ОЛЕГ ШАБИНСКИЙ
АХИЛЛ
Северный ветер ещё с ночи расправил крылья и с неистовым упорством гнал тёмные, скомканные тучи мимо лучей восходящего солнца. Верх туч розовел, багровел, покрывался алыми пятнами. Точно также уязвлённая душа Ахилла дрожала от негодования и гнева, — его гнали прочь из родного города, ему – непобедимому воину, указали на южные ворота из-за очередной стычки с родичами. Не нужно было задирать Патрокла, а погибшему Минею стоило бы увернуться от оглобли – это же не молниеносное копьё Ахилла, от бронзового жала которого ещё ни один не спасся.
Северный ветер парусом надувал скифскую накидку за спиной изгнанника, и если бы не застёжка в виде скрещенных ладоней лететь бы ей, опережая события, к стенам Трои. Сотня преданных воинов не отставала от колесниц Ахилла и Патрокла, но сухая песчаная пыль опережала всех. Прощай, Мирмикий! Прощай, Меотийское озеро!
ПРИАМ
Радость от возвращения сыновей подтачивало недоброе предчувствие, словно золотая ящерка с глазами-изумрудами, что обвивала тонкое запястье Елены, оказалась на груди седовласого царя Трои и остудила сердце справедливого скифского вождя, лишила его разум ясного орлиного взора, а волю мощи и непреклонности разящей молнии. Действительно, Елена всех прекрасней и не настолько стар и дряхл царь, чтоб это отрицать. Но гостю похищать жену, царицу Спарты – это ли не безумие? Чей голос нашептал, чья воля решила погубить самостоятельную и непреклонную Трою? Вот о чём думал царственный Приам, принимая сбежавшую жену Менелая, виновато прячущего счастливые глаза Париса и первенца Гектора – надежду и опору трона.
— Сколько у нас времени, сын? — Патриарх не привык отводить взор от надвигающейся опасности.
— Не более месяца, отец! — весь обратный путь Гектор только об этом и размышлял, — Менелай уже умоляет Агамемнона собрать войско и двинуться к стенам Илиона. И не мольбы и укоры посрамлённого мужа слышит властолюбивый микенский правитель, но видит повод воздать молитвы богам и подчинить себе наши земли. Разрушить наш мир.
— Что ж, крепость мощных стен и слава наших предков всегда при нас, и ждёт позор ахейцев! Но слышал, что Ахилл теперь гостит в Микенах, и вьётся хитрый плут вокруг да около изгнанника-героя, бросает зёрна тщеславия на вспаханную гневом почву. Собрал гадалок хор и те, поют всё об одном: о вечной славе, что ждёт повергнувшего Трою к ногам ахейцев. Сулят ему Афины крепкий щит и лёгкие доспехи от Гефеста. Вот где нас ждёт беда, сынок!.. На клич отважного безумца ответит молодая кровь и тысячи бойцов из Мирмикия пойдут за ним и собственною славой…
Приам умолк, багряный луч заката скользнул по седым прядям патриарха, увяз в тёмно-синей накидке и растёкся по груди тёмным и страшным кровавым пятном.
ПАРИС и ЕЛЕНА
Молодой царевич откровенно скучал. Разговоры о мире, торговле, о спорных границах нисколько не заботили его разум и сердце. Пусть Гектор тратит на это своё время и жизнь, — ему наследовать отцу. Парис иную жизнь избрал. Метанием копья себя не утруждал без меры, и рукоять меча грубит ладони кожу… Любил стрелу послать и то лишь оттого, чтоб взгляд острее был, и прелести красавиц не скрылись под одеждой. Но должное спешу отдать творцу – Парис искал не столько обладанья, сколь трепета разбуженного сердца. Спешил в объятия завлечь, но не спешил их разомкнуть, вкусив от аромата юной девы. Он будто прорастал в неё и, расправляя крылья, увлечь путался в небеса, туда, где тяготы земли уже не властны над душою… Но тщетны были те полёты — любовь, роняя лепестки, искала только ветра губы, руки искала властной, готовой сорванный цветок у сердца сохранить, не больше… Парис смирялся, утихал, заботлив был ещё недолго, но взор его уже блуждал: вот та не станет лучшей птицей?!
