Из воспоминаний графа Алексея Васильевича Олсуфьева
В столь богатой событиями жизни великого князя Николая Николаевича есть эпизод, где Его Высочество предстает в совершенно для него необычной роли дипломата, которую, несмотря на свою неподготовленность к этому, он исполнил в этом случае самым блестящим образом державную волю своего августейшего брата (здесь император Александр II).
Это было в 1860 году, когда императрица-матушка, Государыня Александра Фёдоровна, с находившимся у нее в гостях любимым сыном "Nisi", проживала в Ницце, только что присоединенной к французской империи. Наполеон III всячески старался угодить Государыне и задобрить её, так как знал, что она, как и великий князь Николай Николаевич, не слишком доброжелательно относилась к этой аннексии.
Оба они любили в Ницце прелестный облик чисто итальянского города и были очень дружны с её прежним владетелем, Виктором Эммануилом, "il Re Galantuomo", часто посещавшим Императрицу в Ницце. Король с душевной скорбью, даже, говорят, со слезами, решился расстаться, по требованию своего могущественного союзника Франции, тайно им ненавидимого, с этой жемчужиной Италии и вместе с нею с колыбелью своего дома, Савойей.
Великий князь не скрывал своего неудовольствия этой экспроприацией, и, я помню, как боялся за него, когда он, в день плебисцита, долженствовавшего решить давно заранее дипломатами предрешенную участь Ниццы, разгуливал с отрицательным бюллетенем "Non", не только на своей шляпе, но и на ошейнике его любимого пса "Разбойника", среди многотысячной толпы, в которой было столько явных и тайных агентов французского правительства.
Но делать было нечего; высшая политика, к которой, по слухам очень неохотно, присоединился и наш Государь, решила, что Франция должна получить вознаграждение за кровь, пролитую на полях Мадженты и Сольферино для освобождения Ломбардии от владычества австрийцев.
Наполеон делал всё, что только мог, чтобы приобрести, если не благорасположение Императрицы Александры Фёдоровны, то, по крайней мере, право на её признательность. Независимо от назначения состоять при Её Особе, во всё время пребывания её в пределах Франции, одного из своих самых влиятельных и любимых адъютантов, генерала Фроссара (Шарль Огюст), он прислал целую придворную конюшню и вагенбург для прогулок Императрицы по Ницце и её окрестностям.
Узнав от Фроссара о сожалении Государыни, что она не видела, при проходе их на возвратном пути через Ниццу, столь отличившихся в последнюю кампанию знаменитых зуавов, Наполеон выслал немедленно из Парижа целый батальон гвардейских зуавов, чтобы держать караулы в виллах Де-Орести и Авигдора, в которых жили Императрица и великий князь.
Николай Николаевич с его наметанным военным глазом не мог налюбоваться этими образцовыми представителями французской армии, бывшей тогда после крымской и итальянской войн в апогее своей славы. Трудно было представить такой подбор молодцов и с такой замечательной военной выправкой. Великий князь часто заходил в их помещение, присутствовал на их ученьях, разговаривал с отдельными зуавами, как только он умел говорить с солдатами, и окончательно очаровал их, как потом мне передавали французские офицеры.
Надобно было отблагодарить Наполеона, с которым в то время считались все коронованные лица, а некоторые даже побаивались; потому Государь решил послать с собственноручным письмом к Императору и, как кажется, с передачей на словах особого поручения, великого князя, которому такая командировка очень и очень не улыбалась.
Он с некоторой опасливой брезгливостью относился к перспективе очутиться среди пышного двора второй империи с его несколько оффенбаховским, но строго соблюдаемым этикетом, о котором столько везде говорилось и печаталось, и который вызывал иронические улыбки среди старых, основанных на вековых традициях, дворах Европы.
Великому князю предстояло явиться первым официальным представителем нашего царского дома в Париже после Крымской войны.
