Найти в Дзене
Марина Введенская

Булгаков - Сталин. Часть 2.

Булгаков продолжал тем временем писать пьесу, неожиданно для всех ставшую его убийцей. Атмосфера вокруг "Батума" была радостно-возбужденной. Во МХАТе распределялись роли и обсуждались сценические костюмы. Все сходились на том, что главная роль будет отдана актеру Хмелеву, ведь Сталин раз сказал ему: "Вы хорошо играете Алексея... Мне даже снятся ваши бритые усики. Забыть не могу…" Речь шла о пьесе "Дни Турбиных", которую Сталин смотрел немыслимое количество раз. И, наконец, 24 июля 1939 года пьеса была закончена и отослана в секретариат Сталина. О чем думал Сталин, читая пьесу о самом себе, пьесу, написанную человеком, относительное благополучие, да и сама жизнь которого истово оберегались вождем? Окружение сжимало кольцо. А сам Михаил Афанасьевич? Понимал ли он, каких усилий стоит Сталину сдерживать бешеный напор "кабалы"? Наверное, понимал, иначе никогда бы не согласился писать пьесу о вожде. Булгаков не искал подобострастного компромисса с властью. Но несбыточность ожиданий была дом


Булгаков продолжал тем временем писать пьесу, неожиданно для всех ставшую его убийцей. Атмосфера вокруг "Батума" была радостно-возбужденной. Во МХАТе распределялись роли и обсуждались сценические костюмы. Все сходились на том, что главная роль будет отдана актеру Хмелеву, ведь Сталин раз сказал ему: "Вы хорошо играете Алексея... Мне даже снятся ваши бритые усики. Забыть не могу…" Речь шла о пьесе "Дни Турбиных", которую Сталин смотрел немыслимое количество раз. И, наконец, 24 июля 1939 года пьеса была закончена и отослана в секретариат Сталина.

О чем думал Сталин, читая пьесу о самом себе, пьесу, написанную человеком, относительное благополучие, да и сама жизнь которого истово оберегались вождем? Окружение сжимало кольцо. А сам Михаил Афанасьевич? Понимал ли он, каких усилий стоит Сталину сдерживать бешеный напор "кабалы"? Наверное, понимал, иначе никогда бы не согласился писать пьесу о вожде. Булгаков не искал подобострастного компромисса с властью. Но несбыточность ожиданий была доминантой в жизни писателя.

Пьеса "Батум" стала детонатором невероятного по силе взрыва: было даже непонятно, что же все-таки произошло, но это было что-то несовместимое с жизнью. Жить Булгакову оставалось чуть более полугода. Пьеса получила не просто отрицательный, а резко отрицательный отзыв. Сталин воспринял ее как очередную попытку писателя к сближению. Так что же, тот, для кого эта пьеса писалась, так ничего и не понял? Или все-таки не мог позволить себе понять?

Для Булгакова все было кончено. Один из ближайших его друзей, Сергей Ермолинский, рассказывал об этом так: " Его первое появление у меня после случившегося трудно забыть. Он лег на диван, некоторое время лежал, глядя в потолок, потом сказал: «Ты помнишь, как запрещали "Дни Турбиных", как сняли "Кабалу святош", отклонили рукопись о Мольере? И ты помнишь - как ни тяжело было все это, у меня не опускались руки. Я продолжал работать, Сергей! А вот теперь смотри - я лежу перед тобой, продырявленный..."

А сам вождь, осознав весь ужас случившегося, начал предпринимать попытки (возможно, неосознанно) повернуть ситуацию вспять. Скорее всего, у него возникло ощущение дьявольской ловушки, им же самим подстроенной. Начал Сталин с визита во МХАТ и в разговоре с Немировичем-Данченко сказал, что его слова были неправильно поняты, что пьесу "Батум" он считает очень хорошей, но ставить ее пока нельзя. Однако поздно, ах, как поздно опомнился тот, которого писатель держал в голове до последнего своего вздоха.

В сентябре 1939 года, когда жизнь Булгакова уже стремительно угасала, они все-таки отправились с женой в Ленинград в надежде поменять обстановку и переломить казалось бы безвыходную ситуацию. Надежды их не оправдались. Елена Сергеевна делала короткие записи в настольном календаре: "Настойчиво уговаривает уехать… Страшная ночь. (Плохо мне, Люсенька. Он мне подписал смертный приговор)." Решимся на тавтологию и скажем, что этими словами Булгаков подписал приговор и Сталину тоже. На следующий день после смерти писателя в его квартире раздался телефонный звонок. Трубку снял Ермолинский. Говорили из cекретариата Сталина: “Правда ли, что умер товарищ Булгаков? - Да, он умер.” Тот, кто говорил с Ермолинским, положил трубку. Вождь остался верен себе: он не верил никому и нечему, он не мог, а главное - не хотел смириться с неизбежным. Но пришлось... Случилось... Всего один телефонный звонок и вмиг осиротевший Сталин...

Сталин явно не рассчитал удар: замышлял очередную интригу, а получилась трагедия, сценарий которой он уже не в силах был переписать. Писателю не помогла ни кремлевская “Барвиха", ни лучшие доктора…Странные, вымученные отношения, странное, смертельное их завершение.

Что же шептало Булгакову перед смертью его замутненное уже сознание? Да все то же: все о Нем, одно неотвязное желание встречи, разговора. Как пережил Сталин это внезапное свое сиротство - Бог ведает! Только вот в первые дни войны он обратился к народу со словами, произнесенными когда-то Алексеем Турбиным перед юнкерами: "...Граждане! Братья и сестры, к вам обращаюсь я, друзья мои…"

Вот и вся история…

Непознаваемым образом жизнь Булгакова слилась воедино с его романом. Свою ли жизнь он перенес на страницы романа, или роман неизвестным образом воздействовал на жизнь Булгакова? – Как знать!

Булгаков умер непобежденным. Бессмертная его душа ускользнула от того, чье имя не произносят вслух все верующие на этой земле. Михаил Афанасьевич умер веря, надеясь, любя… И нам он подарил надежду на встречу.