БУЛЫЧЁВ – СОШИНСКАЯ
Удивительная семья – два талантливых человека, чья основная профессия никак не была связана с литературой. Муж – известный ученый – историк и востоковед Игорь Можейко, жена – архитектор, профессиональная художница Кира Сошинская, стали известными писателями-фантастами.
Кир Булычёв (настоящее имя Игорь Всеволодович Можейко; 1934-2003) – писатель-фантаст, драматург, поэт, сценарист и литературовед; историк и востоковед.
Игорь Можейко родился в Москве в семье юриста, профсоюзного деятеля Всеволода Николаевича Можейко (дворянского происхождения), окончившего юридический факультет ЛГУ. Однажды инспектируя карандашную фабрику Хаммера, он познакомился там с работницей Марией Михайловной Булычёвой, с которой вступил в брак в 1925 году. Мария Михайловна была дочерью офицера, полковника Михаила Булычёва, преподавателя фехтования Первого Кадетского корпуса, и до революции обучалась в Смольном институте благородных девиц. Девочка зарабатывала на жизнь, выступая спарринг-партнером на кортах во времена НЭПа, была работницей на фабрике Хаммера, работала шофером, закончила автодорожный институт. А затем поступила в Академию им. Ворошилова, после окончания которой в 1933 году получила звание военного инженера 3-го ранга и была распределена на должность коменданта Шлиссельбургской крепости, в которой в тогда размещался склад боеприпасов. Но после рождения сына Мария Михайловна ушла с военной службы. А во время войны работала начальником авиадесантной школы в г. Чистополь.
В 1939 году отец оставил семью, а мать вскоре вышла замуж второй раз – за Якова Исааковича Бокиника, химика, ученого в области фотографической технологии, доктора химических наук, автора нескольких монографий в области фотографии. В этом браке родилась младшая сестра Игоря Можейко Наталья.
Яков Исаакович не вернулся с фронта, погиб в самом конце войны, 7 мая 1945 г., и Марии Михайловне пришлось растить двух детей, при этом и сын, и дочь были уверены: несмотря на все трудности, у них было совершенно замечательное детство. В их небольшой квартире на Сивцевом Вражке часто бывали друзья мамы, учёные, писатели, другие яркие личности.
По воспоминаниям самого Игоря Можейко, Мария Михайловна была женщиной совершенно железного характера, и ее пример много дал будущему ученому и писателю. Стойкости, предельной собранности и внутренней готовности к препятствиям он научился с детства.
В детстве Игорь хотел стать художником и даже поступил в художественную школу. Правда, учился он там совсем недолго – заболел, много пропустил, а потом побоялся вернуться обратно. Игорь сильно переживал и обижался на маму за то, что не уговорила, не настояла.
Его школьные и институтские друзья не раз вспоминали, что этюдник был неотъемлемым атрибутом молодого Можейко — тот не расставался с ним даже в турпоходах, раскрывая при каждом удобном случае. Он рисовал красоты природы, людей, строения — с равным интересом и удовольствием. Но свои рисунки и акварельные картины Игорь долгие годы хранил при себе и мало кому показывал. Исключением стали разве что несколько беглых набросков под названием «В зоопарке» для газеты «Советский студент» — малотиражки Института иностранных языков, где он тогда учился на втором курсе.
А более серьезное появление в печати Можейко-художника относится уже к шестидесятым годам, когда он сам иллюстрировал свои путевые очерки для журнала «Вокруг света» и оформлял первые, тогда еще не фантастические, а научно-популярные книги: «Это — Гана», «Аун Сан» (в серии «Жизнь замечательных людей»), «5000 храмов на берегу Иравади»…
Наверное, вовсе не удивительно, что его женой стала профессиональная художница Кира Алексеевна Сошинская. Впоследствии Игорь с юмором вспоминал, что, взглянув на его энергичные занятия изобразительным искусством, супруга предложила каждому заниматься своим делом: «Ты лучше пиши, а рисование оставь мне». Так и получилось — многие книги Кира Булычёва и некоторые научно-популярные труды Игоря Можейко увидели свет именно в оригинальном и выразительном художественном оформлении его жены.
Ставший впоследствии знаменитым на весь мир писателем-фантастом, Игорь Можейко, все же, начинал свою литературную жизнь как поэт.
Он начал писать стихи в подростковом возрасте и постоянно возвращался к поэзии на протяжении всей жизни. Первые зарифмованные наброски, по его собственному признанию, он сделал еще в школьные годы, когда в январе 1948-го попал в больницу во время подготовки к операции на гландах. Вынужденный долгий и скучный досуг скрашивался сочинением героико-эпической поэмы со сказочным сюжетом, в подражание «Руслану и Людмиле» Пушкина. Это дебютное, еще неумелое поэтическое сочинение Игоря называлось «Замок Фахры» и было выдержано в цветистых тонах наивной романтической стилистики:
Пред нами замок на холме
Лучами солнца озарен.
