Друзья, апрельский номер журнала «Декоративное искусство СССР» за 1976 год представил обзор Пятой Республиканской выставки «Советская Россия». Среди панорамы произведения и имён не могла быть не выделена «Богиня фарфора» – художник ЛФЗ Инна Соломоновна Олевская (27 апреля 1940 – 18 октября 2021). К рождению великого скульптора знакомлю вас с описанием её грандиозной композиции «Да внемлют же поэтам веки!».
Каширина О. Ода русскому фарфору // Декоративное искусство СССР, 1976. – № 4 (221). – С. 16–17 (Фото С. Онанова).
Работы Инны Олевской всегда неожиданны и полны почти магического очарования. Вероятно, это ощущение останется в сердцах даже тех критиков, чьи рассуждения и анализы приведут к отрицанию фарфоровых композиций-фантазий. А для интеллектуальной игры произведения Олевской дают богатый, многоплановый материал.
Новая композиция названа «Да внемлют же поэтам веки!». Чем тронула художника эта архаично звучащая поэтическая строка, откуда пришло желание обратиться к пласту русской культуры конца XVIII – начала XIX века, как возникли эти формы, до этого никогда не существовавшие, но так томительно напоминающие то старинные часы, то канделябры, вазы, экраны?.. Если это тема апофеоза, то почему она звучит столь немемориально, без привычной академичности и пиетета? Почему, утопая взглядом в причудливых, но пластически чётких формах, мы не читаем, а словно прозреваем сюжет, причём сокрытость фабулы нас не раздражает, а внешняя фрагментарность в изложении литературной программы не мешает глубокому проникновению в образную сущность произведения?
Композиция Олевской моделирует состояние поэтической одухотворенности, душевного восторга, что на протяжении веков сопутствует предмету истинного искусства. Фарфор как материал в этой работе не столько подчиняется иллюстративным задачам, сколько выступает в собственной поэтической реальности, в определённом аспекте своего развития. Неслучайная направленность образных средств к традициям первых мастеров порцелинового дела воспринимается как декларация значимости идеалов для художественного фарфора. Ибо, если русская поэзия неизменно ориентирована на Пушкина, то поток искусства русского фарфора в разное время нередко бывал замутнен. Искусство второй половины XVIII века начинает притягивать всё более пристальный взгляд нашего современника. Именно тогда устанавливалось своеобразие русского фарфора, сочность его пластики и трепетность росписи, расширялся арсенал технических средств. Несомненно, идеал диктует свои формы, свои приёмы. Но что поможет художнику уберечься от подражательства, эпигонства?
В своей программной композиции Инна Олевская подчёркнуто и художественно оправданно указует на свой идеал, что даёт ей возможность широко демонстрировать приёмы и техники, которые можно назвать принципиально характерными для того времени. Но, воссоздав в памяти конкретные формы искусства эпохи Державина и Пушкина, сопоставив их с предложенным автором решением, убеждаешься в существенном различии между ними. Прямое соответствие со старым фарфором мы можем, пожалуй, найти только в написании «литер» (логически оправдано – «автограф» эпохи) да в лепных цветах на розетках (полагаем, наименее удавшийся компонент).
Богата и насыщенна пластика тематической композиции, где функции и лепка каждого отдельного предмета определяются не традицией фарфоровых форм, а только образным замыслом, фантазией автора. Сложные скульптурные тела, строгие геометрические объёмы, тончайший рельеф декора выполненные литьём, портретные медальоны, цветочные композиции ручной лепки органично сосуществуют в единой образной концепции.
Вся композиция состоит из 17 фигур, симметрично, кроме центрального объёма с летящей музой, повторяющихся. Скульптурные и живописные изображения, аллегории и портреты существуют как символы, носители отвлечённой идеи красоты и конкретной пластической прелести: духи поэзии, пластики, живописи, Талант и Гений.
Тему поэзии начинает ряд фигур с портретными медальонами – их пластика звучит отстранённо торжественно. Недаром сам автор называет эти фигуры стелами, основываясь не на сходстве форм, а на семантике их значения. Портреты Пушкина, Державина – узнаваемы. Возможно, в обращении к образу Державина и кроется завязка темы – прославление поэзии и фарфора: Державин «благословил» юного Пушкина – Державин воспел непревзойдённый «Арабесковый сервиз», гордость русского фарфора.
Два других портрета лишены конкретных черт, собирательны. Это люди пушкинской плеяды, чья жизнь и творчество были освещены солнцем его гения. Зритель мысленно расширяет тему, продолжая этот ряд, обогащая его литературными ассоциациями, вспоминая строки, обращённые к великому поэту. «Пушкин! Тайную свободу пели мы вослед тебе!» *
[* Здесь и далее цитаты из стихов А. Блока]
Развитию литературной темы во времени способствует архитектурное построение композиции, расстановка фигур, «разыгрывание мизансцен», логика повторений и вариаций. Перед портретным рядом устанавливаются «стелы-факелы»: плащи венчающих их муз взметнулись языками пламени.
