И тут мы, переглянувшись с русским солдатом, стоявшим на карауле, не сговариваясь, словно по команде, как, посмеиваясь, рассказывал Барни, оба «справили малый союзнический долг» - прямо на массивный стол фюрера «третьего рейха».
На войне может случиться то, что в мирное время вызовет оторопь - "а может ли быть такое?" Может! О войне, пусть самыми талантливыми авторами, не поднято и сотой доли того, что было на самом деле. Ужас, жизнь, кровь, смерть и... чудо! которое могло родиться на войне и догнать вас в старости.
Тексты тогдашних репортажей намеренно лишены претензий на «художественность» - их ценность в том, что они передают документ времени.
Статья опубликована в газете ПРАВДА, понедельник, 30 мая 1988 года:
Журналисту, работающему за рубежом, приходится иметь дело с фактами, событиями, происшествиями и даже — в отдельных случаях — с тенденциями. Их осмысление, конечно, дело хорошее, особенно когда оно самостоятельно. Соприкосновение с человеческой судьбой, характером, жизнью, к сожалению, нечасто. А если сталкиваешься с такими судьбами, перед которыми меркнет фантазия самого смелого романиста, биографиями, в которых запеклось само время, — это редчайшая удача.
Историю, которую мне довелось узнать, имеет сюжет почти детективный. Она основана на совпадениях, случайностях, которые мог придумать только самый гениальный режиссер — жизнь. Впрочем, не без помощи одного из действующих лиц. Но обо всем по порядку.
Итак, действующие лица. Барни Олдфилд, 78 лет, полковник ВВС США в отставке, сотрудник известной в США и за рубежом фирмы «Литтон индастриз». В этой истории он не просто действующее лицо, а скорее тот, кого в старинном театре называли «Deus аuх mashina».
Владимир Павлович Кабаидзе, 64 лет, в прошлом командир роты 134-й стрелковой дивизии 629-го стрелкового полка, ныне известный у нас в стране генеральный директор Ивановского станкостроительного объединения.
Фрэнк Пэрент, 77 лет, в прошлом командир роты 30-й пехотной дивизии армии США, ныне пенсионер.
Барни Олдфилд давно живет в Калифорнии. Я примечал, что в этом штате, который сами калифорнийцы не зря называют «золотым», большинство жителей выглядит моложе своего возраста лет на десять. Думаю, что, разглядывая уже несколько лет подряд калифорнийца Рейгана, об этом теперь догадываются многие. Ничуть не выпадает из этого правила и Барни. Седой, загорелый, как и положено калифорнийцу, подчеркнуто аккуратный, он просто излучает приветливость, радушие, тепло. Впрочем, калифорнийцев, этих баловней судьбы из края вечного лета и вечной весны, наверное, сам бог обязал делиться с другими теплом. Не все, конечно, это делают. Но Барни делает, это точно.
Фамилия у него довольно редкая и переводится на русский язык как «Старопольский». Биография богатая, как у большинства людей его поколения, которое успело захватить и депрессию 1929—1933 годов, и войну, и пробилось к обеспеченной жизни всего лет 25 назад. До войны Барни, журналист в небольшой газете, по совместительству работал пресс-агентом одного голливудского киноактера. Потом ушел в армию, воевал. Войну закончил на Эльбе, где и встретил русских.
В один из майских дней 1945-го он бродил по разрушенному Берлину, смотрел на развалины, бесконечные колонны пленных, на женщин с испуганными глазами, копошившихся в руинах. Кто-то кричал ему по-русски: «Давай, Америка, жми|», где-то наливали, с кем-то чокались, пили за победу, за боевое товарищество.
Наконец добрался до имперской канцелярии, которую, как и многие, непременно хотел посмотреть. В кабинете фюрера был полный разгром, на полу валялся перевернутый письменный стол. И тут, переглянувшись с русским солдатом, стоявшим на карауле, не сговариваясь, словно по команде, как, посмеиваясь, рассказывал Барни, оба «справили малый союзнический долг». Прямо на массивный стол фюрера «третьего рейха».
