#архивы памяти 1941-1945
Из сохранившегося черновика автобиографии:
« ...Родился в 1901 году в семье крестьянина середняка в селе Палатово Аргашской Волости Карсунского уезда Симбирской губернии. Помогал отцу в хозяйстве, пел на клиросе. Образование - сельская школа 3 класса. В 1919 году по приговору прихожан села Палатово был утверждён на должность псаломщика в храм села Палатово. В 1919 году был призван в ряды рабоче крестьянской Красной армии. В 1922 году, вернувшись, поступил опять на должность псаломщика храма в селе Палатово. В 1929 году был рукоположен в сан Диакона при храме села Палатово на псаломщической вакансии. В 1931 году служил в селе Коржевка Инзенского района в должности псаломщика. В 1932 году 11 апреля был рукоположен в сан священника епископом Митрофаном Ульяновским и назначен на должность священника в село Палатово Инзенского района. В конце 1933 года переведён в село Городищи Инзенского района и служил до 1935 года сентября месяца. С 1935 года сентября месяца служил в селе Труслейка до 1936 года по август месяц. С 1936 года с сентября месяца и по 1939 год служил в селе Пятино Инзенского района. В 1940 году в связи с закрытием храма в январе месяце поступил на работу в Валгусское лесничество в качестве лесоруба. В 1941 году 27 августа был призван в армию для защиты Родины. С 1941 года по 1943 год участвовал в боях на фронте. 4 августа 1943 года был ранен и направлен в госпиталь. 1 декабря был комиссован и до 1945 года жил на комиссии. В 1945 году поступил в промартель «Сталинец» Палатовского сельсовета Инзенского района...».
За оградою храм старинный
За оградою храм старинный… Запах ладана и свечей…
Не спеши...Постоим, любимый, у церковных с тобой дверей.
Здесь вокруг тишина такая... Но я слышу в ней голоса:
Бас на клире – сажень косая, и Сопрано – густая коса.
Просят: «Господи Сил, с нами буди, пусть беда обойдёт стороной!»
Миром Господа молят люди, чтоб хранил Он их край родной.
Но война увела нежданно Бас красивый – сажень в плечах.
Неизбывная боль Сопрано серебрится в густых косах.
А ещё слышу – воют бабы… Похоронка, ещё одна…
«Ох, мой милый, зажили как бы, если б только бы не война…»
Вон молиться бегут босые – слух прошёл, что закроют храм…
Истекала слезой Россия. Вместе с ними страдала там.
Но смогли в дни лихой годины, веру в Господа не тая, З
ащитить тебя, храм старинный, церковь маленькая моя! …
Центр Вселенной здесь – не глубинка. И пока будет мир стоять,
Будет к храму бежать тропинка, будет землю от бед спасать!
Мой рассказ о такой вот маленькой церкви, рядом с которой прошло моё детство, о любимом селе, дорогих мне людях... Ведь история Родины и складывается вот из таких историй городов, сёл, семей, людских судеб… Посвящаю его моим детям. Чтобы помнили…
В небольшом селе Павловка Барышского района Ульяновской области красуется старинный трёхпрестольный храм с главным престолом в честь Рождества Христова. Правый придел освящен в честь великомученика Димитрия Солунского, левый – в честь бессребренников и чудотворцев Косьмы и Домиана Ассийских. Храм не осквернялся, закрыть его не дали, хоть из разговоров помню, что постановление о закрытии храма было. Но люди смогли его отстоять. При этом особую стойкость и характер показала Елена Карасёва, которая не боялась за свою судьбу и отстаивала храм. Её я не помню, но её сына (мы его звали дядя Шура Карасёв), пришедшего с войны без руки, помню хорошо и самые добрые о нём воспоминания.
При мне храм закрывался где-то в шестидесятых годах прошлого столетия месяца на два во время эпидемии ящура. Служил в храме мой дедушка, Жаринов Сергей Ефремович (06.10.1901-16.09.1985). Родился он в 1901 году в семье крестьянина-середняка в селе Палатово Аргашской волости Карсунского уезда Симбирской губернии. Семья жила своим хозяйством. Работы дома хватало. Помогал отцу по хозяйству и с ранних лет пел на клиросе. Учился в церковно-приходской школе, 3 класса.
