Лакеи барина Некрасова обманывали и обворовывали, уничтожали по недалëкости ума рукописи поэта, пропивали выданные им деньги. Как реагировал на это А.Н. Некрасов?
Долгое время я никак не могла выделить время для того, чтобы прочитать «Воспоминания» Авдотьи Яковлевны Панаевой. Думаю, те, кто в своё время учился в советской школе, прекрасно помнят, что Авдотья Яковлевна была невенчанной женой Николая Алексеевича Некрасова. Мне интересно было взглянуть на сурового классика через призму взгляда А. Я. Панаевой, замужней женщины из богемной среды, открыто сожительствующей с Некрасовым почти 20 лет.
И вот наконец появилось немного свободного времени — я читаю пожелтевшую книгу, изданную в 1986 году. Настоящую, бумажную, с чьими-то карандашными пометами на полях.
Слог Авдотьи Яковлевны остроумен, лёгок, лаконичен. Она иронична и тактична одновременно, кажется искренней. Нигде мне не встретилось ни слова осуждения или обиды на поэта, известного в быту своим нелёгким нравом. Мы знаем, что после смерти Панаева, вместо того чтобы наконец-то соединиться законными узами, Авдотья Яковлевна и Некрасов окончательно расстались: распался не только их любовный, но и творческий тандем. Дописывая «Воспоминания» в весьма стеснённых финансовых обстоятельствах, она не позволяет себе опускаться до упрёков в адрес бывшего возлюбленного. Грязное исподнее, если и было, спрятано от посторонних глаз. Начинаю понимать, что Авдотья Яковлевна умела очаровывать не только привлекательным личиком и фигурой. Я тоже под очарованием её личности.
Расставшись с Некрасовым, Панаева выходит замуж за ещё одного литератора Головачёва, но мы практически не знаем Авдотью Яковлевну под этой фамилией, поэтому я позволю себе называть её Панаевой.
Забавны её наблюдения за отношениями, которые складывались у Некрасова с его слугами. Мне было интересно взглянуть на известного поэта, дворянина с этой точки зрения: каким барином был Николай Алексеевич для тех, кто к нему нанимался служить за жалованье.
Описывая быт поэта, Авдотья Яковлевна особенно много пишет о двух некрасовских лакеях — Петре и Иване, получивших прозвища Спрут и Барон, — и об одном из его кучеров, Николае. Презанятные экземпляры!
Меткие прозвища мне нравятся больше: позволю себе вслед за Авдотьей Яковлевной именовать Петра и Ивана Спрутом и Бароном, тем более что и сам Пëтр на прозвище Спрут отзывался.
Спрут прослужил у поэта в 50-ых годах XIX века около трёх лет. Нанимаясь к Некрасову, лакей схитрил и значительно омолодил себя аж на 15 лет. К 55 годам ему стало трудно много ходить по поручениям барина: то рукопись отнеси в редакцию, то в типографию, то к цензорам, то срочно письмо доставь. Вот пожилой Спрут и запросился на покой и был рассчитан Некрасовым. А может, на воре просто шапка стала гореть...Но не буду забегать вперëд.
Для начала Некрасов отдал Спруту полный костюм из личных вещей, потому что внешне непривлекательный лакей выглядел в своей замурзанной одежде так, что другие литераторы с более эсетическими запросами воротили от него нос. Однако Спрут в господский костюм всё никак не обряжался. На вопросы Некрасова, почему он до сих пор не переоделся в более приличное платье, лакей отвечал, что спрева хочет доносить свой сюртук.
— Приоденется, — флегамтически замечал Николай Алексеевич, и терпеливо ждал, когда же Спрут решит, что наступила пора носить подаренный ему Некрасовым костюм.
Сначала Спрут старался произвести впечатление на барина, стремился выглядеть расторопным, но от природы лакей был неуклюж, поэтому выглядел суетливым и становился настоящим бедствием для Некрасова. То лакей, смахивая пыль, переложит важные для Некрасова бумаги, и тот затем вынужден долго рыться в завалах своего творческого хаоса на столе, отыскивая нужный документ или рукопись. То листы с корректурой — плоды ночного труда — слетят со стола на пол, Спрут бумаги подметëт и печь ими растопит. Некрасов в ответ лишь машет на него руками: поди скорее прочь.