— Так мы поставили свою точку в этой войне,— закончил он рассказ об этом эпизоде, который русский редактор почему-то убрал из выходящей в августе этого года книги «Янки и красные».
Демобилизовавшись из армии в звании полковника, Барни предложил свои услуги известной в США компании «Литтон индастриз».
— А что вы умеете делать?— спросили его, ознакомившись с его «резюме» — подобием нашей расширенной автобиографии, только с приложением отзывов разных людей, под началом которых служил.
— Управлять самолетом и говорить на пяти языках,— ответил проситель.
— Ладно, выходите завтра на работу. Посмотрим.
И с тех пор Барни вот уже 28 лет служит в лос-анджелесском отделении компании, облетев за это время около шестидесяти стран.
Неоднократно бывал Барни и у нас. В один из таких приездов в СССР и состоялось его знакомство с Владимиром Кабаидзе. После многочасовых профессиональных разговоров потекла другая беседа — о жизни, о надеждах, о прошлом. Когда выяснили, что оба воевали, оживились, другими глазами взглянули друг на друга. Фронтовикам понятно многое из того, что нужно долго, а иногда и безрезультатно объяснять другим. Разволновались не на шутку, узнав, что были на Эльбе в одни и те же дни, а квартировали километрах в двадцати друг от друга. Свидеться же довелось лишь сорок лет спустя.
Как ни долог был путь Барни до Эльбы, для Владимира Кабаидзе, как и для миллионов других его соотечественников, он был значительно длиннее. Из чаши бед его поколение вкусило сполна. Девятиклассник из северокавказского города Орджоникидзе, Володя Кабаидзе, тонкий, как тростинка, ушел в армию добровольцем. Ему только стукнуло 17. Торопился, боялся не успеть на войну, которая, как считалось, должна была закончиться моментальным разгромом врага на его территории. Успел, еще как успел. Три ранения, контузия — получил сполна.
— Из фронтовиков 1920—1924 годов рождения уцелело три процента,— напомнил он мне недавно в Техасе, где проходила 16-я Дартмутская конференция, в которой мы оба участвовали.— А в пехоте да среди младшего офицерского состава хорошо, если один из ста в живых остался. А может, и того меньше...
Говорил, катая желваки на обтянутых пергаментной кожей скулах.
Вокруг шумели принаряженные участники конференции — шел прием у ректора Остинского университета, но Кабаидзе мыслями был далеко.
— Всю жизнь не могу понять, почему мне так повезло,— произнес медленно.— Должен, значит, кое-что сделать за тех, кто не уцелел...
29 апреля 1945 года старшего лейтенанта Кабаидзе, командира роты 629-го стрелкового полка 134-й стрелковой дивизии, перебросили с вверенным ему личным составом из-под Берлина на Эльбу. Здесь 30-го числа он встретился с американцами.
Стояла весна, какой еще не видел мир. Самая страшная и кровопролитная за всю историю человечества война подходила к концу. Жизнь после стольких лет ада, смертей, крови и разрушений казалась бесконечной, непременно мирной и счастливой в будущем. А вот уже и Берлин пал. От счастья кружилась голова. Два дня Кабаидзе ходил в обнимку с новым знакомым, тоже командиром роты и тоже пехотинцем из 30-й дивизии американской армии. Кричали: «Америка, Раша, виктори, победа!», горланили песни — американские и русские, палили в воздух из всех видов оружия.
— А ты не помнишь, как звали американца, с которым тогда встретился? Откуда он? — спросил в тот раз Барни, услышав историю Кабаидзе.
— Помню, что звали его Фрэнком, что был он лет на десять постарше меня и что сам он вроде из твоего штата, из Калифорнии,—ответил Владимир Павлович.— За неимением другой бумаги под рукой записал он мне тогда своё имя и адрес на банкноте в 100 немецких рейхсмарок. Да только прочесть надпись теперь нельзя, напрочь выцвели чернила — столько ведь лет прошло...
— Ну а криминалисты на что? — уже загораясь, произнес Барни фразу, в которой ощущалась извечная американская смесь практицизма и жажды приключений — Отдай им, пусть восстановят надпись. А купюру пришли потом мне.