Оно играет в хрустале,
Сверкает стеклами окон.
Хрустальны башни по углам,
Свет отражая и искрясь,
Блистают в солнечных лучах.
В сравненьи с ними тускл алмаз,
Когда он выставлен средь нас
В просторном зале напоказ.
Там птицы райские в садах
Щебечут средь дерев зеленых,
Там рыбки плавают в прудах,
И бьют средь них фонтаны вольно.
А в 1950 году Игорь и его друзья-одноклассники задумали выпускать рукописный альманах «КоВЧеГ». Название появилось в честь образованного ими неформального литературного объединения «КВЧГ» — Кто Во Что Горазд. Игорь оказался «горазд» на очень многое, в том числе и в области поэзии: от сочиненных экспромтом остроумных миниатюр-эпиграмм до целой поэмы «Замок Фахры».
Все в Москве наоборот.
Где ворота – нет ворот.
Нет Ильинских, нету Красных,
Нету Кировских ворот.
На Ямских не сыщешь ямы,
А в Хамовниках не хамы –
Вежливый народ живет.
Друзья рассказывали, что в те же годы он с успехом сочинял пародии на популярные эстрадные песни. А знаменитую блатную «Мурку» даже перевел на английский:
Oh, hello, my Mary, dear little Mary,
Oh, hello, my Mary, and goodbye!..
(Ты зашухарила всю нашу малину,
А теперь маслину получай!)
Поэтическая стихия настолько властно захватила и увлекла Игоря, что новые стихотворения в самых разных жанрах появлялись почти непрерывно. Так, среди стихотворений есть остроумная авторская вариация на классический, обыгрывавшийся в свое время еще Достоевским в романе «Бесы» (как вирши капитана Лебядкина), сюжет о таракане, попавшем в стакан:
Я проснулся утром рано.
Вижу в кухне таракана.
Этот самый таракан
Подносил ко рту стакан,
Тот, что с ночи я оставил,
В шкаф на полочку поставил.
Я тяну к себе стакан —
Не пускает таракан.
Я кричу ему: «Постой!»
А стакан уже пустой.
Тут уж донышком стакана
Я прихлопнул таракана.
Верь не верь, но так и было.
Жадность фраера сгубила.
Поделился бы со мной, —
Был бы пьяный и живой.
Часто в основу стихов ложились яркие впечатления, привезенные из многочисленных путешествий…
Облака между мной и Францией.
В самолёта застёгнутом ранце
Я считаю часами мили,
А по милям считаю часы.
Всё как раньше, с той только разницей,
Что не те облака были
И другие, но схожие крылья
По широтам меня несли…
Нередко героями его произведений становились исторические персонажи. Есть стихи, рассказывающие о погибшем при заговоре бояр князе Андрее Боголюбском, об убитом по приказу Бориса Годунова царевиче Дмитрии, о великом поэте Лермонтове, о легендарном путешественнике Марко Поло (ему посвящена целая поэма).
Запавших глаз морщинистые ямы
Светились равнодушием пустынь.
Неправда, – балабонили упрямо
Прикованные лавками купцы.
Увидеть те края не в нашей власти,
Туда еще неведомы пути.
(Как если б я сказал, что был на Марсе
И прилетел оттуда невредим).
И он молчал, молчал десятилетья,
Не объяснив резонов и причин.
Лишь иногда хлестали память плетью
Глаза давно умершей Кокачин.
Лишь иногда припомнится усмешка,
Какой с ним попрощался Хубилай.
И вспомнится, как чинно и неспешно
Дорога караванная вела.
За ужином ударится о блюдце
Мутнеющая старчески слеза.
Ни времени к минувшему вернуться,
Ни средств, чтоб в настоящем доказать…
Присутствует в этих строках и некоторый психологический подтекст: как в свое время Марко Поло оказался в чужих экзотических краях, так теперь сам Можейко находился за тысячи километров от родины, в окружении бирманских ориентальных красот. Правда, по сюжету стихотворения для 70-летнего Марко Поло все уже заканчивалось – печально и горестно, тогда как Можейко было всего лишь 24 года, и жизнь еще не принесла ему трагических разочарований, подобных скорбным переживаниям усталого итальянца.
Перу ученого-историка Игоря Можейко принадлежит и фундаментальный, но написанный легким слогом труд – «1185» с иллюстрациями Киры Сошинской. Это поистине уникальный труд об исторической панораме событий, происходивших в течение одного года мировой истории. Они включают и знаменитый поход князя Игоря против половцев, запечатленный в прославленном «Слове о полку Игореве», и героические приключения легендарного английского короля Ричарда Львиное Сердце, и воинственные походы великого монгольского правителя Чингисхана, и отважные деяния германского императора Фридриха Барбароссы, и коварные интриги обольстительной грузинской красавицы царицы Тамары, и еще многое, многое другое. И все эти события происходили в один и тот же 1185 год.
