При Императоре Николае I-м военно-учебные заведения летом занимали лагерь в Петергофе вблизи болота, на осушение которого Императором Александром I-м употреблено много денег и усилий особо приглашенных квакеров, оказавшихся бесплодными.
В последние годы царствования Николая I-го граф Перовский (Лев Алексеевич) чрез Байкова (Алексей Михайлович) успел эту местность осушить. До того болото в 100 десятин граничило с местом кадетских смотров и учений, называвшийся "плац".
В одно из таких летних кадетских занятий Константин Антонович Шлиппенбах был начальником всего лагеря и вел это дело, как известный по фронту служака. Является фельдъегерь и зовет его во дворец к Государю. "Ну, думаю, - рассказывал Шлиппенбах, - что-нибудь да не так. Еду".
Император скоро вышел в залу, где я был один и, остановясь посредине, сказал: - Вчера я встретил кадета на улице в беспорядке: кивер набекрень, мундир нараспашку и, кажется, он был пьян, на ногах качался, но узнал мою коляску и скрылся в первые ворота. Чтоб был найден. Понимаешь?
- Слушаю, Государь, будет исполнено.
- Прощай, до трех часов жду.
Я откланялся и, выйдя за двери, взглянул на часы: было ровно двенадцать часов. Сел на дрожки и, сказав кучеру "пошел в лагерь", всю дорогу раздумывал "из какого корпуса"? Остановясь на Дворянском полку, призвал директора, генерала Пущина (Николай Николаевич), и, передав ему царский приказ, спросил его мнения. Он отвечал без запинки: - Должно быть, мой.
И взялся отыскать.
Со своей стороны, употребив все средства к отысканию виноватого, я узнал одно, что по всем сведениям он должен быть из I-го батальона. В исходе второго часа явился Пущин и подтвердил то же. Тогда Дворянский полк состоял из двух батальонов и в первом было много рослых гуляк. Выслушав доклад полкового командира, я решился испытать последнее и приказал вывести батальон на плац.
Выйдя к батальону и не здороваясь по обыкновению, я сказал: - Господа, между вами есть виноватый, - это верно. Вы его знаете, но не хотите выдавать, стало быть, вы все виноваты, но я думаю, что он один вас оправдает. Кто вчера встретил Государя Императора и скрылся от него? Выйди из фронта!
Прошла минута, никого.
Вижу, что многим тяжко и возвышаю голос: - Как? Так вы полагаете, что Высочайшее повеление можно не исполнять. Ошибаетесь. Генерал, командуйте.
Пущин скомандовал: - На плечо! Батальон на-пра-во! и сам бегом стал на правый фланг лицом к болоту. Тогда я закричал: - Скорым шагом марш-марш!
Батальон двинулся в ногу, и скоро первые ряды заплескали ногами в болоте. Пущин завяз по грудь. Виноватый выскочил прямо ко мне. - Это я, Ваше Превосходительство.
Мгновенно раздалась моя команда: - Батальон на-ле-во кругом!
Подъехали дрожки: я усадил виновного и вместе рысью во дворец. Приехали без четверти три часа. Оставив кадета в дрожках и поручив его кучеру, я пошел наверх и прошёл доложить. Государь вышел в сюртуке без эполет, стал и издалека спросил: - Нашёл?
- Нашёл, Государь.
По его лицу было видно, какая грустная тень спала с него мгновенно. Мерными шагами он подошел ко мне, положил обе руки мне на плечи и тихо произнес: - Расскажи, как?
Я высказал всё от начала до конца. Он задумался и спросил: - Да ты, пожалуй, и утопил бы? Я отвечал смело: - Утопил бы, Государь!
Он снова подумал, весело взглянул на меня и произнес с полным одушевлением: - Спасибо. Пока мы живы, мы знаем, в чем заключается сила России. Сказав это, он хотел идти, но я спросил: - Что прикажете с виноватым? Он здесь, у подъезда.
- Возьми его к себе, делай, что знаешь. Прощай.
Вернувшись в лагерь, мы с Пущиным со слезами на глазах обнялись и решили: "выдержать виновного неделю под арестом".
Из рассказов Фёдора Григорьевича Солнцева
Покойный государь (Николай Павлович) любил рисовать, по преимуществу, военные сюжеты. Мне часто приводилось рисовать, по приказанию государя, разные пейзажи, среди которых его величество писал солдата, лагеря, пушки и проч.
По моему мнению, этой любовью государя к рисованию нельзя ли объяснить, хотя бы отчасти, то покровительство художествам, которым отличалось прошедшее царствование. Кроме того, хотя государь был довольно осторожен в суждениях по художественной части, но дело понимал очень хорошо.
Например, когда выставлена была картина для Исаакиевского собора "Иосиф встречает отца своего Иакова", то государь пришел посмотреть, и спросил сопровождавших его членов академии: - Кажется, фигуры коротки?
