Давно, ещё на заре моей туманной юности, случился у меня небольшой опыт работы на настоящей колхозной ферме. Переехав в начале девяностых в Россию из Узбекистана, родители захотели жить только на земле. Впрочем, скудных денег хватало только на домик в глухой деревне, отсюда и желание. Я в свою очередь, тоже решила обосноваться в деревне навсегда.
Смелости в те года конечно мне было не занимать. Да и всё равно, деваться мне было некуда. Так что, хочешь-не хочешь, пришлось ехать. Хотя, честно говоря, я плохо себе представляла, как я там буду жить. А с другой стороны, с распадом Советского Союза иного выхода, я не предполагала.
В те «лихие года», как принято называть время девяностых, все очертя голову ринулись по своим историческим родинам, надеясь, что уж там-то им будет лучше. Конечно же, больше повезло тем, у кого были немецкие или еврейские корни. Ну или жителям обеих российских столиц. Остальные же, с отваливающихся с кровью окраин, некогда нашей общей необъятной родины, потянулись в Россию.
Хотя, что эта растерзанная родина могла дать своим бедным возвращающимся блудным детям? Окраины отваливаясь, тут и там полыхали в междусобойных войнах. Люди метались в поисках лучшей доли из конца в конец страны. Так что, приходилось выкручиваться везде самим. А молодость во все времена полна оптимизма, несмотря на выпавшее ей время.
— А что, ведь это здорово! Картошечка и свеколка с морковкой прямо со своего огорода. Коровку заведём, молоко, сметанка и творожок, всё свое, а не покупное, — так наивно думала я, лелея розовые мечты о своём яблоневом саде, со свисающими с ветвей наливными ароматными плодами. После трудов праведных я буду отдыхать в тени плодовых деревьев, лениво раскачиваясь в плетёной кресле-качалке, в полуденный зной.
Сорвёшь пупырчатый огурчик прямо с грядки, надкусишь его с хрустом, перед этим промыв холодной колодезной водой. Оглянешься вокруг, – Господи, красота-то какая! – и дух захватит от лицезрения природных красот. Вдохнешь полной грудью чистый деревенский воздух и начнёшь радоваться жизни. В общем, в моей голове рисовалась вот такая идиллическая картинка деревенской жизни. Ну, если честно... Я вру! Во всяком случае, я грустно вздыхала, утешая себя этой воображаемой картиной. Живут же люди в деревне. Значит и я смогу!
Тогда остатки колхозов и совхозов, с трудом, худо-бедно, еле дыша на ладан, всё ещё функционировали. Деревенская жизнь с самого раннего утра кипела бурной деятельностью. Наш дом стоял в центре, напротив деревенской конторы и сельского клуба. Двухэтажная школа и внушительный магазин с огромными стеклянными витринами располагались рядом. Так что, вокруг нас жизнь сутки напролёт бурлила, не утихая. Ну совсем как твой мегаполис.
По утрам, мы просыпались от фырканья тракторов и гомона сельчан, собиравшихся у дверей деревенской конторы. Днём, во дворе школы верещали и визжали школьники, устраивая бесконечные потасовки. Летними долгими вечерами, иерихонской трубой громогласно раздавалось, поднимая клубы золотистой пыли мычание, блеяние, лай и пронзительные окрики встречающих стадо с пастбища.
Ночами же, льющаяся из клуба громкая музыка сотрясала всю округу и уже перед самым рассветом, когда даже петухи спали сладким сном, прислонившись тёплыми боками к несушкам, наш двор оглашали пьяные крики дерущейся молодёжи у клуба. В общем, жизнь била ключом, переливаясь через край.
Глава конторы, видя свежую молодую и здоровую силу в виде меня, решил трудоустроить оную на ферму. Дабы не болталась без дела и не смущала трудовой народ праздным бездельем.
— А это не есть хорошо... Совсем даже нехорошо, — хмуря брови думал глава, недовольно поглядывая из окна конторы на наш дом.
По двору разгуливала я, изнывая по его мнению, от праздной лености. Глава конторы был старой советской закалки коммунист, помня ещё брежневские времена, когда бездельников вроде меня сажали по статье за тунеядство.
— Вот она, ваша настоящая демократия, — недовольно бурчал он, отходя от окна, — Ишь, развели кругом сборище прихлебателей да лодырей.
Так что однажды, придя к нам домой, он с порога безапелляционно заявил, чтобы я временно заменила доярку, каковой в спешном порядке срочно понадобилось выехать в соседний район на свадьбу племянницы. Я естественно была польщена, хотя не скрою – удивлена. До этого дня я ни разу не доила корову, не считая одного казусного случая. Однажды мне довелось таки подоить тёткину корову. А это целая наука, скажу я вам. Дело было летом, когда коров доили вечером в открытом, просматриваемом со всех сторон, загоне. Подошедшая было соседка облокотившись на дощатую ограду, долго наблюдала за мной, щёлкая семечками, а потом небрежно бросила,
— Ты не те соски тянешь.