Спрут часто являлся по зову барина заспанным, с нечёсаными вихрами, стоящими дыбом, а то вдруг сделался необыкновенно бодрствующим. Враждующий со Спрутом Барон донёс Авдотье Яковлевне, что заметил следующее: как только к Некрасову кто-нибудь явится в гости, Спрут бежит в дворницкую и что-то докладывает постоянно сидящему там господину; а ещё лакей часто подслушивает у дверей, о чем барин беседует с гостями.
Следует отметить, что описывемые времена были не самые простые: над «Современником» сгустились тучи из-за недавнего дела с петрашевцами. Авдотья Яковлевна насторожилась после донесения Барона, стала приглядывать за Спрутом и убедилась: лакей подсматривал за господами. Панаева предупредила Некрасова и его окружение, что в доме завёлся шпион. На совет гнать Спрута в шею с тёплого местечка Некрасов ответил:
— Я никогда так не был доволен Петром, как теперь. Он по своему тупоумию не в состоянии связно передать какой-нибудь подслушанный им разговор, а тем более присочинить что-нибудь подходящее к тому, что говорилось между нами.
И в самом деле разоблачëнный Панаевой Спрут продолжал служить Некрасову, несмотря на подозрения прислуги, что он крадёт у хозяев сахар, чай и стеариновые свечи.
Некрасов замечал, что у него иногда пропадают мелкие деньги, которые он разбрасывал где попало. Как-то после пропажи второй подряд чайной ложки из столового серебра задыхающийся от переполнявшего его возмущения Барон явился к Авдотье Яковлевне, дескать, либо снимите с меня обязанность следить за серебром, либо заставьте Спрута не препятствовать обыску, потому что мы сраму не потерпим, все согласны показать свои сундуки, лишь он один артачится. К чести Барона надо сказать, что он был согласен на удержание части его жалования для компенсации хозяевам двух пропавших серебряных ложек.
Авдотья Яковлевна отказалась устраивать обыск в вещах прислуги. Через час после разговора Панаевой с донельзя расстроенным Бароном к ней с видом оскорбленной добродетели явился Спрут. В руке он демонстративно держал ложку:
— Вот, нашёл ложку на столе под бумагами у Николая Алексеевича. А меня все вором обзывали.
Когда Авдотья Яковлена стала пенять Барону: напрасно он обвинял Спрута в краже столового серебра, тот с упрёком ответил:
— Кому Вы верите, Авдотья Яковлевна! Он просто испугался, что мы хотим позвать квартального и просить его устроить у нас обыск.
Барон продолжал разоблачать Спрута: он перепродаёт украденные у Николая Алексеевича бумагу и бутылки из-под вина. В самом деле после того, как Спрут по собственному желанию рассчитался со службы у Некрасова и съехал, обнаружилось следующее: вместе с бывшим лакеем из дома пропали часть господского белья, некоторые охотничьи принадлежности и — самое обидное для Некрасова — новые охотничьи сапоги. Также впоследствии выяснилось, что Спрут перепродавал букинисту стянутые из кабинета хозяина книги и листы запрещённого цензурой к печати «Иллюстрированного альманаха», которые хранились на чердаке.
Некрасов не стал каким-либо образом преследовать бывшего лакея, лишь заметил:
— Ай да Спрут! Оправдал своё прозвище. Всё сцапывал, что попадалось.
Удивительным образом не повезло Некрасову и с кучером Николаем. Это был крестьянин, отпросившийся у своего барина работать в городе в счёт оброка. Вид у него оказался самый непрезентабельный: новый кафтан на нём вскоре засалился, кучер никогда его не застёгивал на все пуговицы, на козлах сидел как-то криво, а самое главное — езда с ним часто для Некрасова заканчивалась казусами. Правил лошадьми Николай абы как. Один раз Некрасов еле успел увернуться от удара в голову дышлом, а как-то Николай вывернул своего барина из саней в грязь.
Все эти нелепости скорее всего происходили из-за того, что кучер часто был нетрезв. Не раз Николай Алексеевич был вынужден заказывать извозчика на стороне, потому что его кучер был не в состоянии править лошадьми. Бывало и такое, что Николай довезёт Некрасова до типографии, а обратно отвезти уже не может: пока он ждал барина, успел напиться. Однажды Некрасову пришлось самому править лошадьми и придерживать всю обратную дорогу Николая, чтобы тот не свалился с козел.
