Артур Кулешов — молодой врач анестезиолог-реаниматолог. Пять с половиной лет назад он окончил ординатуру, где учился по целевому направлению от министерства здравоохранения Калининградской области. После этого несколько лет работал в реанимации БСМП, отрабатывая «целевое». «Новый Калининград» поговорил с ним о том, почему доктора совмещают работу в нескольких больницах, как их работа отражается на семейной жизни, о бонусах обучения «целевиков» и о многом другом, что касается медицины. Таким образом, мы продолжаем серию интервью, призванную рассказать о ситуации в здравоохранении, посмотрев на нее глазами самих медиков.
— Артур Александрович, последние годы наши власти активно пытаются стимулировать молодежь идти в медицину. С прошлого года в школах начали работать медицинские классы, школьники могут получить направление на целевое обучение в медицинском вузе. Насколько льготные условия у «целевиков»?
— По целевому направлению я учился два года в ординатуре. До этого шесть лет в Смоленском медицинском университете — на бюджете, поступал сам.
Когда заканчивал университет, ситуация была странная — менялась программа, и нас стращали, что если мы уйдем в академический отпуск, что-то не сдадим, то нас отправят учиться снова на второй курс — с пятого на второй, с шестого на второй. Конечно, были опасения насчет последующего поступления в ординатуру — нам говорили, что нужны будут какие-то баллы. Мы начали переживать, что поступить не сможем. Поэтому я приехал в наше министерство здравоохранения поговорить о целевом направлении. Меня спросили, куда хочу потом идти работать. Решил, что это будет реанимация — уже где-то с третьего курса этим увлекся, когда во время учебы в Смоленске работал в реанимации санитаром. В итоге мы заключили трехсторонний договор с министерством и университетом, что они за меня оплачивают двухлетнюю ординатуру. А я обязан был потом приехать и отработать здесь пять лет анестезиологом-реаниматологом.
Я все равно собирался из Смоленска вернуться работать домой в Калининградскую область, и на то время (это был 2016 год) казалось — какая разница, где работать. И пять лет — это вроде как бы недолго, еще и какие-то подъемные платят. Это потом уже выяснилось, что все-таки это пять лет какой-то скованности, что ты не можешь себе позволить многое.
Кстати, тогда многие перестраховались и набрали этих целевых, которые потом некоторым стали костью в горле. А в итоге оказалось полно бюджетных мест, то есть мы могли бы поступить в ординатуру и без этого направления.
— За два года ординатуры нужно было отработать пять лет в больнице, от которой вам выдали направление в минздраве. Какие-то преференции полагались вам как молодому врачу-целевику?
— Мне платили во время учебы какую-то стипендию дополнительную, плюс по окончании давали подъемные 200 тысяч. За вычетом налогов, естественно. Часть этих денег на покупку машины тогда пошла, потому что нужно было ездить на работу из Калининграда в Гвардейск сутки через двое, а это как бы не ближний свет. Сейчас, конечно, вообще ничего не купишь за 200 тысяч, поэтому эти подъемные, насколько я в курсе, индексируют.
— После окончания ординатуры работали в Гвардейской ЦРБ?
— Совмещал. В Гвардейске работал сутки через двое... Ну, что ты два дня будешь делать? Дома сидеть? Я не привык дома сидеть. Начал искать подработку, нашел в БСМП. Мы пообщались с заведующим отделением, вроде как нашли какой-то консенсус, и я начал дежурить в больнице. Потом познакомился с врачами со скорой помощи. Как раз формировалась бригада 911-я, перевозка из больницы в больницу. Мы в Знаменске стояли и занимались востоком — Нестеров, Черняхов, Гусев, Краснознаменск, Озерск. Вот если что-то надо или оттуда кого-то срочно вывезти в тяжелом состоянии, мы из Знаменска неслись туда, везли в Калининград, возвращались в Знаменск, снова дежурили. Это была вторая моя подработка. То есть я одновременно работал в Гвардейске, в БСМП и в Знаменске на скорой помощи.
Дежурства могли идти подряд. Например, в Гвардейске, утром принимал пациента. Он приезжий, жил в бане у человека, которому что-то строил. Ну и в бане в этой угорел — закрыл, уснул там и без кислорода. Его привозят в Гвардейск. Мы его интубируем и вызываем санавиацию вывозить его в Калининград. А я как раз должен заступать на работу в бригаду скорой. Звоню им — приезжайте, я же сам его и повезу дальше. Переодеваюсь в Гвардейске в форму скорой помощи, садимся в машину. Как врач скорой еду передавать его в БСМП. Сутки отдежуриваю на скорой, прихожу в БСМП (дежурил там раз в четверо суток), и опять этот пациент — на этот раз у меня в реанимации. Мы с ним потом говорили, что прям личный доктор получился — сопроводил по всем этапам.