В 1919 году по приговору прихожан села Палатова был утверждён на должность псаломщика в храм. И в этом же 1919 году был призван в ряды рабоче – крестьянской Красной армии. В 1922 году, вернувшись, поступил опять на должность псаломщика храма в селе Палатово. В 1929 году был рукоположен в сан Диакона при храме села Палатово на псаломщической вакансии. В 1931 году служил в селе Коржевка Инзенского района в должности Диакона и псаломщика. В 1932 году 11 апреля был рукоположен в сан священника епископом Митрофаном Ульяновским (в миру Василий Гринёв, новомученик, расстрелян в 1938 году), и назначен на должность священника в село Палатово Инзенского района. В конце 1933 года переведён в село Городищи Инзенского района, где служил до сентября месяца 1935 года. С сентября 1935 года по август 1936 года служил в храме села Труслейка.
С сентября месяца 1936 года до 1939 года отец Сергий служил в селе Пятино Инзенского района. По рассказам моей мамы, такого величественного храма, как в Пятино, она нигде больше не видела. Она тогда уже пела на клиросе. А в этом храме был клирос на балкончике напротив алтаря. Акустика была великолепная. И после службы уходить из храма не хотелось – как в раю были.
Мама рассказывала такой чудесный случай:
«Было это в мае 1937 года. На праздник святителя Николая Чудотворца (в народе называют этот праздник «Никола Вешний») я просила у тяти (отца Сергия) разрешения не ходить в школу, а пойти на службу в храм. Праздник - один из моих самых любимых. И петь на хОрах(так мы называли клирос на балкончике) очень хотелось. Но тятя не благословил, не разрешил школу пропускать. Нельзя было искушать богоборческую власть, чтобы не давать повода лишний раз над церковью поглумиться. Я тогда перед школой пошла в храм и со слезами стала просить святителя Николая, чтобы помог мне на службе остаться. И тут сестра моя Нюра прибежала в храм и сказала, что занятий в школе не будет. Учителя ехали на тележке, прицепленной к трактору. Накануне дождь сильный прошёл, дороги развезло. И тележка свалилась на бок. Учителя все живы-здоровы, только перепачкались все. Поэтому уроки отменили. Радости и благодарности святителю Николаю не было предела! Так мне Николай Чудотворец помог!»
Мама моя святителю Николаю акафист наизусть знала.
А ещё старенькие мои рассказывали про Максимушку, который в то время жил в Пятине отшельником. Непростой был человек - Божий, молитвенник, стойкий в вере, прозорливец, людям помощник. Его даже богоборцы уважали. Дедушка мой, отец Сергий, и наша бабушка - матушка Параскева, с любовью о нём отзывались. Он их поддерживал. В то время появились обновленцы. Храм тогда закрывали, из дома отца Сергия с семьёй выгнали. Семью священника приютить боялись. Пустила их к себе тётя Таиса Любинова (так мама её называла). Дом её рядом с храмом стоял. Они где-то полгода у неё прожили.
Отец Сергий всё надеялся и ждал, что храм откроют, не хотел уезжать. А Максимушка сказал тогда ему, чтобы они уезжали – у них детей четверо, кормить надо. А он одинокий, сам останется тут, в Пятине, за храмом приглядит. А за них помолится. Видимо, в том числе и молитвами Максимушки хранил Господь дедушку моего и его семью всю жизнь. В 1940 году храм всё-таки закрыли. И они вернулись на родину в Палатово.
По приезде в Палатово, в январе месяце, дедушка поступил на работу в Валгусское лесничество в качестве лесоруба. А в 1941 году 27 августа был призван в армию для защиты Родины от фашистов. Воевал с 1941 по 1943 на Брянском фронте. Будучи вторым номером минометного расчета 82-х мм минометов в составе 858 стрелкового полка 283 стрелковой дивизии на Брянском фронте во время наступательных боев под городом Орёл, 4 августа 1943 года, был тяжело ранен в правое предплечье с повреждением нерва и направлен в госпиталь.
