Оно вышло на свет и подняло голову, на меня посмотрели чёрные глазки-бусинки, дёрнулись поредевшие усы. Крыса, просто крыса… Больная, разлагающаяся заживо крыса. Она подволакивала заднюю лапку, но упорно двигалась ко мне, будто моля о помощи — или последнем милосердии.
Серая шёрстка свалялась и взмокла — гниль уже разъедала мягкие ткани. Когда она непроизвольно дёргала головой на каждом шаге, я замечала, что губа с одной стороны изъедена заразой — торчали два жёлтых передних зуба, виднелись сомкнутые в глубине пасти моляры.
Крыса приближалась, влача за собой безвольный хвост, а я просто стояла и не могла пошевелиться. Ужас и отвращение сковали каждый мускул надёжнее кандалов городской тюрьмы. Нет, нет, нет… только не снова. Я не могу пройти через этот кошмар опять. Нужно бежать, пока не поздно. Но не могу, не выходит…
Несчастный зверёк сделал ещё один рывок и припал грудью на паркет. Видимый с этой стороны глаз затянулся бельмом и… вытек, будто проколотая икринка. Но крыса не издохла. Уже не в силах переставлять лапки, она ползла, а челюсть её клацала о половицу, провисая на подгнивших связках, грозясь вот-вот отвалиться…
Я непроизвольно прижала оледеневшие пальцы к губам и подалась назад. Врезалась поясницей в высокий столик, тот закачался, пошатнув вазу. Под звуки бьющегося фарфора я ринулась прочь из гостиной, через узкий коридорчик, ведущий в бытовые помещения.
Там наверняка должен быть чёрный ход для прислуги, пусть господин Даттон и не нанимал постоянный штат. Сердце бешено колотилось в рёбра, тугой корсаж под платьем не давал продохнуть, каблуки стучали по широким плиткам с замысловатым узором. Я комкала руками тяжёлый подол с подъюбниками и проклинала собственный наряд за неудобность.
Путь занял всего десятка полтора порывистых шагов, однако для меня они растянулись в вечность отчаяния и болезненных воспоминаний. Казалось, гниль пропитала все стены богатого жилища. Я знала, что она не передаётся с воздухом, однако не хотела дышать миазмами разложения.
И страшно становилось от мысли, что я тут так много всего потрогала… Ну, почему я не натянула лайковые перчатки? Они остались в передней, ведь погода уже не такая прохладная.
К дверной ручке кухни я уже не осмелилась прикоснуться голой кожей, завернула руку краем подола. Помещение для приготовления пищи в доме Даттона располагалось не в полуподвале, как у нас, а в отдельной пристройке под стропильной крышей. Окна здесь были шире, но света проливали совсем немного из-за обвившего стены снаружи плюща.
В полумраке я заметила спасительный выход и бросилась к нему, едва не споткнувшись о… Боги милостивые… Пресветлая Дея, защити меня и сохрани…
Удержаться на ногах не получилось. Внезапный испуг превратил мои колени в вату, и та оказалась не в состоянии удерживать весь груз человеческой плоти вертикально.
Передо мной же распласталась другая плоть. Тоже человеческая.
— Господин Даттон, божечки… — пролепетала я будто девчонка, не узнавая собственный голос и вновь невольно прижимая ладонь ко рту. Пальцы тут же в ужасе отдёрнулись. И задрожали в ошеломлении и панике — на них осталась чёрная, отвратительная грязь.
— Нет, нет, только не это… — Слова срывались с губ, и те чувствовали мерзкий вкус, занесённый неловким движением. В отчаянии я принялась стирать эту пакость рукавом. Вторая, такая же грязная рука, уцепилась за край столешницы. Под седалищем ощущалась холодная, гадкая влага, она пропитывала ткань, подбираясь к коже. Не помня себя, я поднялась — задняя часть платья изгваздалась в гнили.
На останки старика я старалась не смотреть. Но этот запах…
Желудок подкатился к гортани. Удержать завтрак внутри не получилось. Полупереваренные пирожки устремились на и без того перемазанный пол. Рот пришлось снова утирать. Глаза резало, они слезились, нос начал шмыгать, а рвотные позывы не прекращались.
Нужно выбраться отсюда… свежий воздух, хотя бы глоток свежего воздуха…
Я проглотила комок едкой желчи и начала оттирать ладони полотенцем. Да, это уже бесполезно, но не могу… не хочу прикасаться к себе такими руками. Нужно избавиться от этой погани, стереть хотя бы видимые следы, чтобы не пугать прохожих. И немедленно сообщить в Орден. Да, правильно, они же помогут, ещё не слишком поздно. Нужно успокоиться, взять себя в руки…
Руки, блин! Эти грязные, отвратительные руки!
