополоумевшая Дарья, кричала, что старшие пропали, младшие помрут. А ей остаётся только петлю на шею надеть. Она даже замахнулась на Гаврю. Малые на лавке заорали, как оглашенные. И тут Гавря сказал:
-- Тётя Дарья, вы на детей-то гляньте! У них щёки уже, как раньше, белые.
Дарья бросилась к малышне, рассмотрела каждого у окна, расцеловала, прижала обоих к груди, залилась слезами:
-- Полегчало моим деточкам! Вымолила им здоровьица!
Гавря тоже закрыл рукавом лицо. Только по другой причине он закусил зубами ткань, чтобы не развыться. Егорша сам, не дожидаясь друга, отправился воевать с демоницей. Жив ли он сейчас?
Однако друг оказался живым и вечером пришёл к нему, печальный, как лица святых в церкви. Он не нашёл могилы демоницы, весь день пробродил. Домой идти побоялся.
Гавря порадовал его известиями. Друг даже не вздохнул облегчённо. Только сказал:
-- Тошно мне, пока сестра незнамо где. Живой я её не увижу, так хоть похоронить. Пусть она сама стала демоницей.
-- Ты чего это, чурбан? - спросил, обозлясь, Гавря. - Как ты можешь сестру свою так называть?
-- А кто малых щипал и кусал до корост? Я ж за Настькой следил, она из задосок не высовывалась. Я ей туда ведро поставил, оно всегда пустое было. Кто же может не мочиться, незаметно детей мучить? - горько спросил Егорша.
-- Я тут подумал, что это одна из кожных болячек, которые к малым цепляются. Мама говорила, что я однажды вместо репы сжевал что-то, тоже опаршивел. А помнишь, я к тебе приходил, а они в ларе с овощами рылись? Репу да свёклу крысы любят, обгадят - и готова хворь, -- сказал Гавря. -- Доктору нужно было не Настьку, а их показывать. И соседок не звать, у них что ни чирь, то бельмастая старуха вслед плюнула; что ни ушиб - слепому дорогу перешёл. Бабам нельзя через палку перешагивать, молодкам по понедельникам косу чесать, дескать мужа со свету сжить хотят. Отец всегда над этим смеётся.
-- И ты, видать, тоже смеёшься. А мне что делать? - едва вымолвил Егорша и отвернулся.
-- Не смеюсь. Я тоже кое-что видел. И слышал. И Настьку искать пойду. А знаешь, кто бесовское прогнать может? - начав печально, весело закончил Гавря.
-- И кто же? - Не поверил Егор.
-- Да мой кот-крысолов Васька! - заявил Гавря и рассказал другу всё, в чём стыдился признаться матери.
-- Как же могло такое случиться, что среди людей жила демоница? - спросил, глядя на иконы, Егорша.
-- Не знаю, -- признался Гавря, - может, наваждение какое-то. Я маленький был, ещё в бараке жили, проснулся ночью, глядь - за окном мужик безголовый стоит. Вот рёву-то было! Всех соседей поднял ото сна. Оказалось, соседка зимнее проветривала и верёвку протянула близко от окна. Тулуп мужний повесила. А может, и есть что-то в мире бесовское. И ангельское тоже.
Договорились сказать матерям, что идут в школу, а потом в хоре петь останутся. Лопаты припрятали с вечера. Гавря взял мешок, чтобы кота захватить, но он сам за ними побежал, как собачонка.
Когда вышли за заднюю заставу, Гаврю снова потянуло на рассуждения:
-- А может, и не демоница эта Аграфёна. Ростовщик её затворницей держал. Так-то она доброй была, пряниками меня угощала. Я их не ел, только один раз откусил. Не понравился мне пряник - сырой, глиной отдавал. А что стену скребла да кусала, то может, от тоски. Наверное, ростовщик её уморил. Или даже убил.
-- А как же околоточный с десятскими? Почему они и обычай христианский нарушили, и горбуна не допросили? - возразил Егорша.
-- Так из-за денег, наверное. Горбун после указа градоначальника не перестал деньги в рост давать. Вот и околоточному за ночные похороны заплатил, -- убеждённо сказал Гавря.
-- Пусть так. Зачем воз цветов по дому заставил разложить? -- поделился своими сомнения Егорша.
Гавря даже остановился от неожиданной догадки:
-- А ну, скажи мне, зачем наш мясник иной раз в колбасу чеснока и перца столько натолкает, что в рот не возьмёшь? Такую только трактирщик у него берёт, пьяным подсовывает, они всё жуют.
-- Так мясо-то тухлое бывает, -- рассмеялся Егорша. - Особенно летом.
-- Вот эти цветы тоже были чем-то вроде чеснока и перца. Из-за них люди ничего не почуяли, -- сказал Гавря.
-- А что они должны были почуять?
-- Не знаю, -- пожал плечами Гавря. - Может, не почуять, а стать одурманенными.
Друзья долго бродили, прежде чем кот стал нюхать землю и утробно мяукать.
-- Кажись, здесь, -- сказал, весь дрожа, Егорша.
-- Копаем или к становому идём? - спросил Гавря.
-- Копаем, -- решился Егорша.
Но Гавря вдруг отошёл к голой осине, уселся на ворох листьев.
