Заслуженный художник РФ, живописец, график Вадим Михайлович Пресняков был одним из первых преподавателей художественного отделения колледжа Смоленского института культуры и искусств.
Расцвет отделения пришелся на тревожные девяностые — время грандиозных изменений и романтических начинаний. Новое художественное училище задумывалось как альтернатива педагогическому Художественно - графическому факультету СГПИ.
Новое время, новые смыслы, новые направления: Дизайн, Живопись, Ткачество и вышивка. Преподаватели с академическим образованием и пятилетние обучение по лучшим программам столичных училищ сформировали принципиально новую для Смоленска художественную среду. Это была живительная атмосфера сотворчества, духовного единения состоявшихся художников и студентов.
Первые годы колледж располагался в здании Нижне – Никольской церкви. Высокая лестница, арочные проёмы, толстые стены храма стали защитной крепостью, творческим спасением от суеты внешнего мира, Вадим Михайлович — духовной опорой.
Каждое занятие по композиции, живописи, рисунку превращалось в настоящую творческую встречу, часы бесед об искусстве, литературе, философии. Во время его уроков мастерская как будто попадала в иное измерение, становилась фактурой его картин.
Несколько лет спустя колледж переехал в здание детского садика — уютный маленький мир, где каждый был незаменим. Живопись, рисунок, композиция, история искусств, экзамены, пленэры, эскизы, наброски, волнение просмотров, волнение выпускников, волнение поступивших… И во всём этом круглогодичном движении непременно《Один Михалыч》улыбался ободряюще.
Двадцать лет Вадима Михайловича Преснякова нет с нами . Его уход стал знаковым, завершив 《Золотой век》художественного отделения колледжа Смоленского института искусств.
Из книги журналиста и искусствоведа В.М. Аникеева《Ангел за плечами》, глава 《Прощай Вадим!》:
Он ушел из жизни как-то сразу, внезапно, на пороге своего семидесятилетия. И хотя судьба уже давно и тяжело испытывала его, и все реже он появлялся среди своих собратьев-художников, невосполнимость утраты ошеломила всех.
Вадим Михайлович Пресняков не был коренным смолянином, но за 33 года жизни в Смоленске стал близок всем, кто ценит в людях ум и порядочность, кто не утратил способности восхищаться истинным талантом.
В нем была та особая стать, о которой можно узнать лишь из русских былин. Добродушный, как и все богатырского склада люди, с окладистой седой бородой и ясным, открытым взором, он неудержимо привлекал к себе и умудренных жизнью коллег-сверстников, и совсем еще молодых начинающих художников. За его неспешностью, разумностью и образностью суждений угадывались интеллект и большое человеческое достоинство.
Он был художником не по профессии, а по всему своему естеству – образу мыслей, восприятию окружающего мира, преданности ремеслу. Он никогда не выбирал для своих картин эффектных мотивов, почти не писал городские пейзажи, не соблазнялся старинной архитектурой древнего города.
Его Храмом была сама родная земля, чью неизбывную красоту он чувствовал с пронзительной силой. Природа была для него неиссякаемым источником вдохновения.
В мастерской художника сохранился крохотный, размером с ладошку этюд, написанный маслом еще в студенческие годы. Краешек деревенского проселка, цветущий луг, полоска кустов на горизонте… Казалось бы, все такое привычное, не единожды виденное – можно обойтись и десятком-другим мазков. Но как бережно прописаны былинки на переднем плане, с каким восторгом рассыпает художник по зеленому лугу яркие краски разнотравья!
Здесь истоки того мудрого понимания природы, которое позволило ему стать живописцем тонких изменчивых состояний. Он обладал редчайшим даром уловить и запечатлеть те мимолетные мгновения, в которых раскрывается поэтическая сущность мироздания.
Он писал звенящую сумеречную тишину уходящего дня, первую мартовскую просинь в короне белоствольных берез на озере Диво, тускнеющее на исходе сентября золото жнивья, пьянящий запах черемухи над светлой речкой Нерлью.
Писал прямо на натуре, принося под мышкой чистый холст. При этом никогда не торопился взяться за кисти, а долго всматривался, наслаждался, прислушивался к своим ощущениям.
Когда же он оставался с холстами и красками наедине в своей мастерской, живопись его преображалась до неузнаваемости. Охапки цветов, выступающих из мрака фона, вспыхивающих и мерцающих глубокими и насыщенными красными и синими, сменялись открытыми в пространство интерьерами с женскими фигурами, погруженными в себя, как модели на картинах Вермеера Дельфтского.
На небольших вытянутых, как древние фрески, полотнах, он писал фантастические пейзажи, заселенные прекрасными девами в цветочных венках с раскосыми и хмельными от счастья молодости глазами. В этом колдовском зачарованном мире была сокрыта только одному ему ведомая тайна.
Поразительно, как уживались в нем одновременно вдумчивый художник-философ и страстный, неистовый живописец. За этим стояла высокая художественная культура. Книги представляли для него такую же ценность, как и холсты, его мастерская была буквально набита ими. Он боготворил Пушкина, мог всерьез оскорбиться за уничижительное слово о Гоголе.
На редкость одаренный человек, он был еще и прекрасным иллюстратором произведений классиков русской литературы.
Заслуженный художник России, он никогда не искал себе славы, не коллекционировал престижные выставки, не заискивал перед власть и деньги имущими. Его выбирали в состав правления Смоленской организации СХ России, членом выставкома, он был председателем худсовета и запомнился тем, что всегда ратовал за поддержку молодых художников.
И учащиеся колледжа искусств, где он преподавал, и художники-сверстники по-родственному называли его между собой «дядя Вадя». Он действительно для многих из них был по-настоящему близким человеком.
На десятках фотографий с летних пленэров – счастливые лица, девчонки в огромных венках из цветов и листьев.
Они задаривали его этими роскошными венками, и теперь, высушенные и вызолоченные солнцем, они сиротливо висят между картин в его опустевшей мастерской.
Он был истинно русским человеком, мучеником, терпеливо несущим предназначенный ему крест. Он тяжело пережил раннюю потерю жены Люси, которую не просто любил, но и предан ей был беззаветно. На самом видном месте – в центре мастерской, на мольберте постоянно находился ее портрет, покрытый с краешку вышитым рушником: так в крестьянских избах обрамляли прежде образа.
Он был истинно русским человеком, мучеником, терпеливо несущим предназначенный ему крест. Он тяжело пережил раннюю потерю жены Люси, которую не просто любил, но и предан ей был беззаветно. На самом видном месте – в центре мастерской, на мольберте постоянно находился ее портрет, покрытый с краешку вышитым рушником: так в крестьянских избах обрамляли прежде образа.
Вместе они вырастили сына и двух дочерей. Его израненное, искромсанное сложнейшими операциями тело стало почти бесплотным. Но он сохранял ясный ум, выезжал на природу, готовился к своей юбилейной выставке. Но сердце его остановилось – Господу было угодно призвать его к себе.
Прощай, Вадим Михайлович!
По материалам:
Аникеев В.М. Ангел за плечами.Книга о художниках //Часть 1—Смоленск, историко-литературный журнал «Странникъ», 2019;
#живопись #художник #смоленский_художник #искусство #союзхудожников #смоленск #культура #тихонова_рыбакова #схр #художник_ксениятихонова #ларисарыбакова #рыбакова #искусствоведенье #статьиохудожниках