На низкой лавке рядом со столешницей для готовки стояло судомойное корыто. В отчаянии я бросилась к нему и набрала воды ведром из бочки у входа. Начала намыливать ладони, моргая от катящихся по щекам слез. И заметила ещё одну крысу. Дохлую.
Её трупик стекал с края столешницы мерзкой, уже подсохшей жижей. Шкурка казалась опустевшей, но постепенно гниль справиться и с волосяным покровом. Наверное, он не такой вкусный, как мясо, сухожилия, кости…
Меня снова вывернуло наизнанку.
Лишь чудом моя ступня не угодила в останки ещё одного грызуна. Похоже, серые тварюшки нажрались мертвечины. Ведь если ещё вчера Даттон был жив, а при слабом заражении болезнь развивается не так уж быстро… Они наелись до отвала. Наверное, продолжали жрать размягчившееся мясо, не замечая, как их собственная плоть становится такой же, а боль гложет сильнее и сильнее…
Обмен веществ у мелкого зверья быстрее нашего, так что и зараза разносится по венам скоренько. Эта крыса оказалась посвежее: под облезлой шкуркой проступал белёсый скелет. Она только начала подтекать, лужица не успела превратиться в маленькое смертоносное озерцо.
Не сразу, но я заметила даже изюминки, рассыпанные по полу — подохшие мухи.
Инфекция. Здесь всюду инфекция. И я перемазалась в этом воплощении гнева чудовищного змея. В его последнем проклятии, в отмщении за своё падение. Архудеран погиб, но не проиграл. Даже сейчас он упорно тащит весь мир в свою могилу. Его прогнившие кольца опутали весь континент и даже здесь, на защищённом морскими течениями острове, нет спасения от его скверны.
Краем глаза я заметила какое-то шевеление.
В груди сдавило, дыхание стало прерывистым. Чувствуя ручьи холодного пота, сбегающие по коже, омывающие лоб и заливающие веки, я обернулась на тело, некогда служившее прибежищем старого скряги. Он ведь не может оказаться живым… наверняка очередная крыса, ещё не успевшая подохнуть вслед за товарками.
Тошнотворные спазмы снова сжали желудок кузнечными тисками.
Гниль уже разъела кожные покровы лица, оставила свободными от мягких тканей крепкие не по возрасту зубы, обнажила скуловые кости. Смотреть в пустые глазницы не хотелось, да и не было надобности. Старик добрался до кухни в одном исподнем. Наверное, почувствовал, что дела плохи ещё там, в постели наверху. Спустился вниз и пришёл на кухню, что бы что? Позвать на помощь? Попить водички?
Нет, вон, бутылка джина без пробки. За тёмным стеклом не видно, осталось ли сколько-то содержимого. Похоже, решил облегчить боль народными средствами, да так и не сумел или не захотел никого позвать. Не сообщил, что с ним происходит. Даже не оставил предупреждающего послания на собственной двери, чтобы никого не постигла его участь.
Как меня сейчас.
Всё же, старый Даттон всегда был вредным старикашкой. С детства его не любила. Умереть, никого не прося об облегчении страданий — да. Подумать о судьбе других — нет. Горделивый хрыч.
И сейчас пузо этого хрыча раздувалось изнутри.
Поняв, что происходит, я в ужасе бросилась к дверной ручке. Позвоночник будто прошибло остриём копья, потому что та не поддалась. Дверь чёрного хода оказалась заперта. В отчаянии я пнула её разок-другой, не жалея дорогих туфель.
Тем временем кожа на животе старика, покрытая узором чёрных вен, снова вздулась, будто мертвец пытался дышать. Брюхо вспучивалось, опадало, снова начинало ходить. Наконец, мембрана кожных покровов лопнула, не выдержав натяжения. Расползлась, проливая потоки чёрной смерти на кафельную плитку.
Нестерпимая вонь заполнила помещение.
Стараясь не дышать, я по стеночке начала обходить тело. Нет, причина моего нежелания наполнять лёгкие этими ароматами не в их чудовищной отвратности. Если это то, что я думаю… О, Великая Троица, к вам взываю с мольбой! Азар, Бриар и Дея, не оставьте меня в час нужды…
Из гнилых кишок показалась чёрная палочка, покрытая щетинками.
Продолжение главы: