Я мамку не помню, малой был тогда;
Но помню, что кушать хотелось;
Пустышку сосал с голодухи всегда,
Другого «к столу» не имелось.
Сказали мне после, что мамка пила;
Не просто пила – беспробудно;
Якшалась с прохвостами в центре села,
А жили мы бедно и трудно.
В вине утопал наш семейный бюджет,
Хлеб чёрный и лук – были роскошь.
Таков был у многих подобный сюжет:
В дому неуютно и тошно.
С пелёнок я вырос, хоть был худощав,
В детдоме я жил оборванцем,
Колючим и злым средь детдомовцев став,
Рогатку и нож прятал в ранце.
А мамка пропала совсем для меня,
Быть может, в вине утонула,
А, может, живёт где-то тихо одна
Бомжом средь машинного гула.
А в мыслях я всё равно к мамке хочу,
Простил бы ей все прегрешенья,
Держу всё в секрете и больше молчу,
А к ней прихожу в сновиденьях.
Хотел быть таким же, чтоб всё, как у всех:
И папа, и мама, и братья;
Чтоб камнем на мне не висел мамкин грех,
Не слышать в свой адрес проклятья.
Отец где-то тоже, наверное, есть:
Довольный, богатый и сытый;
Блюдёт средь таких же: достоинство, честь,
Хоть рыло в пуху и немыто.
Мечтал: «Буду взрослым и мамку найду,
Прильну к ней, наверно, заплачу.
Сейчас вокруг черти, а я, как в аду,
А слёзы от взрослых я прячу».
Детдом мне не стал всё же домом родным,
Где был я голодным и битым.
Средь многих таких же я не был своим,
Где правил директор со свитой.
С работы продукты таскали тайком;
Мы делали вид, что не видим;
А нас угощали голодным пайком,
Не чувствуя нашу обиду.
Сбежал из детдома, не мог я так жить,
Свободы хотелось и правды,
Хотелось мне друга найти и дружить.
Я думал, что где-то мне рады.
А также хотелось мне мамку найти,
Помочь ей подняться на ноги.
Должны где-то встретиться наши пути,
Сойтись в одну точку дороги.
Примкнул я к таким же бомжам-сорванцам,
Устроился в грязном подвале,
Попробовал курева, также винца,
Ел всё, что ребята давали.
Девчонки две тоже прижились у нас,
Никто не давал их в обиду,
А правила взрослых – для нас не указ,
Приличье блюли лишь для виду.
Просили на бедность: попить и поесть,
Настойчиво, слёзно просили.
Украсть не стыдились, в карманы залезть;
Бывало, за это нас били.
В детдом я потом попадал много раз,
С натугой давались науки,
Читал о пилотах, полёте на Марс,
Читал много книг я от скуки.
Под воду спускался и ползал в горах,
В дремучем лесу партизанил,
Был смелым и ловким, забывшим про страх,
С Гастелло фашистов таранил.
С героями был в Антарктиде на льду;
Ассоль прижимал к сердцу, гладил;
Тонул на подлодке, прижатой ко дну;
Дивился я в штиль водной глади.
А книги…, а книги мне стали друзья,
Я в них находил утешенье.
Я знал, что на дно опускаться нельзя,
Должно быть к чему-то стремленье.
Я вырос, стал взрослым, прилично одет,
Но мамку нет-нет, да и вспомню,
Ищу её с детства, подряд много лет,
И вижу, глаза лишь закрою.
А сколько бездомных, забытых детей
Сейчас где-то снова в подвалах?
Они позабыты, не верят в людей.
Так низко, Россия, ты пала!
Я плачу, их видя, я плачу без слёз.
Родители где их? В Крыму… На Канарах?
Когда к ним лицом повернутся всерьёз,
Чтоб им не очнуться на нарах?
Их всех из подвалов я взял бы к себе,
Но некуда нам всем приткнуться.
И так уж сложилось всё в нашей судьбе:
Всё тонко и ниточки рвутся.
Жильём не богаты, с работой не так,
Нет связей, достатка и «лапы».
Иль скажут: «Ты просто, товарищ, чудак,
Что нет всемогущего папы.
И кто ты такой, и родители кто?
Не всё в биографии гладко.
Ты червь земляной, ну, а проще: никто».
Становится мерзко и гадко.
Есть взрослые люди, но хуже волков:
Шакалы, гиены, ублюдки.
Так издавна всё, из далёких веков –
Свои набивают желудки.
С друзьями подвалов пути разошлись,
Детдомовцы взрослыми стали;
У каждого свой путь; свои доля, жизнь.
Сбылось ли, о чём мы мечтали?
Всё есть у меня: дом, работа, семья,
Детишек своих я ласкаю.
И в жизни одна, лишь моя, колея,
Где мамка моя – я не знаю!
03.2011.