Немцы после войны, в так называемый «час ноль» (это официальный термин для первых послевоенных лет), когда история как бы начиналась заново, далеко не сразу пришли к пониманию того, что их прошлое надо «переработать».
Немцы впали скорее в ступор, в апатию, что в общем-то понятно: Германия была оккупирована, разделена. Даже право на государственность немцы потеряли, которая с таким трудом возникла в 1871 году. Для многих немцев казалось, что наступил конец света, конец истории …
В первые годы после войны было не до переоценки ценностей, на которых уже успело вырасти целое поколение. Разумеется, нацизм внешне был осуждён практически сразу. Но.
Но не отринут. Он не мог быть отринут теми, кто ещё вчера голосовал за Гитлера, кто вскидывал руку в нацистском приветствии, кто выполнял все нацистские ритуалы. Ну и верил в то, к чему призывал национал-социализм…
Нужно отметить, что где-то чуть ли не до конца XIX века господствовало представление о том, что мирный договор как бы «стирает» все предшествующие события, вину, кто на кого нападал и так далее. Хотя это было далеко не так, но представление было именно такое: подписывается договор и перечёркивается всё что было до сих пор.
Однако после нацистских концлагерей, после античеловеческого кошмара даже гуманная формула «простить, забыть» стала практически невозможной. И не эта формула, а её противоположность, то есть именно упорное вспоминание, присутствие этого кошмара в повседневной жизни людей, в их собственном сознании, как раз и должно было стать путём к консенсусу в немецком обществе.
И этот процесс развивался в несколько этапов ...
Далее будем говорить в основном о Западной Германии, поскольку на востоке, в советской зоне оккупации, впоследствии ГДР, осмысление прошлого происходило по-другому. Там возникло совершенно новое немецкое государство рабочих и крестьян, первое на немецкой земле, и своей базовой ценностью оно сделало антифашизм. Причём было отринуто всё: это не наше, это реваншистские настроения, мы не имеем с ними ничего общего.
Поэтому в восточной зоне нацизм был сразу осуждён полностью как явление во всех его чертах. То есть прошлое не просто не имело место, оно осталось вообще за пределами этого государства. ГДР не имеет отношения к немецкому прошлому. Антифашизм был качеством, с которым немцы ГДР рождались, которое они в школе обсуждали. А фашизм к ним, конкретно к их семьям, к тому, что происходило в Германии, не имело никакого отношения...
Конечно, этому способствовала тотальная денацификации в Восточной Германии, когда 15-16 летних подростков «гитлерюгенда» отправляли в лагеря. Но вроде как бы всех уже наказали, а те, кто остался, просто не чувствовали за собой вину. От них не требовалось свою вину почувствовать. Это опасно было, многое скрывалось. И даже если в семье что-то было, «Штази» - министерство государственной безопасности, - довольно жестко отслеживало нацизм и неонацизм.
Но не «снизу», не из общества пошёл этот призыв. Он шёл от государства «сверху», как своего рода постулат. При тотальности денацификации в восточной зоне, каждый немец не прошёл этот путь сознательного собственного осмысления своей степени соучастия в том, что происходило, степени соучастия своей семьи и, в конечном счёте, своей вины. Поэтому поэтапное осмысление своего прошлого у немцев на востоке Германии в своей массе отсутствовало …
Сразу после войны основной вектор осознания того, что произошло, самими немцами заключался в «комплексе жертвы». Война для немцев началась вовсе не в 1939 году и это фиксируется многими воспоминаниями. Война началась именно с бомбёжек, то есть тогда, когда она пришла к ним самим на порог. А это уже скорее 1941-1942 годы. Гражданское население сразу почувствовало себя жертвами войны. А вот всё остальное, то есть марш вермахта по Европе в 1940 году, нападение на Советский Союз, оккупация, планы расово-экономического переустройства целого континента, страдания других народов, холокост и так далее было, конечно, всё ужасно. Но война в Германию, к нам немцам, пришла тогда, когда нас стали бомбить. И кто-то, конечно, в чём-то виноват, но мирное гражданское население, большинство немцев просто страдало: на города, на немцев, на их дома сыпались бомбы…
Интересно обратиться к цифрам послевоенных социологических опросов. На мой взгляд, они комментариев не требуют.