Кстати, через год после написания стихотворения о Марко Поло образ знаменитого венецианца вновь воплотится у Можейко в поэтической форме, на этот раз – в объеме целой поэмы под названием «Путешественники», посвященной им Эрнсту Ангарову, своему близкому другу по многочисленным туристическим вояжам в школьную и институтскую пору жизни. Поэма была прислана из Рангуна в Ташкент, где тогда работал Ангаров, в 1959 году. В воспоминаниях о Булычеве адресат четко зафиксировал этот памятный момент: «Игорь живет в Рангуне то один, то с Кирой. Иногда я получаю от него письма. Не очень часто, зато каждое – подарок. Например, в письме стопка фотографий, сделанных им самим. Это значило, что он сам их снял, проявил и напечатал. О, счастливые времена творческой черно-белой фотографии ручной работы на еще не иссякшем галоидном серебре! Самый грандиозный подарок состоял из нескольких машинописных листков со стихами. Называлось это сочинение “Путешественники” и написано было про Можейкиного любимца Марко Поло. Я даже нахожу между ними некоторое сходство».
После окончания школы Игорь по комсомольской разнарядке поступил в Московский государственный институт иностранных языков имени Мориса Тореза, который окончил в 1957 году. Два года работал в Бирме переводчиком и корреспондентом Агентства печати Новости (АПН). Сам Игорь Можейко о своей первой заграничной командировке рассказывал так: «Восток пришел ко мне случайно. После института меня, переводчика, в числе шести женатых на курсе отправили на строительство в Бирму. Вернувшись, я стал работать в Институте востоковедения. Бирма – моя страна, моя любовь и боль. Мне оказался близок буддийский мир».
В качестве переводчика с английского языка он работал на строительстве в городе Рангуне, «Технологического института и других “объектов дружбы” между бирманским и советским народами». Именно в этот период он написал большое количество стихотворений, преимущественно лирических, и как минимум одну поэму.
Золотые плоды какао –
Золотистые листья клена.
На траве, золотой и зеленой,
Тень сентябрьская мелькала.
В тростниковой серости хижин
Седина обветренных бревен.
В африканской закатной кровле
Я ростовские маковки вижу.
Но не вижу нигде, не встречаю,
Ни во взглядах, ни в ласках зыбких,
Я не вижу твоей улыбки,
Я не вижу твоей печали.
Только знаю и отвечаю
И мечтами врачую, качаю,
Как ребенка больного в зыбке.
И, как губка, вбираю печали,
Чтоб забыться в твоей улыбке.
У Булычёва и лирика не без иронии, и сатира не без философии и грусти. И почти все его стихи (кроме откровенно «взрослых») годятся для детей. Вот, скажем, такое стихотворение:
Как-то раз летела муха
Самолетом в Сингапур.
Поддалась та муха слухам,
Будто там снимает муху
В кинофильме Радж Капур.
Как расстроилась она:
Радж Капур снимал слона.
А вот и образец гражданской лирики:
За рекой Памир – курбаши.
За рекой Памир – басмачи.
Вы подумайте, в этой глуши
Тридцать лет живут басмачи.
Над рекой застава Харгуш.
Замполит, лейтенант КГБ.
Вы подумайте – тридцать душ.
Тяжелее, чем на губе.
А четыреста сабель ждут,
И у сабель душа болит.
Курбаши в тридцатом году
Власть со Сталиным
не поделил.
Стихотворение 1965 года. Более полувека прошло, поменялись вожди и режимы, а актуальность, увы, не ушла.
В 1959 году вернулся в Москву и поступил в аспирантуру Института Востоковедения АН СССР. Можейко писал историко-географические очерки для журналов «Вокруг света» и «Азия и Африка сегодня». По окончании аспирантуры, с 1963 года и практически до конца жизни работал в Институте востоковедения, специализируясь на истории Бирмы.
В 1965 году защитил кандидатскую диссертацию по теме «Паганское государство (XI—XIII века)», в 1981 году — докторскую диссертацию по теме «Буддийская сангха и государство в Бирме». В научном сообществе известен многочисленными трудами по истории Юго-Восточной Азии.
Два года, проведенные в Бирме, с лета 1957-го до середины 1959-го, стали для Можейко первым опытом знакомства с заграницей и с большой литературой – по возвращении на родину он написал книгу «История Бирмы», где в сжатой форме излагается история Бирмы с древнейших времен до наших дней.