1 декабря был комиссован и до 1945 года жил на комиссии. Инвалид третьей группы. Награждён медалью «За отвагу». Когда был комиссован, жил в родном селе Палатово.
Из воспоминаний того времени мне больше всего запомнился рассказ мамы старенькой (матушки Параскевы) про её сон. Это было в 1943 году. Она увидела во сне огромную женщину, которая лежала на земле вся грязная, оплёванная и израненная. И вот эта женщина поднимается во весь свой огромный рост и становится очень красивой, чистой и светлой. Сон её просто потряс своей реальностью! Она взволнованно рассказала его, а во время обеда прибежала её дочь Нюра, мамина сестра, которая тогда в сельсовете Палатовском секретарём работала. Она со слезами на глазах сказала, что разрешили открывать храмы, монастыри, семинарии, духовные академии. Разрешили служить в храмах. Тогда мама старенькая разгадала свой сон – это растоптанная вера в Господа нашего Иисуса Христа поднялась и обязательно возродится. Хотя в людях она осталась, несмотря на страшнейшие гонения. Она этот сон помнила всю жизнь и нам много-много раз его рассказывала.
А дедушка наш, тятя старенький, после окончания войны, в 1945 году, поступил на работу в промартель «Сталинец» Палатовского сельсовета Инзенского района».
На фото ветераны ВОВ около памятника в с. Павловка. Из откликов: Юрий Егоров:
"Фото любительское сделано в моей юности. Но всё же приятно за оставленный кадр для потомков наших ветеранов В.О.В. около первого памятника в с. Павловка (Опись присутствующих на фото находится в музее школы)."
В каком году отец Сергий приехал служить в Павловскую церковь, я не знаю. Но мы приехали к стареньким с мамой и моим братиком ВитЯнкой из Челябинской области в 1955 году. А в 1956 году в Павловской больнице родилась моя сестрёнка Ниночка и братик Коленька. Мы жили со старенькими в их доме. Ярким воспоминанием того времени был приезд Владыки Иоанна (Братолюбова).
Мне тогда года четыре было. Мы жили в доме около тёти Дуни Всеволодовой, и там больница рядышком была. Владыка приехал без предупреждения. Пришёл в дом, а там мы: мал-мала меньше. Тятя старенький (мы так дедушку своего звали – отца Сергия) разволновался. Они потом с Владыкой ушли в церковь. Но перед уходом тятя старенький маме шепнул, чтобы она с нами ушла в сторожку. Потом, когда они вернулись из храма, нас в доме не было. Владыка Иоанн сразу строго так спросил: «А где дети? Сейчас же возвращайте их домой, а то я уеду!». И мы не только благополучно домой вернулись, но нас с братиком ВитЯнкой Владыка водителю велел на машине покатать. Для нас это было незабываемым чудом. Ниночка тогда совсем маленькая была, её не покатали.
Теперь я понимаю, как трудно им жилось. Но я никогда не видела их унывающими. Главой семьи был тятя старенький. Мы его очень любили и боялись огорчить. Без его благословения ничего не делали. Утром и вечером вставали все на молитву. Дедушка читал правило, а тропари мы пели. Перед едой тоже молились, потом дедушка благословлял еду, и мы садились за стол. Посуды было мало, зато ложки у нас были деревянные, расписные. На наших ложках были метки: К – моя, В – братика Вити, Н – сестрёнки Ниночки (Братика Коленьку похоронили, он до годика не дожил).