Так вот, в анонимных опросах с 1945 по 1948 год с 47 до 50% выросло число немцев, считавших нацизм хорошей, но дурно реализованной идеей. То есть в теории – хорошо, но на практике – плохо. В тот же период до 1948 года с 41 до 30% снизилось число тех, кто считал нацизм исключительно плохой идеей без каких-то хороших черт. 18% жителей Германии были убеждены в том, что нация может стать сильной только при нахождении у власти сильного руководителя. 29% высказывались за цензуру высказываний, критикующих оккупационные власти, правительства, военную администрацию и так далее…
В послевоенной Германии 33% немцев были уверены поначалу в том, что евреи не могут иметь те же права, что и остальные граждане. 52% опрошенных в 1946 году считали, что территория Гданьска-Данцига, Судет, Австрии должны принадлежать Германии, должны быть с ней единым целым.
48% немцев были убеждены, что одни народы более склонны к господству, чем другие…
Как видно национал-социализм не прошёл даром. Страшны даже не только эти цифры, а то, что люди в опросах, проводившихся оккупационными властями в западной зоне, не стеснялись высказывать это мнение.
Историк Вольфрам Ветте говорил в своём интервью журналу «Die Zait» в 2011 году:
«После 1945 года велись бесконечные разговоры о войне на востоке. Генералы писали свои мемуары. Офицеры целыми сериями издавали романы, прославлявшие солдатские подвиги. Возьмите, к примеру, книги сотрудника ведомства Геббельса Пауля Карла Шмидта (Paul Karl Schmidt), который позднее стал называть себя Пауль Карелл (Paul Carell). Они у всех стояли на книжных полках. Много писали и о поражении вермахта под Москвой – как о победе русской зимы над отважными немецкими солдатами. Однако нигде нельзя было прочитать о том, какой на самом деле была эта военная кампания против России, о том, что это была война, в ходе которой немцы нарушили все действовавшие тогда конвенции.»
Свои собственные мучения от войны, ощущение себя «жертвой», первоначально очень хорошо снимало безусловное чувство сопричастности к этому режиму, ощущение того, что, хотя Гитлер законно пришёл к власти, но ты этому также поспособствовал…
Чувство вины активно насаждалось оккупационными властями. Так одно время в американской зоне, чтобы ничего не знавшие люди увидели своими глазами, что творилось в концлагерях, кадры кинохроники демонстрировали перед началом любого фильма. В зал опаздывающих не пускали. Только на выходе после сеанса можно было получить карточки на продукты и товары.
Немцы были вынуждены приходить и на всё это смотреть. Они шли на этот журнал, садились, закрывали глаза, зажимали уши, голову опускали на колени и так сидели до завершения журнала хроники иначе было слишком больно. А себя человек всегда склонен жалеть…
Не кто-то далёкий, а твои родители, близкие, соседи, все вокруг, ты сам, в конечно счёте, как бы ни был молод, создавали тот мир, который не просто пал, а оказался виновным в ужасающих злодеяниях. И тебе показывают вот эту кинохронику. Из-за этого мира, твоего мира, который ты создавал и в который верил, в Германии нет нормальной жизни. Но ты же и сам натерпелся от войны. Ты потерял жильё, ты потерял семью, может быть там твой отец или брат в плену. Ты тоже, значит, жертва национал-социализма. Ты потерпел от него, от этого преступного режима...
«Комплекс жертвы» у немцев был, конечно, прежде всего характерен в первые пару послевоенных десятилетий. Характерен для тех, кто пережил нацизм в сознательном возрасте, кто его действительно сотворил пусть даже своим молчанием, не-сопротивлением и непротивлением…
В свою очередь вот эта память «жертвы», как немцы себя осознавали, делилась на «героическую» и «травматическую».
В «травматической» памяти доминировали невозможность выразить свои переживания, ужас, стыд, огромное ощущение катастрофы, в конечном счёте апатия, шок. А вот в «героической» памяти, если она превалировала в сознании, немец приобретал как бы статус мученика, тем более, что стойкое преодоление трудностей, страданий воспитывалось всё тем же национал-социализмом: мы стойко преодолеем всё, что с нами происходит…
Денацификация, которая проводилась по-разному в разных зонах. И речь идёт не только про восточную зону. Различие было и в западных зонах по степени денацификации. Денацификация у немцев не только не рождала чувство вины, но напротив у них возникало сопротивление, непонимание, ужас и ощущение себя как жертвы...