Великий князь неохотно расставался с Ниццею, которая благодаря чудной погоде, продолжавшейся всю весну 1860 года, была особенно привлекательна. Русское общество было многочисленно, русская колония имела много богатых и родовитых представителей и целый цветник молодых, веселых и миловидных незамужних девиц, во главе с Ее Императорским Высочеством княжной Марией Максимилиановной, бывшей тогда в чарующем расцвете её восемнадцати лет.
Матушка-императрица нежно любила красавицу-внучку, которая прибыла вместе с нею и помещалась со своей воспитательницей г-жой Барыковой в вилле Де-Орести, занимаемой Ее Величеством в Ницце.
В угоду ей Императрица приглашала по очереди молодых ее подруг на свои ежедневные вечера и даже устроила для них небольшой танцевальный вечер в великолепном саду, окружавшем виллу Де-Орести. Танцами всегда распоряжался, с обычным ему искусством, веселостью и ловкостью, великий князь, что дома он делал только на придворных балах.
Тогда еще не было ни велосипедов, ни автомобилей, и любимый спорт для молодых людей была верховая езда; почти каждый день устраивались прогулки-пикники верхом в очаровательные окрестности Ниццы. Среди наших дам были замечательно ловкие и смелый наездницы, начиная с Ее Высочества Марии Максимилиановны; великий князь был очень дружен со своей племянницей и они шли в первой чудно красивой паре.
Последние дни пребывания в Ницце были посвящены частым и долгим совещаниям Его Высочества с графом Штакельбергом, которые, полагаю, имели несколько дидактический характер. Кроме графа, великого князя сопровождали: личный адъютант, пишущий эти строки, доктор А. Л. Обермиллер и только один камердинер Бергман.
В самую минуту отъезда В. И. Мятлев, находившийся на рейде Ниццы на своей яхте, которую Государыня Императрица, бывшая особенно внимательной и милостивой к Владимиру Ивановичу, раз осчастливила Своим посещением и пользовавшийся давнишним расположением великого князя, предложил свои услуги в качестве гофмаршала двора Его Высочества.
Он имел великолепные бакенбарды петербургского сановника, начинающуюся лысину, во всем английскую складку, всегда невозмутимо серьезное, несмотря на постоянное шутовство, выражение лица и великолепный расшитый золотом камергерский мундир с множеством иностранных, большею частью каких-то экзотических, орденов.
Великий князь, смеясь, согласился, но с уговором, чтобы Владимир Иванович, известный столько же своим неподражаемым юмором и неиссякаемым остроумием, как и своею расточительностью, отнюдь не принимал в серьез своего положения псевдо-гофмаршала и не вмешивался ни в какие расходы, "не то, знаю, - добавлял великий князь, - нам не с чем будет в Петербург вернуться".
Впрочем, денег на этот вояж нам было отпущено из Министерства двора столько, что, полагаю, и при расточительности Мятлева их хватило бы. Желая придать особый блеск приезду своего брата к Тюилерийскому двору, Государь приказал отпустить из кабинета большой ящик, до краев наполненный табакерками, перстнями, часами, портсигарами с портретами и вензелями великого князя, браслетами и брошками, осыпанными бриллиантами.
Их было, на мой глаз, тысяч на двадцать или тридцать, по крайней мере. В препроводительной бумаге графа Адлерберга было сказано: "Для раздачи придворным чинам французского двора и другим лицам по приказаниям Его Императорского Высочества и указаниям посла, графа Киселева (Павел Дмитриевич). По возвращении в Петербург, большая часть подарков была представлена непочатою, и благодушный граф Адлерберг чуть не сделал выговора: "Ведь было сказано не экономничать"!
Для переезда великого князя в Марсель был назначен пароход-фрегат "Рюрик", на котором обыкновенно совершали морские переезды Государь и члены Императорской фамилии. Кроме упомянутых лиц свиты, добрый великий князь разрешил моей сестре Ольге Васильчиковой, ехать с ее семейством и целым штатом французских "nou-nou" кормилиц и английских бонн, с нами до Марселя. Мы оставили Ниццу, не помню в который из первых дней мая и менее нежели через сутки уже были в Марселе, где великого князя ожидал в Expresse Lyon Méditerranée императорский вагон.