— В смысле не те? — выразила я удивление и на всякий случай пошарила глазами вокруг коровьего живота. Может там имелось ещё где-то запасное вымя?
— Надо тянуть два передних соска, понимаешь? — подсказала мне снова соседка, видя моё явное недоумение.
— А я какие тяну? Не передние разве? — тут я недоверчиво хмыкнула. Откуда деревенской жительнице знать азы геометрии анатомической терминологии?
— А ты тянешь неправильно, один передний и один задний сосок, — снова подсказала мне услужливо соседка, сплюнув. На её подбородке, завлекающей мушкой прилепилась шелуха от семечки.
Я ахнув, хлопнула себя по лбу. Вот бестолочь! Я-то тянула два передних ко мне соска. В общем, те кто думает, что доить коров не нужно иметь мозгов, глубоко ошибается.
— Я же никогда даже не бывала на ферме, — растеряно развела я руками, услышав предложение главы сельсовета.
— А чего там смотреть, чай не музей, — махнул он небрежно рукой и затем ободряюще добавил, — Там всё доильные аппараты делают, тебе доярки подскажут. Так что, там уметь ничего и не надо.
Я сомневаясь, всё ещё растерянно стояла в сенях. В конце концов, после долгих раздумий я дала добро на то, чтобы заменить доярку, которой очень уж срочно приспичило выехать в соседний район на свадьбу племянницы. Будь она неладна!
— Ну и отлично! Завтра с утра чтобы была на ферме, — радостно воскликнул глава и уже уходя, обернувшись в дверях, назидательно выставил указательный палец,
— Хорошо трудиться — пенсией гордиться!
Прежде чем я успела опомниться, его и след простыл. Я не моргая, долго смотрела на закрывшуюся перед моим носом входную дверь, не веря своим ушам, что это я, только что, СОБСТВЕННОРУЧНО дала согласие выйти на ферму.
Очнувшись, я тяжело вздохнула. В деревне законы строгие. Откажешь один раз, к тебе больше никто не подойдёт с просьбой и ты не подойдёшь ни к кому в случае надобности.
Загодя ещё с вечера, я приготовила себе одежду. В общем волновалась я тогда жутко! Наверное, так я никогда больше не волновалась в жизни, даже при поступлении в университет.
Проснувшись затемно, а доярки в селе так и встают, часа в три ночи, превозмогая сон и чертыхаясь про себя, я стала собираться на свой первый трудовой колхозный день. Надев тяжёлую шерстяную юбку до пола и ватную фуфайку, я покрыла голову расписным павлопосадским платком. Так в моём представлении, должна была выглядеть настоящая деревенская доярка.
Выйдя за калитку, вернее пройдя поверх калитки, так как калитка и весь забор были занесены снегом по самую верхушку, я потащилась на ферму. Весь комплекс, состоящий из длинных построек, находился на небольшом отдалении, дорога к нему освещалась редкими тусклыми фонарями, что совсем исчезали на подходе к коровьим фермам. В общем, надо было умудриться не затеряться в кромешной темноте, освещаемой только луной. Я понурившись плелась, похожая в своём чёрном, длинном одеянии на монашку в сутане, бредущую на службу в храм. Холодный ветер трепал тяжёлые концы моей шерстяной юбки, я лишь плотнее укутывала лицо в платок от трескучего мороза, пряча замёрзшие руки в вязаные варежки.
За зиму метель намела столько снега, что можно было провалиться в него, если ненароком свернёшь с грейдера – это такая высокая насыпная дорога. Как и следовало ожидать, при моём полном топографическом кретинизме, естественно, я свернула не туда… В кромешной темноте, надо было от грейдера спуститься по тропинке, ведущую к коровнику. Я же свернула с натоптанной дорожки и пошли вниз по склону, скользя по льду и проваливаясь в снег. Барахтаясь и кувыркаясь, я материлась словно заправский сапожник, сопровождая всё это действо громкими рыданиями. Вы пробовали ходить по чистому снегу увязая в нём по пояс, хочу я вас спросить? Ну то-то же... В общем, хоть и с большим трудом, но я доползла таки до фермы, в которой уже вовсю кипела работа.
Растрёпанная, с выбившимися из-под платка волосами, с красным лицом от дикого мороза и слёз, похожая на снеговика из-за облепившего меня снега, я тяжело ввалилась в коровник. Внутри вкусно пахло силосом и невкусно навозом. Громко гудели доильные аппараты, время от времени, смачно причмокивая насосом. По прозрачным трубам молокопровода, толчками шло молоко. Шумно вздыхали коровы, выпуская белёсый пар из ноздрей. Бесконечные ряды коровьих морд жевали сено с отрубями, что накидал им скотник в ясли, а в огороженных загончиках, жалобно мычали новорождённые телята.