В советской зоне всё было довольно жёстко. Там даже низовые функционеры национал-социалистической партии, какой-нибудь ответственный за несколько домов или 15-16летний мальчишка «гитлерюгенда» в большинстве своём отправлялись в заключение, в лагеря. Трудоспособным юношам можно было оказаться и в Советском Союзе на несколько лет в зависимости от тяжести соучастия в национал-социализме. С одним из таких немцев, жителем Швейцарии, который работал у нас на лесоповале, познакомился в конце 1970-х в ресторане в Бухаре ...
В западных зонах было по-другому. Например, в американской зоне практически каждый житель заполнял огромную анкету о степени своего участия в период национал-социализма. Это были тысячи, миллионы анкет. И эти анкеты могли иметь достаточно тяжёлые последствия. Для преподавателей, например, был совершенно реален запрет на профессию. Однако потом началась холодная война и этот процесс пошёл вспять. Хотя анкеты были заполнены, но последствий не было. Приблизительно до 1960-х годов большая часть немцев достаточно ясно помнили, что они делали сами и что делали их близкие родные в недавнем прошлом…
Хотя в Европе претензии немцев на роль «жертвы» особого сочувствия никогда не вызывали, но денацификация глобальной и тотальной не была. В первые годы после войны на Западе немцам в массе своей было трудно почувствовать себя виновными и ответственными за то, что происходило не только на фронтах, но и в тылу, в национал-социалистическом государстве. Тем не менее постепенно всё-таки Европа в целом стала осознавать, что преступления нацизма, пришедшего к власти абсолютно законным путём, в абсолютно демократической тогда Веймарской республике, который получил на выборах большинство голосов обычных избирателей, означает нечто большее, чем просто тупик германского национализма…
Это был край национализма для всего Запада. Это был конфликт, который стал осознаваться и в Британии, и во Франции, и в США. Конфликт внутри самой Западной цивилизации. Конфликт, который дошёл в своём стремлении к национальному государству до последней черты, за которой оказались варварство в промышленных масштабах культурной нации. Варварства, которого история до сих пор не знала…
Встал вопрос не только о судьбе германского народа, о его интересах. Возникла более существенная мысль: куда мы всё-таки идём в развитии общей западной цивилизации. Свобода человека как таковая, защита тех ценностей, которые родились в эпоху Просвещения и французской революции. Осознание глобального падения Запада, падения не только немцев, но и вопрос о том, как в условиях западной демократии могла родиться такая идея, как национал-социализм.
А был ведь ещё и итальянский фашизм, который не достиг такой степени «машинности» в индустриальном уничтожении людей, но совершенно отвратительный в идее превосходства своего народа и в том, что великая Италия достойна лучшей судьбы в мире за счёт завоевания других народов…
Намного позже после войны, свидетель прошлого, переживший нацизм, лауреат Нобелевской премии Гюнтер Грасс выразит совершенно полярные эмоции и чувства, которые станут общенациональным лейтмотивом культуры памяти в Германии...
«Никакое национальное чувство, даже окрашенное в самые идиллические тона, никакие уверения в благожелательности, переживших «благодать позднего рождения», не могут умалить или перечеркнуть тот опыт, который мы в единой Германии пережили как преступники, а другие претерпели от нас в качестве жертв. Нам не пройти мимо Освенцима. Как бы нам не хотелось, мы не должны даже пытаться совершить подобный акт насилия, ибо Освенцим неотделим от нас, он – несмываемое клеймо на нашей истории; он помог, во благо нам, сделать вывод, который можно сформулировать так: теперь-то, наконец, мы знаем самих себя» …
На мой взгляд процесс преодоления прошлого никогда не будет завершён у немцев. Каждое поколение по-новому переосмысливает для себя события далёкого прошлого, которого они не пережили и не были современниками...