В Париже на вокзале Южных дорог Его Высочество был встречен всем составом нашего посольства. Великий князь не пожелал остановиться по приглашению Императора Наполеона в Тюилерийском дворце и имел пребывание в Grand Hotel du Louvre, где ему нашим посольством был приготовлен целый ряд роскошно отделанных комнат. Сколько мне помнится, огромная наёмная цена за этот великолепный апартамент, кажется превышавшая тысячу франков в день, была уплачена посольством.
Ливреи и выездные экипажи собственно для Его Высочества были от двора, но великий князь редко пользовался ими и только для официальных выездов; обыкновенно же он ездил на фиакрах или экипажах графа П. А. Шувалова.
Мы приехали в Париж вечером, и на другой же день, довольно рано, последовал прием великого князя Императором в Тюильри. Выезд во дворец был полуофициальный; не было ни военного эскорта, ни вершников у дверей экипажа, а только впереди двуместной кареты, в которой были великий князь и посол, ехал в парадной ливрее piqueur (здесь телохранитель). Запряжки и экипажи были безукоризненны во всех отношениях.
Его Высочество был принят во второй гостиной или кабинете Наполеона, куда он вошел вместе с графом П. Д. Киселевым, имея в руках собственноручное письмо Государя. Мы, т. е. Мятлев, доктор Обермиллер и я с французской свитой великого князя, дожидались в первой гостиной. У дверей, в которые они вошли во вторую гостиную, стояла неподвижно, как кариатиды, пара часовых из эскадрона Cent Gardes, замечательные красавцы в голубых мундирах, с серебром, в стальных кирасах и касках.
Интимная аудиенция продолжалась довольно долго, после чего император вышел, ведя под руку императрицу Евгению, бывшую тогда во всем расцвете ее легендарной красоты. Она вела за руку прелестного мальчугана пяти лет, le Prince Impérial. Наполеон каждому из нас сказал несколько слов; мне припомнил, что, конечно, было ему подсказано, мое представление ему на бале Тюилерийского дворца в 1857 году. Императрица удостоила нас дозволением поцеловать ей ручку и каждому из нас сказала несколько любезных слов. Всё это проделалось весьма скоро, затем общий поклон, и императорская чета скрылась за дверью, охраняемой часовыми Cent Gardes.
Наполеон в тот же день, около 4-х часов, отдал визит великому князю, приехав один, без всякой свиты, в парном кабриолете, которым сам правил. Он был в синем рейтфраке, серых брюках и высоком цилиндре, которые тогда носили всегда и везде все, считавшиеся принадлежащим к обществу. Несмотря на доклад швейцара, что великого князя не было дома, Наполеон пожелал взглянуть на его помещение в отеле. Я был один дома и успел встретить императора у первой площадки великолепной лестницы à deux rampes, ведшей в апартаменты, занимаемые Его Высочеством.
Опираясь на палку и с заметной одышкой, император, несколько грузный, на коротких ногах, тихо по ней поднялся и вошел в бельэтаж, где уже собрался весь персонал отеля. Небрежно ответив кивком на их подобострастно низкие поклоны, Наполеон сделал едва уловимый знак, по которому все быстро скрылись. Он прошел, сопровождаемый одним мною, даже камердинера Бергмана не было налицо, весь ряд комнат, занимаемых Его Высочеством
В спальной он с любопытством рассматривал образа и кресты вместе с акварельным портретом Государя Николая Павловича, всюду сопровождавшим великого князя, разложенные на столике около походной железной кровати Его Высочества, и казался очень удивленным, когда я ему пояснил, что великий князь, как и все его братья, других кроватей, как дома, так в походах и вояжах, не имеют и что на точно такой же узкой кровати скончался в 1855 году в Зимнем Дворце Государь Николай Павлович.
