За утренний стол они сегодня поздно собрались.
Анна-то, конечно, еще до зари поднялась, выпросталась легонько из-под жаркого стеганного ещё матерью одеяла, нашаркала на полу неглубокие, носимые только в дому чёсанки и ушла в кухню.
Степан слышал жену, останавливать не стал, как частенько бывало: не погладил по гладкой руке, не увлёк обратно в подушки, не вдохнул сладкого запаха молодой кормящей бабы. Суббота сегодня - хлебА печь будет.
Сам след подниматься не стал: чего зазря землю топтать, темень вон кака ещё. Вечор дров и воды натаскал, будет Нюське пока на утренни требы. По столь раннему, еще по-зимнему тёмному часу и в конюшню не сунешься на управу:
-Поваляюсь малёк, - решил да засопел.
Степан с Анной законным браком жили уж три года, в сельсовете расписались, местную церковь к тому времени уж поломали пришлые мужики окаянные - венчаться негде было.
Молодой с мамкой проживал в отчем доме, отец давно уж сгинул в половодье, когда всем селом старый мост сохранить старались. Мост сохранили, а не старого еще Игната лишились, тихая спокойная летом Нерль взбеленилась в ту весну и утащила мужика - не нашли.
Старший брат в шахты уехал, как под землю спустился, так там и застрял. В смысле, обжился, женился, письма редкие слал, семью к мамке не вёз, не показывал.
Сестра Зойка ещё у Степана была. Жила только у тётки вдовой бездетной в дальнем пустом краю села. Больно уж бойкая да дерзкая девка выросла, мать-братьев слушать не желала:
-Работай да работай! Совсем воли не даёте! К тетке уйду! - И ушла, шальная.
А тётка и рада-радёшенька - все родной человек половицами скрипит, а как вечером девка за калитку, старуха и не ведает - спит давно.
Анну, как положено, к венцу ( прости Господи, венцы-то уж все порушили), к замужеству сподобили: перину-подушки пухом набили, одеяло настегали, самовар новый невареный подарили, хорошу девушку в хороши руки отдали.
Мамка-то Степанова не долго сыновьему счастью радовалась, внучку всё ж дождалась, да место на Божьей земле ей и передала.
Хорошо живут Степан с Анной, дочку Лизу растят. Анна Нюсенькой давно стала, помнит-помнит когда. В ту третьегодишную весну чёрную непаханую отдыхающую землю маки взорвали, и откуда взялись?,
В маках догнал, в маках прижал:
Нюсенька! - Задохнулся...
А утро-то сегодняшнее уже. На лавке в теплых тряпках хлеб отдыхает, корками хрустящими зреет, дом, одним присущим только ему сытым запахом, заполняет.
Степан управился:
-Завтракать давай!
Дала: яиц, в печи запечённых, молока кислого томленого да хлеба свежего. Рассесться-то толком не успели, ещё и Лизка под ногами крутится, человек какой обувкой по крыльцу шаркает:
-Чего это вдруг Зойка пожаловала? - брата и от еды отворотило.
-Не к тебе пришла! К Анне, - Зойка без приглашения и не раздеваясь к столу присела.
-Сейчас! Раздевайся, Зоя, - маленькая Лиза всё тянула и тянула мать за юбку в закуток за печкой. Удивитесь, нет ли, не знаю. Мне ещё и бабушка рассказывала, раньше деревенские женщины до самого позднего сроку кормили детей грудью, пока было, чем попотчевать дитя. Вроде, пока кормят этого, следующего Бог и не пошлёт.
Пришлые ребёнка уж большенького и стыдили:
-Вон большой какой, а всё мамку тянешь!
Март тяжёлый какой в этом году: огромными серыми тучами землю окутал, лучу молодому весеннему пробиться не даёт, ни одна сосулька вырасти не может: чуть кака капель объявится, морозом отстрижёт-обрежет.
Сунула Анна недовольному мужу дочку в коленки, вслед за золовкой в улицу пошла. Та с ходу:
-Нюсь, тяжёлая я! Уж месяцев шесть-семь, не глади так, прячу. Не спрашивай, уехал давно...Коль чего, коль чего... Не бросай...Колькой назови...
Май-то, май каков! ЛюдЯм маяться некогда, рабОтов полон рот! С осени чуть заживший земельный пуп вновь железным плугом вспороли, в борозды семян-картох насыпали, носи давай, к положенному сроку урожаем разродишься.
К десятому-то Степан уж точно сеял. Не больно много янтарных кукурузных семян в сторону ветром относило, пролетят чуток да в родимое ложе и опустятся. Куда от землицы-матушки?
-Что это за девка за трактором бежит? - Степан увидел. Мотор заглушил.
-Дядя Степан! Ваша Зойка помирает!
В борозде трактор и бросили, куды его к краю тянуть?
В тёткином доме уж с пяток баб крутилось. Зойка с бледным лицом и круглым животом под одеяльцем пряталась. Анна к входящему мужу кинулась:
-Стёпушка! Сделай хоть что-нибудь!
По хлябам, пусть и поздно-весенним, Зойку всё же в райцентр свезли. Мальчонке на рыжем резиновом обрезке записали и вес, и рост, и время рождения. Живи давай!
Прости, родимый, без мамки.
Не снесла Зойка родов. Чего-почему? Выпростала сыночка и ушла. Ответа от Бога иль медицинских светил не будет никогда. Не согласны?
Свёз брат сестру в положенном обряде в вечный приют, которы сельчане и пришли на прощание. Младенца куды? Тут Анна мужу и рассказала о последней просьбе его сестры:
-Нагульного этого, в дом?!
-Тут чтоль бросим, у меня и молока ещё полно и Зойке обещала...
..Колькой и назвали, вон розовыми пятками сучит...
Года через три Нюська ещё девочку родила: Полинку, в святцах вон Апполинарией записали, в документе тоже все эти буквы выправили, а так - Поля, есть и будет.
Сколь лет-то отпустить на житьё лёгкое беззаботное? Не знаете? И я не знаю...
Эх, лёгкое, беззаботное...Может, оно в миг и было, когда маки цвели? Когда локон девичий щёку щекотал? Когда юбка чуть выше колена ногу казала?
Зная-не зная, лет, уж думаю, шестнадцать и минуло. Дочки две да сынок приёмный. что сынок, племянник вроде как, растут-красуются.
Продолжение следует...
Надежда.