Многие исследователи этого процесса сходятся во мнении, что первым признаком осознанных изменений в общественной жизни стали попытки отдельных немецких интеллектуалов непредвзято взглянуть на прошлое, на себя в этом прошлом и в настоящем. Это был поиск новых ориентиров национальной идентичности, без которых интеллектуалам, да и остальным, не жить в любой стране. Для ФРГ было необходимо как воздух заслужить «право» вернуться в западное цивилизационное пространство, из которого немцы фактически выпали. А немцам это давали достаточно жестко понять…
В исследованиях послевоенного прошлого Германии исходным пунктом обычно признаётся радио-лекция и статья 1959 года известного филолога и социолога Теодора Адорно «Что значит проработка прошлого». Тогда Адорно отметил, что преодоление прошлого означало до сих пор только попытку подвести черту под этим прошлым и по возможности стереть это прошлое из памяти. Адорно указывал, что это означает бессознательную (или не такую уж бессознательную) защиту от чувства вины. Привлекая психоаналитические термины, Адорно предложил свою концепцию «проработки прошлого», основанную на критическом анализе и само-рефлексии...
К началу 1960-х годов уже возникла новая смена поколений. Тогда на смену людям, активно действовавшим при нацизме, пришло скептическое поколение, «ищущее поколение» как его называли сами же немцы. Это были те, кто не мог участвовать в нацизме, кто войну фактически переживал детьми. Так вот у них идеи Адорно нашли благодатную почву.
В 1960-х состоялись судебные процессы по делу сотрудников лагерного персонала в Освенциме. Процессы получили название «франкфуртские». Это ознаменовало начало политики осознанного преодоления прошлого в ФРГ.
Кто-то может спросить: а как же Нюрнбергский процесс, который состоялся гораздо раньше?
Необходимо отметить, что первая серия судебных заседаний, которые состоялись во Франкфурте в 1963-1965 году получили гораздо более широкую общественную огласку, чем известный в России Нюрнбергский процесс. Почему так?
Позволю себе напомнить начало нашего разговора, где было сказано о том, что сразу после войны среди населения Германии господствовало чувство апатии, шока и осознания себя «жертвами». Нюрнбергский процесс происходил «сверху», а обывателями воспринимался как «судилище» победителей над немцами, пусть даже и над реальными военными преступниками. Кейтель, Шпеер, Гесс и другие – вот они преступники, но не я.
А вот франкфуртские процессы означали, что немцы начали судить САМИХ СЕБЯ и не только военных преступников, но и тех, кто являлся страшными виновниками того, что происходило в концлагерях...
К началу судебного разбирательства главный прокурор ФРГ Фриц Бауэр так сформулировал новое кредо: мы не хотим больше закрывать глаза, мы хотим судить самих себя, судить опасные факторы нашей истории… Это был своего рода водораздел в изменении коллективной памяти в Западной Германии. Правда, изменения были очень постепенные и очень тихие...
После того, как выжившими свидетелями в зале суда был воссоздан дух лагеря, игнорировать преступления национал-социализма стало просто невозможным. К работе юристов были подключены историки с целью просвещения общества о характере и масштабах нацистских преступлений. Донести правду о том, что преступления планировались заранее и о том, что в преступления так или иначе было вовлечено всё общество.
Все вместе – и юристы, и историки, и психологи – разработали правовой «принцип соучастника /попутчика» (нем. «Mitlaufer»), присуждая обвиняемым достаточно мягкие штрафы, осуждая прошлое в целом, признавая общий принцип соучастия в том, что происходило...
Тем не менее качественный и количественный перелом в настроении немецкого общества наступил чуть позже, где-то уже к концу 60-х годов. Тогда на фоне молодежной революции 1968 года, прокатившейся по всей Европе, в ФРГ возник в числе всех прочих протестов резкий протест против толкования германской истории. Этот протест возник у поколения, которое было рождено где-то сразу после войны. Молодёжь выступала против ценностей эпохи родителей, дедушек, бабушек, против бюргерского самомнения, самовосхваления, да и протестантской этики, которая предполагала, что человек, который преуспевает в этой земной жизни, спасён Богом и так далее. То есть, против всего того, что олицетворяло родительскую жизнь…
В одну из своих служебных командировок во Франкфурт состоялся разговор с одной из тогдашних «девушек», которая в конце 1960-х активно принимала участие в этих протестах, в движении хиппи. Она рассказала о своём семейном конфликте, когда она кричала в лицо своей матери: «Да-да, я такая! Какая угодно, но не такая, как ты!». Она рассказала, что ей было всё равно кем быть, но только не быть такой, как её мать - благообразной фрау, бюргершей. Её мать была женой, которая каждую неделю к мужу-отцу приходила с отчётом. Отец до пфеннига высчитывал на что она потратила деньги. Мать ничего не могла сказать, но оценивала вполне нормальной эту ситуацию. Ведь она не работала, не зарабатывала. Вся семья материально зависела от отца.
