Мать, Варвара Даниловна, чуть щуря слеповатые глаза, при неярком чадящем свете керосиновой лампы пыталась разобрать фиолетовые чернильные строчки объемного письма, отправленного ей Федором. Почерк был аккуратный, учительский, и все ж, за витиеватостью слога она не сразу поняла, о чем просит старший братец. А поняв, чуть нахмурила брови, призадумавшись…
Федор Данилович, с легкой подачи своих многочисленных учеников любовно переименованный в ФэДа, отчасти по сходству инициалов, отчасти за волевой характер и пламенное красноречие, единственный из семьи Гришиных выбрался из Рязанской губернии и обосновался в Москве. Всю свою жизнь он посвятил школе и на данный момент занимал почетную должность директора.
Женился он поздно. Супруга Елена Тимофеевна преподавала в той же школе. Совсем недавно в семье появилась долгожданная дочь, Оленька. Малышка росла болезненной, о том, чтобы отдать её в ясли пораньше, не было и речи, но молодая мать рвалась обратно к трудовым подвигам на ниве просвещения.
Гришину пришла в голову замечательная идея нанять няню, только как доверить единственного ребенка человеку с улицы? Нет, вся надежда на помощь родственников. Вот тут и припомнил ФэД о семье сестрицы. Просит посодействовать и отправить к нему в Москву одну из Варвариных дочек, тем более, что и опыт в воспитании у них богатый, старшие младших вынянчили. И брату хорошо будет, и Варвара в накладе не останется: девочку возьмут на полный пансион, днем будет с Олюшкой нянчиться, по вечерам в школе рабочей молодежи заниматься. Опять же - Москва!
Предложение хорошее. Небогато живет семья Варварина. Одна она пятерых тянет. Девчонки юбки-платья друг за другом донашивают. На двоих пара стоптанных ботинок. В войну голода с лихвой хапнули, по сей день котлетки из лебеды снятся. Да и опосля Победы не горазд легче стало. Велики ли зарплаты на селе?
Намного лучше жилось, пока жив был муж, Дмитрий Максимович. Зимой валял валенки для деревенских жителей, а в посевную работал в колхозе трактористом. Да недолгой была послевоенная семейная жизнь Варварина: подломился полуразрушенный деревянный мосток под тяжелым трактором, в момент наполовину осиротели девчонки…
Только кого из дочерей в столицу отправить? Старшие, Дуся и Маруся, уже совсем взрослые, невестятся, со дня на день замуж повыскакивают. Младших, Веру с Катенькой, еще самих воспитывать и воспитывать. Какие из них нянюшки? Соплюшки-вертушки. Одни салки и пряталки на уме. Вот и выходит, что собирать надо среднюю, Лидочку. Пятнадцать ей почти. Девочка пытливая, серьезная, за такую матери краснеть не придется…
И вот две недели спустя трясется Лидочка на попутной подводе в сторону Рязани. Утро раннее, еще не рассвело. По полям да в пролесках туман прозрачной серой пеленой стелется, как еле видная струйка дыма из трубки Петровича. Судя по туману, день будет хороший, солнечный, а накануне шли проливные дожди. Почва на проселочной дороге похожа на жирный черный вязкий творог. Колеса телеги местами до середины обода проваливаются. Старенький Чалый еле-еле груз свой вытягивает.
Девочка и спрыгнула бы, чтобы хоть как-то помочь коняге, да боится ботиночки попачкать. Они почти новенькие, всего-то два раза обувала за этот год. Ничего, что чуть тесноваты стали, потерпит, не босиком же в поезд садиться? За спиной у Лидочки большие алюминиевые фляги с холодным молоком, зябко от них. Хорошо, что Петрович ватником поделился:
- Бери, бери, не робей! Сидишь, трясешься, как цуцик, вона, руки все цыпками синими пошли!
И страшно Лидочке, и интересно. Никогда она дальше Рязани не ездила, да и в Рязани аккурат два раза и была всего: к фельдшеру на прием ходили с матерью, и на сельскую ярмарку со старшими сестрами птицу возила.
Мать строго-настрого приказала от возницы, Петровича, ни на минуту не отходить. Он путешественник опытный, каждую неделю в город ездит. Сам Лидочке билет купит и на поезд посадит.
Сказано-сделано. Заводит Петрович девочку в нужный вагон, сажает на деревянную скамейку возле окошка, кидает на полку нехитрый скарб в небольшом картонном чемоданчике, машет рукой на прощание и растворяется в перронной толчее среди множества спин пассажиров и провожающих.
Одна. Одна осталась.
Лидочка усилием воли гасит в себе нарастающую панику и начинает присматриваться к попутчикам. Вот четыре старушки в белых платочках, явно на богомолье собрались. Неудивительно, церквей да монастырей в сторону Москвы много. И закрыто много, и войной порушено, только веру-то из людей разве ж прогонишь? У Лидочки тоже под платьем крестик есть на тоненьком шнурочке-гайтане.
Чуть дальше на скамейках компания молодежи устроилась. Студенты с выходных от родителей в Москву возвращаются, везут из деревень, кто чем богат, чтобы в складчину неделю-две питаться. Шумные ребята, веселые. Кто-то стихи вслух читает, кто-то на гитаре струны перебирает. Интересно. Никогда Лидочка гитары не видела, в их деревне все гулянья под гармошку проходили.
Занимает скамейку для матери серьезный малыш-мужичок. Темные шорты на помочах, носочки, панамка белая на голове, в руках тяжелая плетеная корзинка с крышкой, из которой периодически раздается жалобное мяуканье.