Примерно через полгода Барни получил у себя в Калифорнии пришедший из Иванова конверт с вложенной купюрой в сто рейхсмарок. Стал звонить в справочную небольшого калифорнийского городка, означенного на купюре. Надежд, по правде говоря, было немного. Прошло 40 лет — срок, сделавший самых юных участников войны ветеранами в преклонных годах. Что уж говорить о тех, кому в те времена было за тридцать!
Из городка, конечно, ответили, что интересующий Барни человек у них не значится. Поинтересовались, какой у Фрэнка Пэрента — а хозяином купюры был он —номер социальной страховки—цифра, которая заменяет паспорт каждому работающему американцу. «Если бы я знал, я бы вам не звонил»,— резонно ответил Барни. Еще звонки — теперь в пентагоновское управление по делам ветеранов. Там сообщили, что в списках личного состава вооруженных сил США времен второй мировой войны разыскиваемый, конечно, значится, но информацией о том, жив ли он сейчас и если жив, то где живет, не располагают. Вот если бы он лечился в одном из госпиталей для ветеранов, тогда другое дело. Барни звонил и в госпитали. Безрезультатно.
Тогда он сделал еще один простой ход, тоже, правда, не испытывая особых иллюзий. Написал коротенькое письмо, где изложил суть дела и, снабдив припиской «нынешнему жильцу», послал его по адресу, указанному на купюре. Дальше слово самому «следопыту».
— Дня через два поздно вечером, часу, наверное, в двенадцатом,— я уж спать лег — раздается звонок. «Мистер Олдфилд? — звучит в трубке женский голос.— Я получила ваше письмо и сразу вам звоню. По этому адресу до меня жили родители мистера Пэрента, которые давно умерли. Но здесь же, в городе, проживает его брат. Пожалуйста, запишите телефон». Сна, конечно, как не бывало. Звоню этому брату, еще не веря в удачу. Ахи, вздохи, восклицания. И вот наконец — самому не верится — у меня в руках телефон Фрэнка Пэрента, который живет теперь в Цинциннати — это в штате Огайо. На часах по их времени — давно за полночь, но ждать до утра я, естественно, был не в состоянии. Набираю номер. На том конце отвечают не сразу. Голос спросонья и, ясное дело, недовольный. «Извините,— говорю,— вы меня не знаете. Я такой-то и звоню вам по весьма необычному поводу. Я слышал, что в 45-м году на Эльбе вы встречались с русскими и дали свой адрес одному советскому лейтенанту, записав его на купюре в 100 немецких рейхсмарок. Так вот, эта банкнота передо мной, по ней я вас и разыскал». На другом конце сначала короткое: «Да, да, конечно». Потом пауза. И наконец другой, изменившийся голос: «Погодите, дайте я присяду...»
В Иваново полетела весть. Фрэнк нашелся, жив, здоров, приезжай встретиться. Но легко сказать «приезжай»! Ведь речь идет о таких концах. Да и время, откровенно говоря, у В. П. Кабаидзе было горячее, не до вояжей. Это были дни, когда Ивановское станкоинструментальное объединение, которым он руководит, втягивалось в рамках экономического эксперимента в очередное, далеко не первое, сражение за свои права.
Словом, забот по работе хватало, и в горячке будней как-то сами собой отодвигались мысли о Барни, о Фрэнке. Однако списались все-таки, обменялись фотографиями и, взглянув на них, поняли, что, встретившись на улице, конечно, друг друга не узнали бы.
А в конце минувшего апреля Владимиру Кабаидзе нежданно-негаданно подвернулась возможность слетать в США для участия в работе 16-й Дартмутской конференции.
В Остин, столицу Техаса, где проходила конференция, примчался из Калифорнии Барни — конечно, в неизменной бордовой шляпе — и обнял Кабаидзе. Долго разговаривали за завтраком об общих знакомых, о прошлых встречах. Советская делегация через несколько дней должна была улетать в Лос-Анджелес. Барни вообще был несколько загадочен, подробно выспрашивал у Владимира Павловича программу на 30 апреля. Выходило, что день более или менее свободный.
— Тогда, может, прокатимся в Диснейленд? — предложил собеседнику. Так и порешили.