Этот конфликт имел глубокие корни и затрагивал прошлое…
Итак, в Германии началось важное обращение к прошлому вообще и к национал-социализму в частности. К жизни это обращение было вызвано желанием узнать и рассказать горькую правду о совершенных родителями преступлениях, идентифицировать себя именно с ними как соучастниками с одной стороны, а с другой стороны сопереживать по настоящему жертвам национал-социалистической политики, которая была нацелена на расовое и политическое уничтожение.
В то время эмоции молодёжь захватывали, и это понятно. Эмоциональность была необходима. Слишком долго, да и вообще по своим национальным качествам немцы находились в «бесстрастном состоянии», когда главным лейтмотивом было «а причём тут я»…
Сочувствие, сострадание к жертвам, к евреям, к узникам концлагерей, к восточным рабочим и так далее, привели к тому, что у следующих поколений сформировалась потребность представить, понять, как это могло произойти. Понять весь ужас массового уничтожения людей не только на индивидуальном, но и на общественном уровне. Хотя, конечно, прежнее «настроение жертвы» никуда не ушло. Ещё долго, чуть ли не до сегодняшнего дня оно сохраняет свою аттрактивность для многих немцев. Но в те времена довольно большая часть немцев активно включилась не только в обсуждения, но и в реальные дела. И это привело буквально к взрыву различных форм познания и переработки прошлого…
Что к ним стоит отнести? Во-первых, создание так называемых «исторических мастерских». Это организация совершенно разных людей, желавших активно включиться в процесс осмысления прошлого, поиск свидетелей, запись воспоминаний, исследования своей улицы, своего небольшого городка.
Сюда можно отнести и так называемые «биржи свидетелей» - организации людей, которые добровольно хотят рассказать о своём прошлом, хотят записать, передать кому-то знания о том, что происходило. Именно не исторические профессиональное знания, а свои воспоминания, как это было в действительности…
Проводился сбор материалов, когда школьники, студенты массово записывали истории жизни любых людей, которые соглашались им рассказывать. Например, был интересный проект в Рейнской области, когда было опрошено около 200 человек. Они рассказывали о своей жизни в 1930-1950-е годы. В своих историях немцы отмечали то, что им казалось важным в той эпохе, как они её осмыслили, как они понимали/воспринимали, что происходило на протяжении нескольких десятилетий.
Молодёжь требовала радикально изменить систему образования. Молодёжь требовала совершенно по-другому преподавать историю, а именно через принцип сопереживания и соучастия с жертвами национал-социалистического режима.
Сегодня во многих германских лицеях, гимназиях, школах довольно распространена так называемая «проектная деятельность», когда историю изучают не по учебнику, в котором достаточно жёстко написано об эпохе нацизма и многое названо своими именами. Историю изучают через «проекты», когда класс или какая-то группа в классе берёт на себя задачу создать определённый абрис эпохи, решить какую-то небольшую исследовательскую задачу, собрать воспоминания или познакомиться, написать свои впечатления о посещении лагеря военнопленных или места памяти. И эта проектная деятельность привела к определённым результатам.
Утвердилось представление о нацистском прошлом, что это террор, жестокость. Это лагерь смерти, это фигура погибшего или выжившего узника. На месте многих концлагерей, тюрем, зданий гестапо в Германии возникли памятные места, которые являются и музеями, и центрами научно-просветительной работы...
В 1965 году была создана постоянная экспозиция на месте концлагеря в Дахау. В том же 1965 году был расширен мемориальный комплекс, открытый в 1953 году на месте бывшего концлагеря в Нойенгамме. В 1966 году был открыт мемориальный комплекс Берген-Бельзен. В 2010 году в Берлине был создан центр «Топография террора» на месте главного здания гестапо.