— Он выжил?
— Конечно.
— Зачем нужно столько подработок?
— Зарплата в Гвардейске была на то время в 2018 году где-то 36-40 тысяч рублей. Это благо, что я местный, было где жить. А будь не местный? И жена, семья есть, и собака, и кошка — всех кормить надо. Поэтому и начинаешь искать что-то. Почему многие подрабатывают? Потому что мало денег. Хочешь зарабатывать — тратишь свое время, конвертируешь его в деньги. Заработать больше в государственной клинике за счет качества работы или количества пациентов нет возможности — принял ты одного или десять человек, неважно, ты получил ту зарплату, которую ты получил.
— Разве нормально, когда врач работает несколько суток подряд?
— Нет, конечно. Выгорание, стрессы, все эти проблемы копятся. Одно дело, когда ты только окончил университет, тебе 23 года, полно энергии, тебе все интересно. Ты готов дежурить просто ради удовольствия, потому что ты еще ничего не видел, ничего не понимаешь, тебе хочется все потрогать, поделать, я готов был даже бесплатно работать.
Но на самом деле эти подработки помогали мне сменить сферу. В Гвардейске ты занимаешься чем-то одним, пишешь какие-то там истории, смотришь кардиологических пациентов, потому что полноценно реанимационных пациентов очень мало — они в основном едут в город. На скорой — свое, в БСМП — тоже совсем по-другому.
— И долго совмещали несколько больниц?
— Довольно долго. Потом познакомился с врачами, которые в свою очередь познакомили меня с заведующими Второй реанимации Кардиоцентра. К одной из них я ходил на практику параллельно, там отрабатывал свой выходной. Смотрел, как в них там все это устроено, с перспективой, что, возможно, пока у меня целевое в Гвардейской ЦРБ, мне могут разрешить совмещать в Кардиоцентре. Я бы тогда закончил всю свою историю с БСМП, потому что все-таки кардиоцентр интереснее.
Но в какой-то момент пришел ковид, и все мои планы никому не стали интересны. В итоге мое целевое переписали с Гвардейской ЦРБ на БСМП, и вот до 5 августа 2023-го года я работал там, отрабатывая эти годы целевого.
— Как пережили ковид?
— В реанимации полежал в БСМП. На высокопоточной оксигенации. На 10 килограммов похудел. Мы в первую волну сразу все переболели.
Потом уже воспринимали это, что если тогда в первую волну не умерли, то и ладно, уже не возьмет он нас.
— Полноценная реанимация у нас только в БСМП?
— Они есть в каждой больнице. Но все, о чем вы читаете в новостях, — это да, будут Детская областная, Клиническая областная и БСМП. Все вот эти страшные аварии, травмы, утопления и т.д.
— Почему вы решили стать врачом и почему именно анестезиологом-реаниматологом? Гораздо, наверное, проще было пойти в какую-то другую сферу медицины.
— Все профессии важны, и в каждой есть свои сложности. Реаниматологу очень много надо знать всего. Тяжелые патологии: хирургические, кардиологические, терапевтические, неврологические и нейрохирургические, травмы, отравления и прочее.
Как решил стать врачом? У меня в семье с высшим образованием никого не было. Обе бабушки принимали участие в строительстве Дома Советов, занимались внутренней отделкой. И дом, в котором я родился, вырос и живу, тоже они строили. Поэтому на семейном совете они решили, что я должен хотя бы один из всех быть с высшим образованием. Учили меня все 11 лет в частной школе «Ганзейская ладья». Интересовались, что мне нравится из учебы, чтобы понять, какой выбрать вуз.
Мне нравились биология и химия. Химия легко давалась, какое-то даже приносило удовольствие это всё. Учителя предлагали тогда пойти в передовые нанотехнологии. А я спортом занимался, думал, может, в спортивную медицину... Потом решили смотреть шире — начать просто с медицины, а там как пойдет. Медиков в семье не было, я первый. Я даже в больнице до поступления в вуз лежал всего один раз — в детском отделении на Горького. Туда даже приходил учитель английского, по-моему, нас учил. Это был класс второй, у нас было пять человек в классе.
В 2011 году окончил школу, сдал ЕГЭ по тем предметам, которые мне нравятся. Поступил на бюджет в Смоленск и стал учиться. Я там один, другие домой могут на выходные съездить. А мы, калининградцы, так не могли. На каникулы — либо до Москвы ехать и на самолете лететь, либо поезд. И подрабатывать стал в больнице санитаром. Четыре месяца я поработал за две тысячи рублей в месяц. Приходил после учебы на 16 часов рабочих. Получается, в четыре приходил и в восемь утра уходил. Я представлял, что такое реанимация, что там происходит. Спасение людей.