- Tiens, c'est curieux, mais cela ne doit pas être très commode (Вот, это любопытно, но, должно быть, это не очень удобно), - с несколько недоверчивой улыбкой пропустил он из-под своих нафиксатуаренных довольно длинных усов.
Быть может он припомнил громоздкие походные постели с массой тюфяков и подушек своего царственного дяди (здесь Наполеон I), один экземпляр которых, отбитый казаками в 12-м году, хранится в московской оружейной палате.
Войдя в кабинет великого князя, он вынул карточку с гравированной надписью: "L'Empereur des Français" и, загнув угол, положил ее на письменный стол. С изысканной учтивостью спросив, можно ли здесь курить, он вообще-то знал, что Его Высочество не курит, закурил папироску и, предложив мне такую же из своего портсигара, покойно расположился в кресле и довольно долго расспрашивал меня о привычках великого князя, интересуясь знать, любит ли он ездить верхом. Затем Наполеон простился со мной у подъезда, куда высыпала масса служащих и живущих в отеле.
На другой или третий день был назначен парадный обед с дамами, более чем на двести персон во дворце. Графу Киселеву и Павлу Андреевичу Шувалову стоило немалого труда уговорить великого князя быть на этом обеде в установленном для подобных случаев французским двором костюме, состоявшем из обыкновенного фрака, белого галстука и рубашки с каким-то вычурным жабо.
Потом шёлковые черные брюки и такие же чулки, оканчивающиеся башмаками с большой стальной пряжкой, треугольная шляпа claque, назначение которой было носиться только под мышкой, а никак не на голове, и белый лайковые перчатки довершали этот костюм, в котором Его Высочество, несмотря на явное отвращение заменить им привычный для него мундир, был удивительно красив и ловок.
Ему в то время шел тридцатый год, и он был в лучшей поре своей замечательной мужественной красоты, делавшей его столь схожим с покойным Государем. Контраст, представляемый им, когда он шел рядом с французским императором, доходившим ему только до плеча, был велик и, конечно, не в пользу Наполеона. Его Высочество во время нескончаемо длинного обеда занимал место между императором и императрицей. За императорским столом были и места для немногих лиц его свиты, каждый рядом с одной из придворных дам императрицы.
Мятлев, разумеется, был здесь, как дома и, несмотря на строгий этикет вызывал своими остротами беспрестанно смех своих соседок. Мне досталась честь вести к столу графиню Пурталес, одну из кружка самых красивых, прелестных женщин, снятых вокруг императрицы Евгении на знаменитой картине Винтерхальтера, столь распространенной тогда и до сих пор бесчисленными гравюрами.
Для нас русских было, по меньшей мере, странно, видеть на этом официальном обеде в честь русского великого князя, в числе приглашённых, барона Дантеса-Геккерена, злополучно меткий выстрел которого лишил Россию преждевременно величайшего ее поэта. Как один из высших сановников французской империи, сенатор и кавалер первой степени Почётного Легиона, он сидел за императорским столом недалеко от великого князя, который не мог не обратить внимания на его выдающийся рост и сановную осанку.
Следует заметить, что Геккерен после обеда, во время долго длившегося куртага, на котором Наполеон представил Его Высочеству всех высших лиц войска и администрации, держал себя в стороне и ни к кому из русских, даже близких ему по Jockey клубу, не подходил. Зато видимо демонстративно с ним дружески разговаривал принц Наполеон "Plon-Plon". Досадно было видеть на этом отъявленном враге России нашу Андреевскую ленту.
В течение своего шестидневного пребывания в Париже великий князь еще несколько раз виделся с Наполеоном в Тюильри и, кажется, за обедом у принцессы Матильды, княгини Демидовой-Сан-Донато, очень благоволившей, в разрез своему брату Plon-Plon к русским и всегда хранившей благодарную память к Государю Николаю Павловичу, которому она была обязана значительной рентой, выплачиваемой ей А. Н. Демидовым, её разведенным мужем.