В 1969 году закон о бессрочном преследовании за преступления холокоста получил большинство голосов в бундестаге и вступил в силу. В 1979 году бундестаг принял решение о принципиальной отмене срока давности за любые преступления в эпоху национал-социализма. И речь не идёт только о преследованиях евреев. Нет срока давности за любые преступления, за любые расстрелы в ту эпоху...
В марте 1986 года по телевидению был показан знаковый фильм Клода Ландсмена «Шоа», который содержал интервью как с выжившими в лагерях смерти свидетелями, так и с нацистами, приводившими в исполнение преступные приказы, с теми, кто оказывал им поддержку, с теми, кто жил рядом и не знал, не слышал, не понимал, не видел. На мой взгляд этот фильм чрезвычайно важный, смотришь его с большим трудом … За один «заход» не получилось. Очень тяжело …
В 1995 году была открыта выставка, которая была посвящена преступлениям вермахта, то есть немецкой армии. И это тоже был своеобразный водораздел, поскольку многие немцы, кто служил в вермахте, вовсю цеплялись за идею «чистого вермахта»: мы исполняли приказы. Одновременно была буря критики и буря одобрения этой выставки, которая прошла под названием «Война на уничтожение. Преступления вермахта с 1941 по 1944 год». Легенда о незапятнанном, чистом вермахте, которая дольше всех продержалась, была разрушена. На выставке было показано огромное количество документальных свидетельств о реальных преступлениях. Через немецкую армию прошли 18 миллионов человек. Большая часть этих немцев приняла участие в войне на Восточном фронте...
Почти каждая немецкая семья оказалась затронута этой историей. А ведь то, что происходит в семье, нередко является определяющим для коллективного сознания. Но в течение многих лет эта история замалчивалась, приукрашивалась или не признавалась. Сопротивление правде было огромным…
Приведу ещё один эпизод из своего личного опыта в июне 2012 года во Франкфурте. В одной из служебных командировок познакомился с бывшим добровольцем ваффен-сс (Waffen-SS). На меня произвело огромное впечатление его история.
Этот старый больной человек был погружён в процесс покаяния, который стал смыслом его жизни на оставшийся период. Старик повторял несколько раз «я не думал», «я не хотел думать», «я предал брата, отрёкся от него и не думал об этом», «я считал, что могу не думать об этом, а теперь я думаю об этом постоянно». Его брат участвовал в операции «Валькирия», в покушении на Адольфа Гитлера 20 июля 1944. Брат покончил с собой, не желая, чтобы его судили за участие в покушении. И когда к моему собеседнику, который в то время был юношей, пришёл командир и спросил: «Это твой брат?», он ответил: «Я не хочу ничего знать, это не мой брат. Я отрекаюсь от него». Конечно, он не сразу понял, что сделал, но после войны сегодняшний старик начал об этом думать...
Он один из трёх братьев выжил. Младший погиб на Восточном фронте, старший покончил с собой. Этот средний оказался в плену на Западе, вернулся домой. Мать сошла с ума. В общем, жуткая трагичная история семьи. И вот этот старик взял на себя всю вину и за вступление 17-летним добровольцем в ваффен-сс, и вину за отречение от брата. Старик говорил, что постоянно об этом думает, не может отвлечься и никогда себе этого не простит…
В ФРГ произошло интересное явление. Интеллигенция, гражданское общество «снизу» начало «проживать», перерабатывать прошлое. Очень по-разному, в разных масштабах, в дискуссиях, в спорах, с ругательствами, но тем не менее оно начало переживать «снизу». И очень долго этому процессу не хватало продуманного оформления и поддержки «сверху», со стороны власти, поскольку в условиях холодной войны много было всего крайнего.
Символический «прорыв» был совершён канцлером Вилли Брандтом, который в декабре 1970 года встал на колени перед памятником жертвам Варшавского гетто. Это был символический акт, когда немец, канцлер, социал-демократ, который в преступлениях фашистов не участвовал, сам встал и поставил страну на колени перед жертвами восстания Варшавского гетто.
Это было признание коллективной ответственности, предложение примирения, шаг навстречу и мировому и своему собственному обществу...