На стол ставили большую миску с супом. Если не было поста, то в воскресенье варили щи с мясом или крошёнку. Сначала надо было есть только бульон с хлебом. Потом дедушка ложкой по миске потихоньку стукнет и скажет: «Со всем». То есть, можно было есть мясо. Но мы с братиком не могли его есть, потому что куры почти ручные были. И вот стоит, помню, Витянка около мамы и голосит: «Мам, не ешь, закукарекуешь!» А я мясо на волокна раздираю и у мамы старенькой за каждую ниточку мясную спрашиваю: «Мама старенькая, это не червяк?» А ещё почему-то за столом мне часто смеяться хотелось. Дедушка посмотрит строго, я притихну, а потом опять откуда-то смешинки появляются. Он мне так строго скажет: «В угол». Уйду, но там не смешно. Прошу прощения, сажусь за стол, гляну на сестрёнку, у которой на её густом чубчике задержалось то, что на дне миски было, и опять смешно. Дедушка вздохнёт: «Опять в угол хочешь? Смотри, голодная останешься.»
К нам каждое лето на все каникулы приезжали двоюродные сестры Ниночка и Валенька, и братишки Саша и Володя Романовы из Палатова. Они рано осиротели. Их мама Катя (мамина сестра) серьёзно болела и рано ушла, оставив пятерых детей. Ниночка иногда приезжала со своей двоюродной сестрой Раей Чечиной. Мы очень любили эти встречи. А ещё приезжала Нюра Бочкарёва с ними. Валенька – моя ровесница. Нам было очень весело всем вместе. За еду мы не переживали, хлеба дадут, соли. Мы пойдём на лужок, где наша баня стояла. Там щавель рос. Наедимся с хлебушком и солью, и опять играть. А чуть позже жить получше стали, даже хлеб сахарным песком посыпали. Сначала кусок водичкой сбрызнем, а потом сахар. Это чтобы с куска не рассыпался.
Мы в баню с Валенькой ходили. Нас там мама старенькая в горячей воде намоет, укутает после бани, и даже нос платком завяжет. Это просто наказание для нас было. Но велено было до дома так дойти, и мы слушались. Однажды собирались с Валенькой в баню. А она «копуша» такая была, медлительная очень. Я её ждать устала. Смотрю – вроде бы дело к завершению близится. Я чуть раньше неё -шмыг в сени! Там около дверей висел дедушкин чапан, а ещё его сапоги кирзовые стояли. Я ноги в сапоги, а сама за чапаном скрылась. Открывается дверь, я из-за чапана: «Гав!» А это тятя старенький… Он как вздрогнет и от неожиданности по лбу мне – хлоп! Я с перепугу аж присела : «Тятя старенький, прости Христа ради! Я думала, что это Валенька». Надо было видеть из-за спины старенького довольную, с трудом сдерживающую смех Валеньку! Обновки нам тогда шила (редко, правда, это всё денег стоило) тётя Нина Карасёва. Она хорошей портнихой была. Как-то маме Мария Филипповна из села Заречное принесла маленький кусочек ткани, который у неё остался «ни туда, ни сюда». Тётя Нина тогда сказала, что можно из него сарафанчик сшить Катеньке (мне, то есть). Только узенький будет. «Как у стиляги» - сказала тётя Нина. Я, конечно, согласилась. Несколько дней помодничала, а потом играли в догонялки, я через забор полезла, а когда спрыгивать стала, сарафан за забор зацепился. Самой слезть было нереально. Меня, «стилягу», со смешками с забора сняли. Сарафан, к моему большому огорчению, уже ремонту не подлежал. Дома меня, по счастью, не наказали. Мама посмеялась: «Слава Богу, что заноз себе не насажала!»
Тятя старенький рано нас научил читать. Мы в дошкольном возрасте с братишкой через день в библиотеку бегали. Себе брали книжки детские, а дедушке про войну. Домик наш был очень маленький. Избёнка с маленькой кухонкой с русской печкой. Как мы там умещались, до сих пор удивляюсь. Как же стареньким с такой оравой жить тяжело было, наверное. Но мы видели от них только любовь и всегда благодушное настроение. Спали мы на полатях, на печке, на полу. А зимними вечерами он читал нам жития святых. Книги были огромные, старинные. Их из закрытых храмов смогли унести и сберечь. Эти вечера были наполнены такой любовью и тишиной, что до сих пор остаются одними из самых тёплых воспоминаний. Потом уже, когда мы взрослыми стали и разъехались, мама сказала, что приезжал из Троице-Сергиевой Лавры монах Агафангел. Он родом из наших краёв, инзенский. И мама ему эти книги отдала. А позже старец Наум (Байбородин) нам передал переизданные два тома «Жития святых». Сказал: «Отдайте, у них нет». Эти книги мне очень в работе пригодились.