Великий князь, сколько помнится, ни одного раза не обедал у себя в отеле, принимая приглашения, кроме упомянутых, к обедам у посла и графа Шувалова; но зато всякий день к завтраку в 12 часов у него собиралось большое общество. Кроме лиц свиты, к которой вновь причислился граф Павел А. Шувалов, бывали приглашаемы некоторые члены посольства и постоянно генерал-адъютанты, князья Лев Радзивилл и А. Ф. Голицын, оба истые парижане, знавшие всех и всем знакомые, которые очень оживляли эти завтраки, длившиеся иногда до 2 часов, своими нескончаемыми рассказами и веселыми анекдотами о парижской жизни, изученной ими обоими так подробно.
В 9 часов Его Высочество выходил со мною гулять по бульварам, и по Пале-Роялю, останавливаясь перед роскошно убранными витринами, и часто заходя в магазины для покупок, которые большей частью тут же размещались по карманам наших пальто; только особо громоздкие, или по которым приходилось платить крупные счета, направлялись в наш отель, так как великий князь желал сохранить при этих утренних прогулках самое строгое инкогнито, что, однако, не всегда удавалось.
Накануне отъезда из Парижа этих покупок набралось столько, что они не размещались в наших карманах, и я был принужден сложить их в каретку первого попавшего фиакра, приказав ему следовать за нами.
Вдруг я заметил с испугом, что фиакр отстал от нас в лабиринте узких улиц, которые тогда окружали Пале-Рояль. Несмотря на наши поиски, мы его найти не могли, а в нем находилось различных покупок на несколько тысяч франков, и я не позаботился узнать его номер или указать ему наш адрес. Масса экипажей и пешеходов, несмотря на ранний час, переполняли узкие улицы, и я уже серьезно начинал опасаться за могущие быть последствия моей неосмотрительности, когда ко мне подошел безукоризненно одетый джентльмен, учтиво снял блестящий цилиндр и вполголоса доложил: Mon colonel, le fiacre N tel et tel n'est pas loin an coin de cette antre rue, un agent va l'amener tout de suite (г-н полковник, фиакр находится недалеко за углом, офицер сейчас его доставит).
Даже чин мой был известен нашему неведомому охранителю, не говоря уже о высоком сане лица, шедшего рядом и очень забавлявшегося моим смущением и всем этим эпизодом.
Вообще полиция Парижа тайная и явная, возведенная гениальным ее начальником, знаменитым Pietri, до совершенства, не только неусыпно охраняла великого князя, но и зорко за ним повсюду и везде следила. Директор Grand Hôtel, счастливый и довольный пожалованным ему перстнем с бриллиантовым вензелем великого князя, признался мне в день нашего отъезда, что в числе ливрейной прислуги, служившей за завтраком, было два "mouchards" (шпика), прекрасно говоривших по-русски, обязанность которых была каждый день представлять à son excellence monsieur le prefet (его превосходительству господину префекту) письменный доклад обо всём, что говорилось за столом.
Я только раз, кажется, сопровождал Его Высочество в его экскурсиях, предпринимаемых тотчас после завтрака: это было, когда он в мундире поехал в le palais des Invalides (Дворец инвалидов), директором которого, был последыш из оставшихся в живых братьев Наполеона, бывший король Вестфальский, Жером.
Совершенно дряхлый Наполеонид встретил у подъезда великого князя в парадном мундире с маршальским жезлом в руках, который впрочем, был ему пожалован племянником, а не братом, имевшим весьма нелестное мнение о его военных способностях и даже освободившим его после Бородина от командования корпусом. Было трогательно видеть слезы на глазах почтенного старика, когда он, с трудом шагая, подвел великого князя к мраморному саркофагу своего великого брата, пред которым склонился на колени.