Изящество Елены и лёгкий шорох невесомых крыл застали врасплох царевича, обнявшего вдохновение за тонкую талию. Первые строки белого стиха тихой стайкой упорхнули к Парнасу. Но Парис уже поднял лук, и острый взор неотступно следует за царицей Спарты. Ударь перед ним молния самого Зевса, разверзнись бездна, потоки лавы не сдвинули бы с места тело троянца. Душа его, крыло в крыло, уже витала вместе с душой Елены… Слова? Слова остались там, внизу! Время? Время остановилось. Время не существовало во вселенной, рождённой для двух сердец! Только чувства, — чувства правили, обжигали, вдохновляли, говорили, пели, сплетались в единое целое, и были, продолжали быть, не иссякая, но становясь сильнее с каждым мгновением! Но мгновения не было… Даже удары двух сердец слились в один долгий и нескончаемый крик восторга… Судьба Трои была предрешена! О, Менелай, забылся ты недобрым сном, ключ страсти отворил затворы клетки, пусть золотой, но – клетки… О, Гектор, оглянись на брата – объятый пламенем, он в бездну бросит Трою! Он слепнет от любви и мир, взлелеянный заботами Приама, на гибель обрекает! Безумное дитя, желая взять цветок, роняет наземь вазу…
АГАМЕМНОН и МЕНЕЛАЙ
О, сладкопевцы, яд из ваших уст неслышно отравляет душу. И Агамемнон из таких. Он знает, что звучит струна согласно заданному строю. Великий воин Ахиллес, но две струны в его кифаре. Бессмертной славы – нота «соль» и нота «ми», что братство духа с побратимом Патроклом наполняет. Сулить богатства, трон, наложниц ласки – ахейца сердце отзвучит сполна, но сердце скифа не ответит. Но смерть в бою со множеством врагов уже заставит вслушаться в беседу. А пробуди победный рёв фанфар, пообещай курган высокий над его могилой. Скажи ещё, толмач, что гимны в честь его переживут века, что в камне подвиг сохранят потомки, что имя вечность обессмертит… И Агамемнон сладко пел, и тон созвучной с подвигом струны ласкал предчувствие Ахилла. Уже гонцы спешат на родину изгоя, и там пригубят яд ахейского вождя честолюбивые сердца бесстрашных мирмикийцев. На ветвь славянскую подымут топоры славяне, забыв, что на чужбине птица-слава гнёзд не вьёт. Ахилл, Ахилл… Одумайся, храбрец, не в том походе ищешь вечной славы. Воистину, безумное дитя, желая взять цветок, роняет наземь вазу…
И сети ткёт паук. Подвластные ему цари шлют корабли и тесно им самим в Микенах. Задиры жаждут крови, но прежде, Менелай! Косые взоры в спину жгут и без того кипучий нрав спартанца. Он без огня горит, он сам теперь отмщения огонь, стрела, что обгоняет злобный ветер. Страшись, Парис, не пережить тебе день поединка, и боевой топор тебя и обезглавит, но прежде руки отсеку, что знали шелк царицы, что выкрали прекрасный адамант из царского венца. За всё ответишь, подлый похититель!
АХИЛЛ и БРИСЕИДА
Вот он, Илион, на высоком холме. Вот она, Троя! Могучие стены крепкого города служили надёжной защитой от нападения врага. И кому, как не Ахиллу, выросшему за подобными стенами, знать о неприступности крепости. Ахилл не стал тесниться вблизи ахейского стана, а высадился у Лирнесса и разорил его. Добычу щедро отдал мирмикийцам, себе оставил Брисеиду, вдову убитого им царевича Минеса. Вот учесть женщины – покорной быть убийце мужа, и не оплакав родичей погибших, делить с ним ложе в шатре его походном. Чем живо это сердце? Отмщением нескорым, желаньем род продлить, взрастить зерно, оставить сына, что тем же воинским путём продолжит муки многих женщин?.. И горше во сто крат, оставить дочь, и знать её дорогу... Но бьётся сердце, плоть трепещет от жарких чувственных объятий, сама природа говорит: живи! Неси дитя, а дальше будь что будет! Страдание и твой удел! Страдаешь ты – страдаю Я… Но гибель в радость обращу. Листву уносит зимний ветер, но дерево весны дождётся. Живи надеждой, Брисеида!
