-А ты так себе журналист, Ирин Сергевна, - говорит мне мой гвардии рядовой Андрей Иваныч. Его в этот момент никто, кроме меня, не слышит, да и вообще кажется, что мы одни в этом мире.
-Чё это? - спрашиваю я с прищуром, нахмурившись для порядка.
Андрей Иваныч вздыхает, улыбается, обнимает меня покрепче - и отвечает:
-Смотрел я твою передачу про бойцов-орловцев…
Гвардии рядовой умолкает на мгновение. Смотрит куда-то далеко, а вернее всего - куда-то внутрь себя. Потом - вновь обращаясь ко мне, и вновь с улыбкой:
-Ну ты ж готова была их всех прямо вот в кадре обнять и расцеловать. Так тебя не хватит надолго…
… Я прекрасно поняла, что именно хотел сказать мне воюющий мой Андрей Иваныч. И в общем-то он прав. Идеальный текст - будь то текст письменный или записанный на камеру - должен быть отстраненным. Тогда у этого текста есть шанс быть доработанным, дошлифованным, доведенным до совершенства. Идеальная форма требует как минимум безмятежности автора.
Всё это так - и всё это я знаю. И были времена, когда я именно таким образом и дошлифовывала форму своих текстов до какого-то безмятежного состояния. Чтобы комар носа не подточил. Чтобы не к чему было придраться. Да…
А есть другие тексты. Живые. Болючие. В этом их изъян. Но в этом же - и их жизнь. Та самая пульсирующая (и, может быть, оттого не идеально красивая) венка. То самое живое несовершенство, которое порой заставляет читателя возмутиться - или заплакать; стукнуть кулаком по столу от возмущения - или вздохнуть и, в сопереживании герою, закрыть руками лицо, в смущении от возможных своих слез…
***
Патриотическая организация нашего города начала работу над книгой о погибших бойцах из числа тех, кто прикреплен к местному отделению фонда «Защитники Отечества». Об этом родственникам погибших сообщили в общем чате. Мол, нужно скинуть рассказ о своем герое. Прикрепили образец.
Образец - биография человека. С датами, с какими-то комментариями: мол, там-то родился, тогда-то погиб…
Моя крестная мама сразу же, конечно, переслала это мне. И я сразу же поняла, что про брата я не буду писать так, чтобы это был безмятежный, идеальный текст. Я буду писать про него так, чтобы не только нам с его мамой хотелось этот текст прочесть. Мы-то что? Мы и так помним и любим погибшего братишку…
Я буду писать этот текст так, чтобы сторонний человек, прочитав его, волей-неволей остановил на мгновение свой жизненный бег - и… и? И - может быть, нахмурился. Может быть, заплакал. А может быть, нахмурился от того, что не хотел плакать, а слезы - вот они, льются сами, против всякого на то позволения своего хмурого хозяина…
А еще я предложила помощь тем родным, кому по ряду причин трудно писать про своих погибших героев.
Предложила, надо сказать, со страхом и трепетом. Потому что - и в этом Андрей Иваныч-то прав - я так себе журналист. И не хочу писать идеальных, безмятежных текстов. Потому что написать нужно так, чтобы читателям было больно… А чтобы читателям было больно, нужно отболеть этим самой. А иначе и браться за такое не стОит, по моему убеждению.
Вот так вот…
И вот вопрос: может ли так себе журналист написать самый лучший в мире текст? Полагаю, может. Но только в том случае, если отдаст этому тексту часть себя. Своей души, своей радости. Своей, только ему Богом отмеренной благодати. Только если этот так себе журналист поделится той самой благодатью, осознавая, что у него самого ее станет на сколько-то меньше…
А книге - быть. И живым историям про погибших бойцов - быть. На всех меня, конечно, не хватит. Но уж на тех, кто попросил меня помочь, отмеренной моей благодати должно хватить, сколько бы у меня ее еще ни оставалось в жизни.
А главное - мне кажется, что, если приобщиться к боли от потери наших героев, нам всем возможно стать хоть немножко достойными их подвигов. Что, конечно же, гораздо важнее идеально безмятежного текста…