Из рассказа В. Дометти (?)
В последних числах декабря 1889 года Его Высочество Великий Князь Сергей Александрович устраивал, для ныне в Бозе почивающего Государя Императора Александра III спектакль в Эрмитажном театре.
Ставилась третья часть трилогии графа Алексея Константиновича Толстого "Царь Борис". В качестве артистов выступали: Великий Князь Сергей Александрович, исполнявший роль царевича Федора, сына Годунова; Его Высочество Великий Князь Павел Александрович в роли королевича шведского Кристиана; Его Высочество молодой принц Ольденбургский (Петр Александрович), взявший на себя скромную роль одного из турок свиты турецкого посла; В. и М. Мятлевы (?), княгиня Васильчикова (Александра Александровна), два Стаховича, графы Воронцовы-Дашковы, князь Иван Мещерский, много офицеров Преображенского полка, которым в то время командовал Великий Князь Сергей Александрович, несколько артиллерийских офицеров и гусар; словом, высшее общество, среди которого мелькали юные лица воспитанников морского кадетского корпуса, тоже привлеченных Великим Князем к участью в спектакле; и нас, учениц и учеников СПб. Императорских драматических курсов.
Ставил спектакль наш учитель драматического искусства, Николай Фёдорович Сазонов. Репетиции длились целый месяц. Помню, как сейчас, то чувство особенного возбуждения и подъёма, которые испытывала почти каждая из нас, когда наши театральные кареты останавливались на набережной Невы у маленького подъезда, ведущего в театр Эрмитажа.
Поднимаясь по широкой лестнице, мы предъявляли придворным лакеям наши входные билеты и расходились по уборным, а оттуда за кулисы, где в ожидании выхода на сцену весело болтали с толпой военной молодежи, что, впрочем, было строго запрещено нашим режиссёром, при появлении которого, мы, как стая вспугнутых птиц, разбегались в стороны.
Репетиции, как я уже говорила, начались в конце декабря и в конце января закончились тремя спектаклями. В начале февраля все участвующие были сняты в различных труппах. Как грустно было в последний раз выходить из театра, зная, что никогда больше не повторится то счастливое, веселое время репетиций.
По роскоши костюмов и декораций спектакль в Эрмитаже представлял что-то особенное, даже нам, ученицам, исполнявшим почти бессловесные роли монахинь, нищих и московских людей, шились новые костюмы и обувь. Сцена приема Годуновым иностранных послов, после его торжественного коронования была обставлена с большой роскошью и пышностью.
Царские палаты с расписными потолками и стенами, пестрота одежд послов, царь Борис на троне в парадном, царском одеянии, его жена, дети в атласных расшитых золотом нарядах, окружённые рындами в белых атласных кафтанах, группа боярышень, окружающие царевну Ксению, пестреющая нежными красками сарафанов, - всё ласкало глаз красивым сочетанием цветов.
Представление царю Борису каждого посла сопровождалось звуками бубен и литавров. Особенно типичен был турецкий посол в лице полковника Константина Павловича Прежбяно, Лев Сапега в лице И. Вельяшева, ученика наших курсов.
Радостный звон колоколов, мастерски переданный, гудел, разливаясь по палате, и вполне довершал картину торжественного дня. И рядом с этой роскошью, ярким ей контрастом являлась толпа народа и нищих, допущенных пред ясные царские очи, грязная, оборванная, с шумом и причитанием врывающаяся в царские палаты.
Народная сцена на Красной площади, за исключением князя Гагарина (?), исполнявшего роль боярина Шуйского, была обставлена ученицами и учениками драматических курсов. Много труда стоила постановка этой сцены покойному Николаю Фёдоровичу Сазонову, но зато и прошла хорошо.
Не помню, кто играл боярина Клешнина, (часть хранящейся у меня афиши оторвана), кажется, Стахович-младший, но его сцена с царем Борисом глубокой ночью в покоях царя производила сильное впечатление.
Все мы с замиранием сердца прислушивались к его глухому сильному басу и заключительным словам, обращенным к Борису: "Так умирай, как пес". В антракте играл придворный струнный оркестр.