— Проспала что ль? — громко спросила меня доярка из соседнего ряда, вынырнув из-под коровы.
— Дааа! — зло ответила я, стараясь перекричать гудение и пошла переодеваться в рабочий серый халат.
— Ты пока раздевайся, я немного погодя подойду, покажу тебе всё! — крикнула мне снова доярка, нырнув под следующую корову.
Сняв фуфайку и платок, я надела серый рабочий халат, голову повязала косынкой, узлом сзади. Тщательно заправив выбившиеся волоски под неё, я вышла в коровник. Доярки сновали, попеременно мелькая белыми косынками. Скотник показал мне мой ряд и я приступила к работе. Под присмотром подошедшей ко мне доярки, я поэтапно выполнила все её указания.
Перебросила через плечо аппарат и взяв в руку бидон, а другой рукой ведро с тёплой водой, я полная решимости и отваги, направилась к коровам. Дощатый пол был напрочь истоптан копытами, отчего он был довольно скользкий. Возле каждой коровы была прибита табличка с именем. Зойка, Майка, Марта, Лада, Калина — целый ряд коровьих имён. «Марта, Марта» — приговаривала я, боязливо прикасаясь к очередной корове.
Обмакнув тряпку в ведро, я осторожно обтёрла огромное коровье вымя. Затем, следовало на каждый сосок надеть стакан аппарата с резиновыми присосками, что с хлюпаньем мгновенно засасывал сосок внутрь.
Доярки были все как на подбор — маленькие, шустренькие, кругленькие, похожие на румяные колобки. От коровы к корове, они легко перекатывались по ферме, легко подключали их к аппаратам и дальше легко катились вдоль рядов, время от времени заныривая и тут-же выныривая из-под округлых коровьих боков.
Я же была высокая, худая, поэтому мне приходилось складываться чуть ли не вчетверо, чтобы подключить аппарат. Это было очень долго и довольно неудобно, так что вскоре у меня начала болеть поясница. К тому же, я с трудом вглядывалась близорукими глазами в коровьи соски. Огромная длинная ферма освещалась тусклым светом всего двух лампочек, – вначале и в конце ряда, – из-за чего в коровнике стояла беспросветная темень. Поэтому, я не успевала сделать своё дело достаточно быстро. Всё это меня, признаюсь, жутко раздражало.
Доярки вскоре закончив работу, вымыли дочиста аппараты, марли, алюминиевые фляги, опрокинув их донышком вверх для просушки, поспешно заторопились к своим бесконечным домашним хлопотам. Надо успеть переделать их к вечерней дойке, а если корова отелилась, то и к обеденной. Ещё следовало хоть немного вздремнуть, добирая сон. В шесть часов они уже были дома. А я в это время, всё ещё долго возилась с каждой коровой, тщательно обтирая тёплое набухшее вымя, пряча лицо в раскрытый ворот рабочего халата, чтобы не попасть под удар коровьего хвоста. Не сколько болезненного, сколько неприятного от налипшего на кончик хвоста навоза. Подключала осторожно аппарат и жалобно просила коров не бодаться. Старые коровы понимающе косили на меня большими влажными глазами, а молоденькие тёлочки, с тугими маленькими сосками упрямо не давались, так что мне приходилось всё время отскакивать, чтобы она не долбанула меня рогами или копытом, стоило ей обернуться или чуть поднять ногу.
Наконец, устав от мелькания разнообразных сосков, потеряв бдительность и уже возомнив себя опытной дояркой, я наклонилась рядом с самой молоденькой тёлочкой. Тут поскользнувшись на коровьей лепёшки и теряя равновесие, в попытке удержаться на ногах, я раскорячилась выставив руки с распростёртыми ладонями. Неловко качнувшись я согнулась пополам и со всего маха врезалась головой в выпирающий коровий бок. Ошарашенная корова, подскочив от неожиданности, отстранилась вбок, а я смачно шлёпнулась прямо в навозную колею. В воздухе мелькнули мои руки, ноги, ошмётки навоза, бидона и шланги аппарата. Я пытаясь встать, приподняла лицо сплошь вымазанное навозом. Тёлочка в это время резко повернулась и увидя меня, испуганно замычала. Вероятно, подумав, что это сам чёрт из преисподней явился по её грешную душу, она угрожающе подняла ногу. Через секунду грозным указующим перстом главы сельсовета, мелькнуло огромное коровье копыто. Из моих бедных глаз посыпались бенгальскими огнями разноцветные искры и я снова исчезла в навозной жиже.
Ах, как долго мне это всё с содроганием и ужасом вспоминалось, когда я наконец доковыляла до дома. На память мне приходил только один момент, тот самый, где корова лягнула меня в лоб. После чего я с месяц ходила с синюшным лбом и опухшим лицом, решив больше никогда не появляться на ферме до скончания веков.