- Мам, мне кажется, кошка не хочет уезжать от бабушки. Ей здесь больше нравится. Давай вернемся обратно?
- Так кошка не хочет, или ты, Валерка? - по озорному голосу матери, которая сама еще недалеко ушла от детства, слышно, как она улыбается. Снимает панамку с сына, и в лучах встающего солнца ярким морковным пожаром полыхают густые рыжие вихры.
- И я не хочу! - мужичок надувает губу, но через несколько минут отвлекается на пролетающие за окном вагоны встречного товарного поезда.
Вагон тронулся. Мелькают станции. Рыбное, Луховицы. Народу все прибывает.
- А вот кому огурчиков свежих, сладких, только-только с грядки! - в Луховицах в вагон грузится компания говорливых теток, которые везут товар в Москву и Коломну. Когда ты живешь на земле, на которой сам Бог велел сажать огурцы, глупо было бы не заниматься этим.
Голутвин, древняя Коломна. Небесно-голубые стены и золотые купола храма Богоявления-в-Гончарах хорошо видны в окна вагона. Когда-то рядом с этим храмом жили гончары и делали знаменитые коломенские горшки из белой глины, так и прижилось название. Это единственная церковь на всю Коломну, двери которой в советское время оставались открытыми для страждущих верующих. Железнодорожный мост. За Москвой-рекой стены полуразрушенного многострадального Богородице-Рождественского Бобренева монастыря.
Воскресенск, дымят мощные трубы цементного завода “Гигант”. Белые густые клубы расплываются по чистому голубому небу. Под мерное покачивание вагона дремлет тихонько Лидочка возле окна.
Отдых, Жуковский. Зеленая зона. Березы с висячими ветвями и сосны, рвущиеся ввысь. Дачники с бесконечными корзинами и мешками, железнодорожники с чемоданами, возвращающиеся из дома отдыха.
И вот Москва Казанская. Огромный вокзал. Волнуется Лидочка. Все торопятся к выходу, а она не спешит: скинула в пути с уставших ног тесные ботиночки, а обратно никак пальцы запихнуть не может. Да и встретит ли ее дядя? Куда в городской суете девчонке деваться?
Из вагона выходит последней. Люди поразбежались, и только широко улыбающийся дядя Федя спешит ей навстречу с распростертыми объятиями. Шесть лет назад, после войны, приезжал он на малую родину, Лидочка еще совсем маленькой была, но совсем не изменился, лишь седины на висках прибавилось.
- Ну, здравствуй, племянница! Что не торопишься, никак оробела? Поехали скорее домой, Елена Тимофеевна пироги затеяла ко встрече! - легко подхватил Лидочкин чемоданчик и широко зашагал к выходу.
Не поспевает Лидочка за дядей. Идет еле-еле, чуть не плачет, ножки болят невыносимо. Заметил Федор Данилович, что девочки нет рядом, обернулся и увидел, как она прихрамывает, переваливаясь с ноги на ногу. Нахмурился:
- Что случилось?
- Мозоли натерла, ботинки жмут, - вспыхнула, смутившись, Лидочка.
- Таааак.., - на минуту задумался дядя, - А поедем-ка, дорогая, через магазин! Что я, не могу любимой племяннице подарить туфли, которые ей понравятся? Один раз живем!
И вот они заходят в огромные двери под большой красной буквой “М”, спускаются по ступеням. Лидочка даже о болячках своих забыла, только ахает от восхищения: красивейшие светильники, скульптуры, картины на стенах. Музей, не иначе… И лестница! Лестница, которая едет сама собой! На улице жарко, а здесь внизу ветерок гуляет. Поезд! Глубоко под землей ходит поезд! Чудеса!..
Огромный блестящий магазин - универмаг. Лидочку усадили на мягкую кушетку. Две миловидные девушки в красивых платьях после короткого разговора с дядей подносят девочке коробки с туфельками. Одну, другую, третью. Лидочка морщится, но послушно пихает ножку. Глаза же ее, удивленно-восторженные, не отрываются от стеклянной витрины, в которой уже оформлена осенняя тема: манекен с ярким зонтиком в легком плаще и резиновых сапожках. ЧУдных, ярко-синих с перламутровым отливом сапожках!
Никогда Лидочка таких не видела. Огромные, по колено, черные рабочие сапоги матери для девочки были привлекательны так же, как помет на птичьем дворе. А тут - синие, как васильки! Мечта, а не сапожки!
Лидочка шумно выдыхает и решительно ловит вопросительный взгляд дяди:
- Федор Данилович! Дядя Федя! А можно… Можно мне вот эти сапожки?
ФэД недоуменно смотрит на племянницу, и, прочитав что-то на ее лице, вдруг широко, открыто улыбается:
- Конечно можно, дорогая! Я же обещал: любые, которые понравятся!
Пока девочка, не отрываясь, любуется отражением электричества в новых сапожках, обутых на ноги, дядя оплачивает на кассе еще и туфли, подходящие по размеру.
И вот идет Лидочка в свой первый день в огромном городе, столице нашей Родины, не замечая ни широких улиц, ни многоэтажных домов, ни обилия проносящихся мимо автомобилей, ни удивленных взглядов встречных прохожих, а только любуется солнечными бликами на носках волшебных синих сапожек. И эта неприкрытая радость чистой детской души отражается в глазах провожающего ее взрослого и озаряет нежной улыбкой его обветренное суровое лицо…