Среди многих ассоциаций, вызванных формами предметов, доминирует ассоциация с часами, подкреплённая вполне определенным атрибутом – заводной головкой часов, неожиданно осмысленной как декоративный элемент. «В длинной сказке тайно кроясь, бьёт условный час» *
Центральный объём первого ряда – «большие часы» – в своих завершённых формах, со скульптурными и живописными аллегорическими фигурами, как бы концентрирует идею времени: «Следы исчезнут поколений. Но жив Талант, бессмертен Гений».
Иная по сравнению с празднично-торжественными «стелами» реальность раскрывается в лаконичных по форме «малых часах» с изображениями Казанского и Исаакиевского соборов. Как свидетели времени, они связуют жизнь поколений – от Пушкина до наших дней. Суровые по графике и колориту миниатюры на фарфоре раскрывают новый аспект в теме композиции «Да внемлют же поэтам веки!» Прекрасная и величавая архитектура словно материализует поэтический девиз. На выгнутых поверхностях объёмов этого же ряда кажутся киноэкранно увеличенными строки Пушкина: «Служенье Муз не терпит суеты... Прекрасное должно быть величаво». Подбор и расположение цитат определяется не литературными правилами, а тональностью поэтических отрывков, их созвучием пластическому и живописному ряду, дабы они служили верным аккомпанементом мелодии изобразительного начала.
Разбросанные по различным объёмам мерные строки собратьев Пушкина по перу, подчиняясь чётко отбиваемому «часами» ритму, собираются на новой звуковой и смысловой основе: «С рассвета Ваших тихих дней... Да внемлют же поэтам веки... Строй, Муза, арфу золотую... И юную весну воспой... Следы исчезнут поколений... Но жив Талант, бессмертен Гений... Служенье Муз не терпит суеты... Прекрасное должно быть величаво...» И как восхищённый вздох сердца доходят до нас голоса поэтов, чьи строки начертаны на приближенных к зрителю нарядных «малых часа» –вазочках: «О Пушкин, Пушкин! Кто тебя учил пленять в стихах чудесных», «Пушкин, Он и в лесах не укроется; Лира выдаёт его громким пением». Как знак встречи поэта и читателя на «авансцене» в одном ряду с «вазочками» стоят прямоугольные экраны-«книжки».
Утверждение в фарфоре сложной литературно-философской программы традиционно для периодов расцвета этой области декоративного искусства. Новые же формы, принципиально иной синтез двух пластических начал – убедительно продемонстрировали искусство фарфора в развитии. Но значение композиции «Да внемлют же...» не исчерпывается новациями в пластически пространственном решении.
Динамизм ХХ века и классические каноны, гротеск и лиризм, тонкая моделировка детали и общность впечатления, порыв и мягкость – всё слажено в работе Олевской, все штрихи сведены в единый цельный рисунок.
Мягкое свечение белой основы, тонкость светотеневых переходов, акценты ярких бликов, контрасты естественного цвета с насыщенно-зелёными плоскостями крытья, много-цветные гирлянды и пышные банты – всё традиционно для русского фарфора, но выполнено таким характерным, остросовременным, сходу узнаваемым почерком Олевской.
В смелости мазка и трактовок мы видим традиции Щекатихиной и Лебедевой: в сложности нюансировок утонченной цветовой гаммы – чехонинский стиль. Но индивидуальность самой художницы перекрывает голоса учителей, сплавляет всё воедино. В живописи Олевской есть своя особая красота, в густом мазке – некая замедленность, «распускание», которые могут смениться резким росчерком или раствориться в нежнейшей трепетности. В мазке Олевская достигает тонкой градации тонов и богатства интонаций.
Работа Олевской в скульптуре отличается той раскрепощённостью, за которой чувствуется большая школа. Может быть, фигурки её муз станут музами возрождения прославленной, но обидно забытой в собственном «отчем» доме – Ломоносовском заводе – фарфоровой круглой скульптуры.
Композицией «Да внемлют же поэтам веки!» Олевская как никогда определённо заявила о своей причастности к школе искусства «Северной Пальмиры», склонной к строгой красоте, сдержанности, иносказанию, иронии и печали.
«Это – древний Сфинкс, глядящий
вслед медлительной волне,
всадник бронзовый, летящий
на недвижном скакуне» *
Дойти до высот мысли, до глубин чувств, придерживаясь строго намеченной формы, – кредо этой школы.
Подписывайтесь на мой канал, давайте о себе знать в комментариях или нажатием кнопок шкалы лайков. Будем видеть красоту вместе!
#явижукрасоту #ясчастлив