— Вы общаетесь с пациентами, которым помогли выжить?
— Нет в основном. У них после больницы обычно продолжается их собственная жизнь. Но вот с одним, Борисом Михалычем, общаемся. Он за рулем ехал, ему плохо стало, перевернулся на машине, травмы серьезные были. А скорая прямо сзади ехала — ему очень повезло. Скорая его забрала, привезла к нам в БСМП. Я посмотрел — ну да, тяжелый дедушка. Потом он вдруг умирать собрался, но мы с кардиологом его вытащили. Дедушка пришел в сознание, пролежал несколько дней у нас в реанимации. Он потом попросил мне скинуть статью про его ДТП, я скинул ему в мессенджер. И вот с тех пор общаемся, периодически переписываемся, пару раз виделись, кофе пили.
— Чудесные спасения были в практике?
— Чудесное спасение — это когда (мне ребята рассказывали со скорой) мужчину трактор переехал, но его просто в землю вдавило — благо поле распаханное было. Поэтому его тихонечко так в землю вмяло, трактор проехал, парень приехал в полицию, ничего не сломано, все в порядке. Это вот какое-то вмешательство чудесное, да. А обычно спасение человека — это огромный труд. Даже если есть предположение, что все плохо закончится, ты все равно пытаешься, делаешь. И вот ты по капельке, по зернышку, и вроде как чашечка весов перевешивает в другую сторону — жизни. И ты такой: ну все, ладно, отлично. Мы молодцы, вы молодцы. Кто-то вмешался, возможно, в это дело, но неизвестно. Может, это и Бог. Разбираться некогда, у меня дежурство.
— Наверное, такая работа сказывался и на личной, семейной жизни?
— Конечно. Поэтому обычно и бывает, что в семье оба — врачи. Взаимопонимание должно быть, потому что тяжело бывает другому понять, что ты пришел с работы, у тебя там сутки, ты всю ночь не спал над человеком, за пульсом, за давлением, за дыханием следил, за состоянием анализов, перебирал их каждый час. Кровь, не кровь, видишь — все хорошо. Десять минут проходит, все опять плохо, опять собираешь нервы, вы опять что-то мозгуете, думаете, что-то делаете... Опять хорошо.
И вот так ты сидишь над человеком сутки, не дышишь на него, лишь бы все хорошо было, лишь бы из критического состояния ушел в тяжелое стабильное. Вот когда он стабилизируется, тогда можно даже успокоиться, там, чай попить. А пока он нестабильный, тебе надо следить. Это как какой-то конструктор у тебя в руках. Вот есть все, и все развалится, если ты какой-то запчасти не добавишь, не увидишь, не уследишь. И ты должен все время всё контролировать. И неважно, что это за человек, откуда он, кто он. Важно — спасти.
— Сложно, когда не удается спасти?
— Сложно. Ты вкладываешься, веришь, стараешься. Но не всегда это возможно, не всегда получается. Зачастую близкие пациентов думают, что что вот за стенами больницы — там происходит божественное какое-то вмешательство, которое они не видят, и если это за стенами больницы, значит, там все будет хорошо. Но это такие же стены, как и везде. Просто есть какая-то возможность отсрочить неизбежное. А потом да, потом тяжело, потому что реаниматолог же родственникам сообщает о смерти. Реаниматолог разговаривает, пытаясь объяснить...
Ты объясняешь, что может к чему привести. И что мы делаем, чтобы этого не произошло. Но факторов очень много, и они ускользают между пальцами постоянно.
Слушаешь, как тебе рыдают в трубку, понимаешь — ты же не можешь бросить телефон, говоришь, что дальше, что делать... Люди умирают каждое дежурство. Для семьи смерть близкого — трагедия огромного масштаба. И для врача-реаниматолога — это не только бумаги в истории болезни и тяжелые разговоры с родственниками, но это и огромная проделанная работа, которая, к сожалению, закончилась не так, как она должна была закончиться.
Мы говорили с коллегами недавно по поводу того, что мы в разных командах со смертью теперь после получения диплома, но она всегда вот где-то здесь, рядом.
Ты прекрасно понимаешь, что как есть рождение, так есть и смерть, но принимаешь этот факт, что все смертные. Поэтому надо контролировать свой образ жизни и всё-всё-всё, чтобы это не произошло раньше, чем хотелось, чем могло бы случиться.
Беседовала Оксана Майтакова, фото: Юлия Власова / Новый Калининград