Постоянным помощником в то время у дедушки был Павел Осипович Карасёв. Кстати, нашу улицу, которая сейчас называется Луговой, тогда называли «Карасёв порядок», там почти все Карасёвы были. Павел Осипович жил со своей супругой Анной Андреевной с нами по соседству. Мы, дети, по возможности помогали им, когда они состарились. Родник у нас был под горой. В дом воды наносить проблематично было, особенно зимой. А нам с братом Виктором это было легко. И мы помогали с удовольствием. Мне тогда Павел Осипович платье в магазине купил красивое. Это по тогдашним меркам роскошь была! Долго я это платье носила, берегла его. Когда Павел Осипович скончался, Анна Андреевна очень тосковала по нему и стала забываться. Детей у них не было. Их сын воин Василий погиб на фронте. У родственников были свои заботы. Тогда Мария Даниловна Карасёва (Бородина) маме предложила перейти в дом к Андреевне и с ней жить. Так мы стали жить в просторном доме вместе с Андреевной. Мы её любили, она как ребёнок была. А она очень маму любила. Я за них всегда молюсь и буду молиться, пока жива, если Бог даст. А 26 мая 1962 года по указу митрополита Мануила (Лемешевского) дедушку моего отца Сергия перевели настоятелем Казанской церкви села Кивать Кузоватовского района. Мы остались с мамой в Павловке. А служить в нашем храме приехал отец Димитрий. Я не знаю его фамилии. У него трагедия в семье была. Его матушку и дочку пьяный зять убил. Батюшка был очень добрый и смиренный. Мы маленькие были и то видели, как ему было тяжело, но он говорил, что на всё воля Божия. Смирялся. Это на всю жизнь для меня было уроком. Он к нам обедать иногда приходил. После него в доме была какая-то тихая радость. А отец Сергий, наш тятя старенький, написал прошение Владыке Мануилу с просьбой перевести его назад служить в Павловку, потому что там дочь одна с детьми. И 16 июня 1965 года согласно поданного им прошения Указом митрополита Куйбышевского и Сызранского Мануила переместили его снова Настоятелем Христо-Рождественского храма села Павловка, где он и служил до 1980 года. А для церкви тогда опять были очень трудные времена – времена гонений. Действующих храмов было очень мало, и одним из них был павловский храм. Поэтому в праздники народу приходило столько, что в храм было не пробиться. Люди шли пешком из таких далёких мест, что сейчас с трудом верится, как это возможно. Но так было. Гостеприимные жители Павловки ждали и с радостью принимали богомольцев. В каждом доме были свои постояльцы. Нашими были певчие Павел Владимирович и Николай Петрович из Барыша. Они так красиво и молитвенно пели! У Павла Владимировича был такой диапазон большой – мог и высокие ноты брать и низкие. Бас у него был бархатный. У нас в доме спевки были. На спевки приходили все певчие. Помню Ольгу Степановну, Александру Жмакинскую, тётю Саню Кирюшину, Елену Воецкую (Минееву), тётю Грушу Феофилатовскую, Артёма… Пели по нотам. Мы сидели на печке и слушали. А ещё нашими постояльцами были Александра из Должникова, тётя Таня из Чаадаевки, тётя Наташа и тётя Таня из Поливанова. Тётя Таня рано умерла, больное сердце было. А ещё с ними приходил Мишенька (Косарев) с матерью из Налейки. Человек он был взрослый, но ребёнок умом. Очень любил пить чай. Сядет у самовара, пьёт чаёк вприкуску с комовым сахарком и приговаривает: «Цаёк я люблю!». Безобидный был. Мама у него была истинно верующим человеком, очень добрая и тихая. А ещё тётя Дуся