Профессор Марков, которого была работа, отвечал: - Это кажется потому, в. в-во, что наклонение велико. Государь наклонился, посмотрел и снова спросил: - Я вас прошу сказать, коротки фигуры или нет?
Кто-то из присутствовавших известных наших художников ответил, что действительно фигуры коротки. - Вот видишь, я не ошибся, - заметил государь.
Я слышал за верное, что Николай Павлович не любил статуи Вольтера, работы известного художника Гудона, которая находится теперь в Императорской публичной библиотеке. Прежде эта статуя стояла в Эрмитаже; государь приказал перенести ее в Мраморный дворец и поместить в подвал.
Затем, когда дворец переделали для великого князя Константина Николаевича, то государь приехал осмотреть переделки. Обозревая дворец, государь был видимо доволен устройством; оставалось посмотреть только нижние помещения. Государь пошел и здесь заметил одну дверь, ведущую в какой-то чулан, полюбопытствовал, что тут такое, и увидал статую Вольтера. Государь рассердился: - Убрать его отсюда!
Статую перевезли в Таврический дворец и поместили где-то на чердаке. Незадолго до кончины государя, дан был в этом дворце какой-то благотворительный праздник. Государь ходил по всем залам и комнатам дворца, поднялся наверх, отворил дверь и, пред ним очутилась статуя Вольтера. Государь вновь выразил неудовольствие на эту находку.
Во время одной из первых моих поездок в Москву (1837), государь неожиданно приехал осмотреть Оружейную палату, в которой я тогда занимался. Это было в октябре или ноябре месяце. По случаю холода, приходилось работать в шинели. Как только сказали мне о приезде государя, я тотчас же снял с себя шинель и скоро ужасно прозяб. Увидав меня, государь сказал: - Здравствуй, Солнцев, - и пошел обозревать Оружейную палату.
Я последовал за сопровождавшими государя лицами, в числе которых находились директор Оружейной палаты Ушаков (Фёдор Александрович), экзекутор и некоторые другие. Над дверями висели обыкновенные турецкие флаги; государь обратил на них внимание и спросил: - Это что такое?
- Турецкие знамена, - отвечал экзекутор.
Заметив, что он не знает, я тихонько сказал: "флаги". Слышал ли это государь, или нет, только обратился к экзекутору и заметил: - Что ты путаешь, - это флаги.
Пошли дальше. В витринах лежали цепи, серебряные вызолоченные. Государь заинтересовался ими. - Это цепи рындов (здесь царские телохранители), - объяснил экзекутор. Но государь, почему-то, не удовольствовался этим объяснением, подозвал меня и спросил о цепях: "Это, В. В-во, выводные цепи для лошадей, назначенных под седло царя".
Государь обратился к сопровождавшим его лицам и сказал: - Не стыдно ли вам. Столько лет служите здесь и ничего толком объяснить не умеете. Он лучше вас знает, - указывая на меня, сказал государь. После этого государь взял меня под руку и приказал мне объяснять всё достойное внимания. Так как я очень прозяб и дрожал от холода, то государь, заметив это, спросил: - Не озяб ли ты?
- Точно так, В. В-во.
- Подайте ему шинель! Потом государь спросил меня: - Давно ли ты здесь занимаешься?
- Очень недавно, В. В-во, - отвечал я. Потом я стал показывать государю разные предметы, наиболее любопытные. Между прочим, я обратил внимание императора на бюсты знаменитых людей Польши, из которой они и были привезены. Государь сказал: - Поставить их всех на лестницу.
Затем, государь осмотрел один черный запечатанный ящик, находящийся на столе и над ним польские знамена; узнав, что это была польская конституция, государь сказал: - Положить эти знамена и конституцию под ноги императору (здесь Александру Павловичу, портрет которого висел здесь же на стене).
Наконец упомяну ещё о том, что государь заинтересовался стрелецкими чугунными, снятыми со стрелецких могил, плитами с надписями вязью. Когда государь узнал, что, кроме меня, никто не мог прочитать эти надписи, то изволил заметить: - Вот, по 20 лет тут служат, и ничего не знают.
На другой день государь приехал в Благовещенский собор; потребовали меня сопровождать его величество. В соборе находилось много редких, замечательных старинных вещей. Государь остался очень доволен обозрением собора. Соборный священник, видя, что его величество в духе, обратился с таким предложением: - Не угодно ли, В. В-во, подняться наверх; там есть ещё более знаменитые вещи.
Государь согласился. Стали взбираться вверх по лестнице, и священник вывел государя на крышу. Тут государь сказал: - Не знаю, что покажешь интересного, а интересно пока лишь то, что вывел меня на крышу!
Простодушный священник обратил внимание государя на старинную, но весьма обыкновенную деревянную скамейку, расписанную разными красками, и на образ в новом окладе, хорошо, впрочем, сделанном. Государь сказал священнику: - Ну, это не редкость; а редкость то, что назад поведешь меня опять по крыше.
Действительно, только и было интересно шествие государя с большой свитой по крыше собора, на виду многочисленной толпы народа.