На память об этом спектакле я храню афишу, изображающую свиток царской грамоты с царской печатью. Когда порою случается мне просматривать эту афишу, то, как живые встают предо мной все участвующие и грустно становится при мысли, что уже многих участников взяла могила, и главный устроитель, которому многие из нас обязаны весело проведенными днями, погиб ужасной смертью.
Я так и вижу высокую фигуру Великого Князя Сергея Александровича в нежно голубом кафтане, в шапке с бобровою опушкой, впереди которой горит и переливается чудный сапфир. Стоя за кулисами, Великий Князь часто разговаривал с В. Мятлевой, исполнявшей роль царицы Марфы или с М. Мятлевой бывшей прелестной царевной Ксенией. За полтора месяца, проведенных в Эрмитаже в репетициях, Великий Князь Сергей Александрович показал себя радушным и внимательным хозяином.
По окончании спектаклей Его Высочество, собрав нас вокруг себя в фойе, очень любезно благодарил нас за участие, говоря, что народные сцены прошли так удачно потому, что все мы с полной добросовестностью отнеслись к своим незначительным ролям.
Не помню, было ли это на генеральной репетиции или уже на спектакле, но дело вышло так: я стою у опущенного занавеса и, приложив глаз к отверстию среди него, рассматриваю блестящее общество, собравшееся в ожидании начала представления, и стараюсь отыскать Его Величество Государя Императора Александра III-го.
Передо мной амфитеатром возвышались места для зрителей, занятые блестящей публикой, ярко освещенной электрическими люстрами. На красном бархате обивки скамей красивыми группами выступали роскошные туалеты дам, блестящие мундиры военных, среди которых виднелись и фраки статских.
В зрительной зале стоял говор голосов, шелест шелковых платьев, иногда раздавался легкий смех. Но глаза мои усердно искали высокую, полную фигуру Государя и увидели его посреди зрительного зала в первом ряду в широком, нарочно для Его Величества, поставленном кресле. Величаво спокойное лицо Монарха было для меня всегда полно глубокой привлекательности.
Я помню, с каким восторгом, будучи еще девочкой, смотрела я на Государя во время его посещения театрального училища, когда мы, дети, окружив его тесной толпой, старались незаметно поцеловать полу его военного сюртука. Как просили мы дать нам поцеловать его руку, но Государь всегда неизменно отклонял это наше желание.
Сделавшись взрослой, я все-таки всегда с каким-то сладким умиленным чувством смотрела на Царя Миротворца. Стоя перед занавесом, я бывала счастлива, если удавалось услышать его громкий спокойный голос, разобрать произнесенные им слова.
В то время, как я вся, поглощенная представлявшейся мне интересной картиной, не в силах была от неё оторваться, чей-то голос за моей спиной негромко произнес: "Позвольте мне посмотреть".
Не оборачиваясь, я нетерпеливо ответила:
- Сейчас, подождите, - все не отрывая глаз от занавеса. Снова мне говорят:
- Я вас прошу, дайте мне посмотреть.
- Сейчас, сейчас.
Тогда чья-то рука опускается на мое плечо, и тот же голос, но громче и настойчивее произносит:
- Я вас очень прошу уступить мне место.
Я быстро оборачиваюсь и к моему великому смущению и страху очутилась лицом к лицу с Великим Князем Сергеем Александровичем. Бормоча: "Ради Бога, Ваше Высочество, извините меня", - я просто не знала, что делать.
Видя мое замешательство, Великий Князь ласково сказал:
- Ничего, ничего, - и, не обращая на меня больше внимания, по-видимому, не желая усиливать мое смущение, подошел к оставленному мною месту у занавеса.
Скоро после этого спектакля я уехала из Петербурга, и только в 1903-м году мне снова пришлось увидеть Его Высочество в Москве, когда Великий Князь вместе с Его Величеством Государем Императором Николаем II-м посетил 1-й Московский кадетский корпус. Я была поражена происшедшей с ним за эти годы переменой, так похудел и постарел Великий Князь.
Прошло еще два года, и весть об ужасной кончине Великого Князя пронеслась по всей России. До сих пор живо в душе моей воспоминание о времени, проведенном в Эрмитаже, сердце полно лучших чувств к мученически скончавшемуся Великому Князю, и я горячо молюсь за упокоение души его и дарование ему полного блаженства у Престола Всевышнего.