В другой же своей книге, мемуарно-автобиографической – «Как стать фантастом», написанной уже в конце жизни, Можейко-Булычев с яркой иронией и добродушным юмором воссоздал те противоречивые и незабываемые впечатления, которые он испытал в бирманских условиях. Во многом это была действительно фантастика – своего рода подготовительная школа к будущей серьезной работе над художественной прозой. Но один эпизод первой главы имеет опосредованное отношение к теме поэтического творчества. Повествуя о механизме всеобщей слежки со стороны секретных сотрудников советских спецслужб, негласно приставленных к нашим специалистам в Бирме, Булычев вспоминает, как один из таких «сексотов», работник торгпредства по имени Петя, непрошено и назойливо рылся в его рукописях: «Однажды я проспал и очнулся от чужого присутствия в комнате. Не шевелясь, я приоткрыл глаза и увидел, что Петя сидит перед моим письменным столом, открыв ящик.
Неожиданно он повернулся ко мне и сказал:
– Не притворяйся, что спишь. Я же вижу, что притворяешься... А я тебя будить не хотел. Пускай, думаю, поспит. А я пока почитаю, что ты тут пишешь. И должен признаться, сомнительные у тебя стишки, а по уровню не достигают.
Стихи я разорвал тем же вечером. И не потому, что испугался, но стало стыдно, будто он увидел меня голым».
К счастью, отнюдь не все бирманские стихи Можейко постигла такая печальная участь. Многое все-таки сохранилось, хотя при жизни автора не публиковалось, а увидело свет уже только в посмертном издании – большой книге стихотворений, объединившей избранные поэтические тексты, создававшиеся с 1956 по 2003 год.
Однажды Валя Терешкова
Пришла из школы
И говорит:
— Мне суждено
К Вселенной прорубить окно...
В любой семье не без изъяна:
Ее ремнем порола мама.
* * *
Раз Пушкин и Гоголь чинили забор,
А рядом точил Чернышевский топор.
И Гоголь сказал:
— Ну зачем ты, урод,
Зовешь к топору наш послушный народ?
Раз Пушкин и Гоголь приходят на бал,
А Маркс там читает царю «Капитал».
И Пушкин сказал:
— Погляди, Николай,
Как Маркса посадит в тюрьму Николай.
Но царь по-немецки не понял ни слова,
Пожаловал Марксу коня вороного.
Раз Пушкин и Гоголь пошли на маёвку
И видят, как чистит Ульянов винтовку.
Тут Гоголь заплакал, а Пушкин сказал:
— Боюсь, над Россией нависла гроза.
Раз Пушкин и Гоголь пошли на расстрел,
А вслед из окошка им Сталин смотрел.
И Гоголь сказал:
— Где теперь твой калмык,
Который показывал сущий язык?
***
Почему же, почему же
Не досталось Маше мужа?
Все с мужьями спят под боком,
Только Маша одинока.
Может, Маша зла, спесива?
Может, Маша некрасива?
Нет, конечно, красота
Есть у Маши... но не та.
Очень странно: ведь у Маши
Ротик, носик прочих краше,
Попка, груди, нежный смех
У нее милее всех.
В чем же дело? В чем же дело?
Маша в детстве плохо ела,
А потом училась гадко,
Кляксы ставила в тетрадку.
Как подруга и жена
Нам такая не нужна!
Женихи к ней приходили,
Книжки, сласти приносили.
Сласти Маша сразу ела,
А на книжки не глядела.
И тогда ее жених
Просит показать дневник.
И — о ужас! — видит двойки
С тонкой троечной прослойкой.
А от мамы узнает,
Что невеста не встает,
Если в класс учитель входит.
И, конечно, не отходит
От экрана — нету слов! —
До две-над-ца-ти часов!
Тут жених смущенно встанет,
На прелестное созданье
Кинет взгляд из-под очков...
Плащ надел — и был таков!
Ведь ему подумать страшно:
Жизнь прожить с подобной Машей!
Что, прости, такая мать
Сможет детям передать?
И о чем же в самом деле
Говорить с такой в постели?
Вам понятно, почему же
Не досталось Маше мужа?
Есть, впрочем, у поэта Булычева и классическая лирика:
Вроде засиделся я в гостях.
Что же будет, раз меня
не будет?
Женщины, которые простят,
Мужики, которые забудут.
Вроде я на суд к себе пришел
И признал, что жил
я недостойно.
Все хотел, чтоб было хорошо
Мне, а самым близким
делал больно.
…
Загрустят тогда,
не загрустят,
Если я среди других не буду?
Жертвы, пожалев меня,
простят,
Остальные, пожалев, забудут.
Есть и настоящие маленькие шедевры.
В глаза газели
Козлы глазели.
Одни в ней видели козу худую,
Другие – в бороду думу дули.
А в результате
Лежат на дорожке
Газельи ножки,
Газельи рожки.
Подписывайтесь на канал, делайте ссылки на него для своих друзей и знакомых. Ставьте палец вверх, если материал вам понравился. Комментируйте. Спасибо за поддержку!