Остальное мне придется рассказать со слов Владимира Павловича Кабаидзе, ибо в Лос-Анджелес я поехать не смог. Дело в том, что тихоокеанское побережье США большей частью закрыто для постоянно аккредитованных в стране советских корреспондентов.
В условленный час Барни заехал за Кабаидзе, и они помчались по «фривею» в Диснейленд. Там их уже поджидали несколько человек — журналисты, операторы и среди них молодой симпатичный парень — американский редактор сборника воспоминаний американских и советских ветеранов войны под названием «Янки и красные», который должен выйти в свет в августе этого года. Советского гостя взял под руку Мики Маус и повел к стоявшему поодаль зданию.
— Это муниципалитет Диснейленда,— заговорщицки подмигнул Барни.— Пойдем представимся мэру.
На ступенях здания стоял человек в шляпе и темных очках и держал в руке... купюру в сто рейхсмарок.
— Фрэнк, сними очки, — внезапно осевшим голосом произнес Кабаидзе, и у него предательски заблестели глаза.
Обнялись, расцеловались два солдата. Долго стояли не двигаясь.
— Кто это? Что происходит?— зашелестело в толпе прохожих.
— Сегодня,— объявил Барни, еще сохранявший присутствие духа, — здесь встретились два пехотинца — американский и русский, которые впервые обняли друг друга на Эльбе в апреле 1945 года...
Мардж, жена Барни, плакала, не стесняясь слез.
— А в какой день вы встретились на Эльбе? — выкрикнул кто-то из журналистов. Начали гадать: выходило по всему, что 30 апреля.
— То есть ровно сорок три года назад? Ведь сегодня 30 апреля! — раздался чей-то голос.
Все предусмотрел Барни — разыскал Фрэнка, рассчитал, чтобы состоялась встреча в Диснейленде, рядом с Голливудом— «городом грез», где сбываются мечты. Фон, похоже, был выбран правильный, ибо сама встреча после стольких лет была почти чудом. Но на такое совпадение день в день — даже всемогущий Барни не рассчитывал. Это совершилось уже помимо его воли, вмешалась, видно, сама судьба.
Целый день потом провели вместе седые, далеко не молодые уже люди, вдруг помолодевшие на сорок с лишним лет. Фрэнк показывал свои награды, фотографии из той далекой весны, а Барни все выпытывал у Кабаидзе:
— Скажи, только честно, ты, правда, ни о чем не догадывался?
— Да нет же, нет,— отвечал Владимир Павлович.
— Смотрите, я на днях получил письмо. Это от того актера, у которого работал лет пятьдесят назад пресс-агентом,— и Барни показал присутствующим лист бумаги. Вверху на нем был оттиснут гриф Белого дома, а внизу стояла короткая подпись— «Рон».
— До сих пор с президентом общаемся,— заключил Барни...
И радовались, и грустили фронтовики. И вышел весь этот день каким-то печально-торжественным. Почему, спрашивали себя два бывших фронтовика, в мирном и безбедном существовании сегодня тоскуешь оттого, что не было больше в жизни ощущения такого братства, такого душевного единения друг с другом, какие были в дни войны? Почему всю жизнь потом тянет друг к другу повстречавшихся на фронте людей, даже разделенных потом десятилетиями, океанами, государственными границами?
Вслушивался в чуть надтреснутый голос В. П. Кабаидзе, видел его подрагивающую иногда голову — след давней контузии, всматривался в его худое лицо, на котором одухотворенно горели глаза — напряженные, сосредоточившиеся на какой-то одной, не отпускавшей его мысли, и думал: как же много выпало перенести этому поколению!
И еще думалось: какая, в общем-то, завидная, прекрасная судьба! (В. ЛИННИК. (Соб. корр. «Правды»). г. Нью-Йорк).
Несмотря на то, что проект "Родина на экране. Кадр решает всё!" не поддержан Фондом Президентских грантов, мы продолжаем публикации проекта. Фрагменты статей и публикации из архивов газеты "ПРАВДА". Просим читать и невольно ловить переплетение времён, судеб, характеров. С уважением к Вам, коллектив МинАкультуры.