-- Чего ты? - удивился Егорша.
-- Вот послушай: вдруг мы там действительно Настю найдём? Побежим к становому, расскажем. А нас в кутузку посадят. Скажут: вы сами девку убили и закопали. А теперь вроде как нашли, -- начал Гавря.
-- А мы про всё расскажем, про ночные похороны, про демоницу, про горбуна и околоточного.
-- И кто ж нам поверит-то? - возразил Гавря. - Отец говорил, что есть тёмный народ и есть образованные люди. Но даже темнота вроде кладбищенских бабок-ворон имеет рассудок. Нет, нужно что-то придумать. И будь прокляты деньги, которые только вредят людским душам.
Егорша уныло сел рядом. Решили так: место это проверить, а потом снова закопать. Если там отыщется Настя, то положить сверху её фартук или чирок, или крестик. Дескать, нашли Настины вещи. Пусть дальше полиция разбирается.
Егорша поплакал и согласился.
А кот куда-то убежал.
Грунт был рыхлым, яма не по обычаю мелкой. И скоро лопаты шваркнули по домовине. Белый шёлк и серебряные нити глазета лопались под ними, словно гроб был под землёй очень долго.
И вот настал миг... это был не миг, а мука.
-- Открываем, -- сказал зло и решительно Гавря и загнал лопату под крышку. Хрупнуло дерево. Гавря замер и подумал:Почему молчит Егорша?" А потом приоткрыл один глаз и увидел, что друг точно так же зажмурился.
Они налегли на крышку. Хлынул запах гнившей плоти, заставил отвернуться, чтобы нутро вывернулось наизнанку не в могилу. Нельзя в могиле что-то своё оставлять. Это всем известно.
Да, Настенька лежала на боку рядом с месивом из костей и плоти в нарядном платье. Сразу стало ясно, что она не жива. Егорша залился слезами, закричал, заломил руки.
И тут в раскрытую могилу прыгнул, утробно воя, распушив хвост и подняв дыбом шерсть, кот Васька. Он впился Настеньке в щёку. Располосовал руку до локтя. Егорша хотел его зашибить лопатой, но побоялся тронуть тело сестры.
Кот выпрыгнул из ямы, и больше его никто не видел. Егорша подумал, что Васька сделал всё для хозяина, и теперь может только помереть где-нибудь. Ибо растратил все свои силы.
Друзья сняли Настенькин чирок с ноги, крестик с шеи, фартук и взяли ленту из косы. Зарыли яму, насыпали листьев, кое-как скрыли свои следы.
Заливаясь слезами, примчались к заставе и рассказали о найденных вещах. Ленту Егорша отнёс матери.
Настеньку отпели в саване и крытом коленкором гробу, похоронили.
Друзья девять дней ходили на её могилу, а безумно страдавший Егорша то и дело спрашивал:А сестру ли я похоронил? Не чую её под землёй!" Однажды собрался раскапывать, но Егорша бросился на него, повалил и держал так, пока друг не успокоился.
После Покрова вернулись отцы. Гаврина мама совсем выздоровела. А Гавря - нет. В его душе сидела заноза - события с похоронами и смертью невинной Настеньки. Егорша не смог довериться отцу, потому что чувствовал себя чужим ему. Отец-то не хоронил ночью демоницу, не раскапывал её могилу. Не поверит, высмеет, а то и поколотит за дурость. Мама тоже промолчала.
А потом произошло тяжкое для Гаври события. Родители остались к нему равнодушными - горбуна отец не жаловал, мама, видимо, побоялась воспоминаний.
Однажды к ним в дверь постучала старушка с немолодой женщиной. Это были мать и сестра служанки горбуна и покойной Аграфёны. Как оказалось, лет служанке меньше, чем сестре, но все помнили, что она выглядела старше своей матери. Женщины были у неё на содержании. Каждый месяц получали хорошие деньги. И вот переводов не стало. Они и приехали узнать, что случилось, но обнаружили запертую дверь. Отец Гаври посоветовал им обратиться в полицию. Прибыли урядник с дворниками и вскрыли дверь.
Среди хорошей, даже роскошной обстановки обнаружили ссохшийся труп. Это и была служанка.
Совет при градоначальнике решил снести весь дом. Гаврина семья получила хорошую компенсацию. Весной друзья, которые не расставались, несмотря на то, что жили теперь на разных концах города, пошли работать в депо учениками мастеров. В обед они любили купить ситного, молока и, сидя неподалёку, любоваться на только что отстроенный вокзал.
Настал день его открытия. Прибыл губернатор, градоначальник, чиновные люди с красиво одетыми дамами. Рядом с друзьями раздался знакомый голос:
-- Ах, какая жара! Серж, ты не знаешь, будут ли подавать сельтерскую?
Сероглазая, русоволосая красавица обращалась к своему спутнику-горбуну в мундире с орденами. Это была... Настенька. Её глаза расширились, когда она увидела в толпе друзей. Шрамы на щеке, между рукавом-буфом и перчаткой побагровели. Красавица поднесла палец к губам, словно предупреждала: молчите.
Пройдут годы, и Гаврила Павлович перестанет верить в демонов и даже Бога. Но крест не снимет. И перед верующим, и перед неверующим одна и та же дверь, за которой скрываются подчас страшные тайны.