Великий князь был видимо тронут, однако к нашей, русских, общей радости, примеру Жерома не последовал, хотя утренние листки это на другой день утверждали. Выходя из мавзолея, великий князь пожелал посетить принца Жерома в его великолепной квартире в самом доме, а затем, попросив принца не утруждать себя, в сопровождение коменданта дома, бригадного генерала, прошел по всем обширными помещениям инвалидов, с многими из которых он милостиво разговаривали, в особенности с ранеными во время Крымской войны.
Все вечера Его Высочество проводил в театре. Во всех получающих субсидии от правительства или города, театрах были предоставлены в его распоряжение Императорские ложи. Впрочем, он мало ими пользовался, предпочитая оперетку и цирк. Великий князь даже не особенно охотно отнесся к усиленным просьбам министра двора, Bacciochi, посетить знаменитый "foyer de la danse" за кулисами Grand Opera. Не помню, кто была тогда звездой балетного мира, но она была представлена министром великому князю, сказавшему ей по поводу её танцев несколько учтивых слов, видимо очень ей польстивших.
На другой день она была еще более осчастливлена, когда В. И. Мятлев доставил ей осыпанный бриллиантами довольно ценный браслет от имени великого князя, которого Владимир Иванович убедил в необходимости следовать парижским традициям, экспертом которых он являлся в нашей свите.
Табакерки, которые я по указание графа П. Д. Киселева, передал от августейшего имени министру двора Félix Baciocchi, министру внутренних дел Eugène Rouher, обер-шталмейстеру Флери и, сколько помнится, префектам города и полиции, были, разумеется, гораздо ценнее, особенно те, на которых находились портреты Его Высочества. Дамских подарков, несмотря на большое их число присланных из кабинета Его Величества, не было случая раздавать.
Великий князь остался очень доволен своим пребыванием в Париже, и, судя по слышанному мною тогда же от графа Киселева, произвел наилучшее впечатление на Тюилерийский двор, в особенности на императрицу Евгению.
А. Н. Толстой уверял меня, что он видел письмо графа Павла Дмитриевича к князю Горчакову, не предназначенное для прочтения Государем, в котором граф с величайшей похвалою отзывался о нашем великом князе, о такте, с которым он исполнил возложенное на него Высочайшее поручение, и о выгодном впечатлении, какое он произвел, как на двор, так и на всех, имевших случай к нему приблизиться.
Великий князь спешил домой, к семье, с которой он был почти три месяца в разлуке; поэтому, проезжая через Германию, не заезжал, как обыкновенно это делал, к родственным дворам Штутгарта и Веймара, а остановился только на два дня в Берлине, чтобы посетить в Потсдаме своего двоюродного брата, Фридриха Карла, с которым он был очень дружен и с которым у него было много общего, в особенности во взглядах на кавалерию.
Его высочество посетил Берлин на другой год еще раз, в декабре месяце, будучи представителем Государя Императора на похоронах короля Фридриха Вильгельма IV-го. Его свита состояла из тех же лиц, кроме В. И. Мятлева; граф Штакельберг был снова прикомандирован к Его Высочеству.
Церемония похорон была замечательна тем, что соединила в Берлине в последний раз всех владетельных князей германского союза, числом более тридцати, которых пять лет спустя так разметала победа пруссаков под Кеннигрецом.
Это был, кажется, единственный раз, когда Его Высочество, столь часто посещавший Берлин, остановился не в доме Посольства, а в большом королевском дворце. Рождественскую обедню Его Высочество пожелал отслушать в маленькой церкви Потсдамской колонии русских гвардейских солдат, водворенных там королем Фридрихом Вильгельмом III в 1814 году (из них осталось очень немного), прихожанами этой церкви. Они все переженились на немках; дети были крещены лютеранами и совершенно онемечились, точно также как и немногие из оставшихся в живых гвардейцев Александра Павловича, позабывших даже русский язык.
На этот раз отсутствие великого князя из Петербурга было очень непродолжительно: сколько мне помнится, он уже командовал войсками на Крещенском параде 1862 года.