Следующий решающий шаг сделал федеральный президент Рихард фон Вайцзеккер своей речью по случаю 40-летия окончания войны 8 мая 1985 года. Впервые президент заявил, что конец войны был для немцев не только и не столько поражением, но … освобождением. Освобождением от самих себя, от своего режима. Через 10 лет в ходе опроса уже воссоединённой Германии в 1995 году 80% немцев этот тезис разделили и высказались за то, что в 1945 году произошло всё-таки «освобождение» …
В Германии изменения коснулись национального календаря памятных дат. Так, 27 января в день освобождения лагеря Аушвиц, того самого о котором сказал Гюнтер Грасс, в Германии чтут День памяти жертв Холокоста. В начале марта проходит Неделя братства немецкого и еврейского народов. 8 мая – День освобождения, традиционный день осмысления причин и последствий Второй мировой войны. В ноябре вспоминают годовщину хрустальной ночи, страшного антисемитского погрома 1938 года.
Наблюдая несколько раз в Германии 8 мая не скажу, что день освобождения как-то широко празднуется или вообще как-то заметен на уровне повседневной жизни немцев. Тем не менее на государственном уровне всё отмечено, формально соблюдается…
Нужно сказать, что «искупление» немцев стало одним из факторов сотрудничества в Западной Европе. Был преодолён франко-германский антагонизм, который столетия существовал со времён наполеоновских войн, преодолён на уровне народного, бытового взаимного неприятия французов и немцев.
Приведу высказывание бундесканцлера Герхарда Шрёдера к 60-летию освобождения Освенцима:
«Память о войне и геноциде в период национал-социализма стала частью нашей конституции. Некоторым это тяжело вынести. Всё же эта память неизменно принадлежит к нашей идентичности. Воспоминания о времени национал-социализма и его преступлениях – это моральная обязанность. Этим мы обязаны не только жертвам, выжившим, их родственникам. Нет, этим мы обязаны самим себе».
Эти слова Шрёдера – лейтмотив переработки прошлого Германии: немцы не могу построить свою собственную жизнь не осмысливая прошлое...
И в заключение нельзя умолчать ещё об одном аспекте.
Позитивная тенденция массового осмысления, массового искупления и признания вины тем не менее не предполагает безоговорочного преодоления прошлого, «комплекса жертвы», подавление ревизионистских явлений в освещении нацизма и так далее.
Начиная с 2000-х годов за последние два десятилетия наблюдается определённый откат в прошлое. И заключается он в упрёках сохранения вечного национального позора в коллективной памяти немцев. Этот упрёк разделяют многие, особенно молодёжь, ведь произошла ещё одна смена поколений...
Вот типичное мнение (цитирую):
«Молодое поколение всё-таки... даже не очень молодое, а под 40 – под 50 лет всё-таки хотят закончить это дело более или менее в том смысле, что мы не должны чувствовать себя на веки вечные виновными! Это было! Это было страшно! Но нужно стараться, чтобы это не повторилось, и всё. Но мы-то невиновны! Нельзя нас постоянно и на веки вечные вот так нам тыкать в нос: "вы виноваты!" И вот в этом-то именно и состоит: как быть с этой виной, которая существует как коллективная вина, но которую нельзя просто передать каждому новому поколению немцев!»
Это цитата из общественной дискуссии, которая проходила на тему о чувстве вины и коллективной памяти немцев.
Так можно или нельзя навешивать вину на каждое поколение? И что значит «навешивать», если люди её принимают сами, если немцы сами ставили перед собой этот вопрос о степени участия, степени вины даже не самих себя, а своей семьи, своих предков. Нельзя сказать, что современная Германия отвечает на этот вопрос однозначно.
На мой взгляд коллективную вину немцев и коллективное сопереживание жертвам национал-социализма уже НИКОГДА нельзя исключить из национальной идентичности немцев …
Другие публикации на канале о немцах, Гитлере, Германии:
«Был ли Гитлер евреем, вегетарианцем, сумасшедшим? Мифы, легенды и факты»
«Гитлер, начало: хотел стать художником, ненавидел алкоголь и пролетариат, возглавил рабочую парию и попал в тюрьму …»
«Как Гитлер стал законным рейхсканцлером Германии и кто ему в этом помогал. Друзья и соратники фюрера …»
«Великая депрессия, немцы и Гитлер. Как немцы стали национал-социалистами, получили порядок и социальные блага …»
«Как гражданское население Германии переживало войну и чем для них кончился Третий рейх …»