Некрасов отечески усовещал кучера, чтобы тот пил в меру, Николай слёзно умолял его простить и божился, что без разрешения барина больше ни капли спиртного в рот не возьмёт.
Расстаться с никудышным кучером Некрасов решился лишь после следующего эпизода. В очередной раз напившийся Николай съехал с дороги, сломал дрожки, покалечил ногу лошади и был задержан квартальным. Через день остывший от гнева Некрасов заплатил квартальному 25 рублей за то, чтобы кучера выпустили на свободу. Дрожки оказались в таком состоянии, что чинить их было бессмысленно. Нога лошади требовала долгого лечения.
На все мольбы Николая не гнать его от барина Некрасов возразил:
— На что мне кучер, когда у меня теперь нет ни лошади, ни дрожек по твоей милости?
Некрасов согласился не отписывать кучера к его барину и дал Николаю возможность поискать новое место для службы в городе. Напоследок с уже уволенным кучером и Некрасовым произошёл ещё один казус.
Николай явился к бывшему барину просить, чтобы тот помог ему отправиться в родную деревню, дескать, на новых местах все какая-то незадача, соскучился он по старым родителям, да и мать больна, боится он остаться без её благословения. Некрасов дал Николаю денег на дорогу: езжай с Богом! Через пять дней плачущий Николай вновь повалился в ноги поэту с мольбой отправить его в деревню. Оказывается, получив деньги на дорогу, бывший кучер никуда не поехал, всё это время был в Петербурге, напиваясь до беспамятства. Некрасов вновь дал Николаю денег на дорогу и отправил его домой под присмотром знакомого ярославского мужика.
Почему вспыльчивый от природы, обычно легко раздражавшийся Николай Алексеевич был столь терпелив к этим людям, вызывавшим у иных из ближайшего окружения писателя насмешки и брезгливость? Думаю, ответом на этот вопрос может послужить переданные Панаевой слова Некрасова:
— Я не чувствую омерзения к ним, а жалость, потому что с детства насмотрелся на их жизнь, начиная с их детства и до смерти. Мы с тобою были бы такими же, если бы родились дворовыми.
На возражения Панаева, что в Некрасове нет «закваски помещика», в нём развилось эстетическое чувство, а такой человек не может видеть около себя дикарей, писатель ответил:
— Пусть лучше я останусь с закваскою помещика на всю жизнь, да не буду с отвращением относиться к людям только потому, что они родились на барском дворе.
Чувства и принципы по отношению к крестьянам у Николая Алесеевича не расходились с делом. Вступив в наследство, Некрасов отпустил на волю около 1800 крепостных крестьян, одарив их землёй и простив им имеющиеся долги.
Я не думаю, что в своих «Воспоминаниях» Авдотья Яковлевна приукрашивала образ Некрасова, его поступки и слова. Расставание Некрасову и Панаевой далось тяжело, между ними, несомненно, были обиды. Многие современники пеняли Некрасову за то, что он финансово не помогает в очередной раз оводовевшей в браке с Головачёвым бывшей гражданской жене, которая наконец-то стала матерью и переживала с маленькой дочерью не лучшие времена.
Барин Некрасов через призму воспоминаний А.Я. Панаевой видится мне человеком сострадательным, терпеливым, многое прощающим, понимающим степень лакейства, укоренившегося в слуге, но принимающим его таким, какой он есть. Временами даже кажется, что слуги, нанимавшиеся к Некрасову, нуждались в барине больше, чем он в них.
Глядя на то, как терпеливо и «флегматично» барин Некрасов относится к выходкам этих персонажей, не могу не отметить, что поэт и человек Некрасов не распадаются в моём восприятии на две разные личности. Гуматистом Николай Алексеевич был не только на страницах своих творений, вошедших в школьную программу, но и в жизни. И это несколько примирило меня с тем, что муж из Николая Алексеевича вышел так себе. Справедливее сказать: вообще не вышел. Но человек, который умел быть снисходительным к чужим слабостям, имеет право на то, чтобы и к его слабостям относились с пониманием.
Было ли вам, мои читатели, интересно взглянуть на известного классика с этой "бытовой" стороны?
Удалось ли узнать о хрестоматийном Н.А. Некрасове что-то новое?