За рукоделием застали пленницу посланцы Агамемнона. В шатёр воителя Ахилла вошли как власть имущие. Приказ верховного царя лишь боги могут отменить, стерпел такой удар воинственный чужак. Копьё и меч рукой не тронул, но будь под ним скала, рассыпалась бы в прах от закипевшей злобы. Добычи возжелал, ахейцев предводитель, у Ахиллеса пленницу забрать добытую мечом в кровавой битве? Отныне без Ахилла будут биться, и мирмикийцы лагерь не покинут. Берите Трою, пусть против Гектора выходит Менелай, коль о Парисе поспешил забыть.
ПАРИС и МЕНЕЛАЙ
У ожиданья сотни праздных масок, но есть одна, что и героя устрашит. С тех пор, что враг стоит у стен, Парис повсюду видит Менелая. К себе ли позовёт прекрасная из жён, а за пологом ложа видится рука с клинком. Услышит быстрые шаги и у стены готов искать защиту. За хриплым смехом слышится угроза, молчание и тишь безлюдья страшней вдвойне – вот-вот скользнёт стрела и, рассекая горло, задушит смертный крик, и к ночи труп найдут, луной испитый труп. Так страх преследовал царевича Париса. Тот самый страх, что пеплом серым посыпает крылья. Уже чурается внимания Елены – не до ночных полётов к самой звёздной выси. Уже от Гектора скрывается в саду и за столом большим безмолвствует над тонким ломтем мяса… Вот и его разрубит бык ахейский и бросит в пламя долгожданной мести.
Но звёзды знают сроки. Как зычен Менелай, как мощен трубный голос. Парис в отчаянье, — его родные стены уже сомкнулись глухо за спиной. Его земля истоптана врагом, тверда, как щит, но щит в его руке не выдержит и нескольких ударов взбешённого и грозного спартанца. А тот всё рубит, сквозь зубы с силой выдыхает ярость, и пламя гнева обжигает шлем троянца, сжимает горло так, что не вздохнуть сполна знакомый с детства свежий ветер с моря. Пустынный жар полудня над местом поединка веет. Свирепый жар невыносим, и, всё забыв, Парис бежит укрыться – за стенами есть сад тенистый и прохладный, там ждёт его живой источник, там слабым Троя возвращает силы… Мгновения теряет Менелай, а как же месть, и о пощаде вопли? Преследует, вздымает острый меч, но где ему догнать столь резвого оленя? Врата для пешего отворены, и Гектор, позабыв себя, навстречь спешит щитом укрыть Париса. Ещё мгновение… и воины сшибутся! Здесь навык боевой не уступает мощи, холодный разум царствует над злобой, за брата поднят меч и места нет бесчестью; не Спарта за спиной, но родичи и Троя. Пронзённый Менелай, захлёбываясь кровью, на стенах видит силуэт точёный, и лёгкий белый шарф к нему на грудь с прекрасных плеч прильнёт, как вечный сон о лучшем прошлом.
ПАТРОКЛ
В ахейском стане жар погребального костра, как факела огонь перед лесным пожаром яростного сердца. Снедает пламень сердце властолюбца. У Агамемнона рука готова гнуть мечи до жалобного хруста. Он Ахиллеса бросил бы живым в объятья пламени, что гложет Менелая. Будь Цербер здесь, он бы ему скормил разъятого на части тавроскифа. Его вина и в том, что Гектор, впереди других, рассеивает строй, идущих в бой ахейцев. Аякс преследовать устал, привлёкшего удачу полководца. Все восемь поединков окончились ничем. Рычит по-прежнему троянский лев и рвёт тела ахейцев. И нет того, кто поднял бы в атаку мирмикийцев. Ахилл обиду затаил, простить не хочет кражу Брисеиды… Но царь берёт, а не крадёт, и честь для воина отдать всё лучшее царю, ведь это он собрал кулак победный.
И вновь сладчайший яд роняет в душу Агамемнон. Патрокл перед ним, теперь ему пророчит гибель Трои бесчестный властолюбец. Сулит Патроклу взятие стены, венок вождя и Гектора погибель. Ты ловок, как Ахилл! Силён и опытен в бесчисленных атаках… Надень доспехи, что сковал Гефест, и мирмикийцы следом за тобой ворвутся в город сея смерть и ужас. О честолюбия змея, ты жертву убиваешь прежде битвы! Меж побратимов проскользнула ты и впилась в сердце, что превыше тела… Бок о бок бились побратимы, и смерти чёрное крыло до белых крыл дотронуться не в силах, и лишь поврозь становятся они добычей.
Теперь над Гектором крыла удачи! Предсмертные стенанья ведут его туда, где рубка злей всего. Где ужас зрак отверз и губит строй троянцев. Ахилл, Ахилл! — вопят пронзённые насквозь безжалостным мечом. Уже и Гектор слышит свист дыханья – тяжёлая работа у врага. Кровавая и страшная работа! И Гектора работа ей сродни, но вечной славы мой герой не ищет! Он в страшной сече встал пред Андромахой, Приам стоит за ним, рождённое дитя руками ищет солнце за его спиной… Вот дорог кто ему, за них он меч кровавый вздымает вновь и вновь… Не чудо ли, пронзает меч Ахилла!.. У самой шеи отверзает рану. Кровь хлещет, орошая землю Трои… И тело падает на втоптанные травы — сражённый стебель, будто и не жил…
— Снимите шлем, доспехи, меч, — остатки сил теряет победитель Гектор, — по праву мне принадлежат. Пусть тело заберут ахейцы, за них сражался тавроскиф, за них и сгинул…
Шелом сорвали с русоволосой головы, и пронеслось, как вихрь: «Патрокл!» Сколь долго Гектор был над ним? — тысячелетья скрыли. Но знал теперь свою судьбу защитник Илиона. В чем мужество нашёл ты, сын Приама? В чём силы хрупкой Андромахи? Предчувствуя, какой узор плетёт судьба, Парис, сегодня б ты искал объятий и любви спартанской некогда Елены?
АХИЛЛ
О боги, отведите взор, расплаты бойтесь за улыбку. Не прячет слёз могучий воин: все происки врагов, изгоя страшный титул, потерю близкой сердцу Брисеиды – удары подлые, так слабый целит в спину – сумел прижечь Ахилл и свыкся с долгой болью. Умри отец, жена и сын, что в Скиросе остался – не так бы он скорбел – то узы крови… Но узы братства много выше… Не знают скифы выше дружбы ничего! И с той поры, как в чашу кровь собрав, и омочив мечи, отведают, держась вдвоём за чашу, единством крови дружбу укрепив, отныне двое, как один идут, живут и умирают. Спросите близнецов, быть может им слова удастся подобрать и о небесном рассказать... Падёт, как скот под жертвенным ножом, меж побратимами узревший грех содомский.
И падал скот, и кровь лилась. Великий похоронный пир соратникам устроил сын Пелея. А поутру свезли дубовые стволы и там, где после быть кургану, костёр сложили погребальный. Срезали пряди и на погибшего бросали. Ахилл отрезал пряди русые волос и другу посвятил, вложив Патроклу в руки часть себя. И вновь колол волов и множество овец, их жир срезал и с ног до головы им обложил недвижное, бестрепетное тело. Двенадцать юношей троянских умертвил и бросил подле пламени кострища. Пресытившись и опьянев от крови, бросал в огонь со светлым елеем кувшины, и клялся Гектора скормить огромным псам пока от ран он истекает кровью. Всю ночь пылал костёр, Ахилл кропил вином и небеса и пламя. Он знал, что побратим провёл обряд бы также. Чем остаётся жить, пылать огнями мести? Но холоден огонь, и дымный след пожарища чужим богам угоден. Так в чём его судьба? Рубить, колоть вокруг себя мечом, копьём разить троянцев? Быть Агамемнона копьём, стяжать посмертной славы? Похитить Брисеиду, подобно юноше Парису, уплыть, бежать… И умереть под сенью чуждой пальмы… О жернова судьбы, неведения муки. Кассандру бы спросить, но стены Трои высоки… За ними Гектор… Услужливая память – пособница судьбы! Зачем о Гекторе сейчас она шепнула? В почти уснувшие угли зачем вдохнула ярость?! Не Агамемнон ли подкрался, змей коварный? Ему с руки победа над праведным троянцем. Залей огонь водой, и тьма охватит город. Но не вода Ахилл, но ветер штормовой. Гудит, ревёт струна! Не «соль», но «ре» рокочет… Уже не слава пестует героя, но буря ищет разрушений. И солнца первые лучи уже не встретят прежнего Ахилла. В костре не прядь его волос сгорела, но образ славного героя. Свирепый образ мясника теперь главенствует над плотью. Уже обряд его столь долгий тяготит, собрав Патрокла белые останки, в златую урну прячет с глаз долой, велит пурпурной тканью обернуть, вложить в дубовый рубленный ковчег, и слой подогнанных камней присыпать бережно землёю. Круг самородного железа предложил лучникам Ахилл: «Вот приз вам памятный Патрокла!»
Теперь отмщенья пробил час. Отбросьте скучные заботы. Ахилл на Гектора идёт, трубите скорую победу!
АХИЛЛ и ПРИАМ
Меж тем у стен Троянских не стихала битва. Герои всех племён в бою искали славу. Пройти всю жизнь, чтоб в битве умереть, костьми и пеплом ублажая землю… Как вы жестоки, боги! — вскричит слепец из темноты пещеры. Но у богов ещё свирепей битва, — они смиряют мощь разбуженных стихий, разбуженных свободной волей дерзких человеков… Тех самых, что желают всё!.. Безудержно, бездумно и немедля! Парис и Ахиллес, Елена, Менелай, в чужой земле на смерть идущие ахейцы… Корысть, гордыня, зависть, злоба, удаль?.. Что движет ими? Напутствие богов? — глухи они к богам… Бросаются на вожделенный труп и рвут, гребут к себе, кто сможет больше… Больше пленниц, больше славы, коней, оружия, удачи… Всё жаждет человек! Ладоней мало? — черпает ковшом. Дай звёздный ковш ему – он вычерпает небо!.. Но терпелив Творец, Он Зрит на Вечность, и воплощенье человека лишь бусина на бесконечном ожерелье духа. И вечности поток несёт её, сжимает, мнёт, о скалы бьёт с размаху… Так добывает Свет из жадной и строптивой плоти. А тех, в ком даже искры не найти, как прах Он Отрясает.
В полуденных лучах калёные клинки в беседе смертной высекали искры, щиты, не зная красноречья, смыкались чтоб поставить точку. Но Ахиллеса меч достаточно молчал, храня печаль о краже Брисеиды, теперь спешил он досадить судьбе, и замысел Творца дерзал свести до грубой мести за Патрокла. Напрасно доводы рассудка защитник Трои приводил врагу, все их парировал заступник за ахейцев.
Повержен Гектор, жертвуя собой, он долг царевича исполнил до конца. Долг мужа, брата, воина и сына. Но выше сил его сражаться с быстрой тенью, разить мечом туда, где нет её уже, и целясь в молнию, по грому попадать… У стен Троянских пал её защитник. Ахилл петлёй тугой стянул ему лодыжки, и сдерживая шаг коней, вдоль неприступных стен, глумясь над трупом лучшего троянца, тащил за колесницей первенца Приама.
— Кто мысль безумную внушил Патроклу в твоих доспехах повести ахейцев в сечу? И мирмикийцы следом за тобой, не за Патроклом, побеждали многих! — Не царственный Приам, но царственный отец взывал к убийце сына. — Не Агамемнон – ты срубил опору Илиона! Меня брось жадным погребальным псам. Царя возьми, но воину позволь окончить путь достойно. С тобой сражался Гектор, не с Патроклом. Твои доспехи видел пред собой. Игра богов, насмешка Зевса, месть Афины? Он в поединке побеждал себя, свой страх пронзал, за Трою бился насмерть! Но жребий ли, судьба – решили всё иначе… О если б знать кто бросил ту монету… Поверь, Ахилл, уж точно не Приам и не царевич Гектор!
Потрескивал огонь, дым поднимался вверх, минута тишины почти вместила вечность… то дух Патрокла побратима сердце звал, — верни царю труп Гектора, мне – клятву.
26-30.03.2024