Купцова и Андреевна (Анна) из Барыша приходили, а из Качима Иван Фёдорович и Настя, Матрона из Ясачного, Александра с Еленой Воецкие (Минеевы). Мария Короткова из Жадовки у нас очень долго жила. Фамилия у неё говорящая – она сама маленького роста была. Мы её ласково называли Марусенька Коротенька. Из Папузов, из Годяйкина приходили. Встречались, как самые родные люди, с искренней любовью. Скучали друг по другу. У всех судьбы непростые были. После войны времени мало прошло... Рассказывать начнут, и наплачутся, и насмеются… Всего в жизни хватало. Они столько горестных дней пережили, столько потерь, войны, разруху, голод, репрессии… Но радоваться жизни умели. И друг над другом подшучивали безобидно. Помню, зимой, кажется, на Николу пришли со Всенощной, поужинали, потихоньку опять беседовать стали, истории свои рассказывать. Тут пришёл тятя старенький. Спросил у мамы: «Люба, покормила народ?» Все дружно ответили, что поужинали, всё вкусно. А Мария из Годяйкина и спрашивает: «Бачка (батюшка то есть), ты за какую красавицу каждый раз молишься?» Не сразу и поняли, про что она говорит. А потом догадались, объяснили ей, что это болезни - огневица и трясавица. Долго потом подшучивали над этим. Это есть такая «Молитва на всякую немощь»: «Владыко Вседержителю, врачу душ и телес, смиряяй и возносяй, наказуяй и паки исцеляяй; брата нашего (имярек) немощетвующа посети милостию Твоею, простри мышцу Твою, исполнену исцеления и врачбы, и исцели его, возставляй от одра и немощи, запрети духу немощи, остави от него всяку язву, всяку болезнь, всяку рану, всяку огневицу и трясавицу. И аще есть в нем согрешение или беззаконие, ослаби, остави, прости, Твоего ради человеколюбия». Зимние вечера долгие, метельные. А дома печки топятся, дрова потрескивают, лампа керосиновая. После службы и ужина все умиротворенные, устраиваются на отдых, застилают на полу себе постельку. Сестрёнка моя Ниночка забралась на печку. Там несколько человек умещались. И слышу, как они с Павлом Владимировичем обсуждают горячо, откуда произошло слово «эгоист». Она ему говорит, что от слова «эго», а он ей в ответ: «Ничего ты не понимаешь. Это от монголо-татарского ига. И не спорь со мной». Это воспоминание до сих пор вызывает улыбку. Шура Воецкая (Александра Минеева) часто по святым местам ходила. Пешком. Она много всяких историй рассказывала. Её сестра Лена пела в церковном хоре. У неё очень сильный и красивый голос был. А Шура была интересной рассказчицей. Она нам историю одну рассказала, которую до сих пор помню. Это было во время коллективизации (а они были единоличниками). Перед посевной ночью у них в сенях кто-то начал стучать. А у них там хранилось немного зерна на семена. Голодно было, но дожили до весны, и надежда была, что выживут. А тут такое… И вот стояли они у двери, на крючок запертой, с топориком на всякий случай и просили своим окающим говорком: «ТОварищи, Оставьте на сЕмЕна, пОжалуйста!» А там молчат в ответ, и только стук раздаётся. К утру всё стихло. Напуганные, измученные неизвестностью и бессонной ночью, они крадучись вышли в сени. А там кот головой в горшок залез и застрял, вот и стучал всю ночь, пытаясь освободиться. Потом-то им было смешно. И кота «тОварищем» между собой стали называть. А ночью не до смеха было. У тёти Паши Карасёвой останавливалась баба Феня из Базарного. Мы очень любили её за весёлость, жизнелюбие, приветливость, за её умение не унывать при любых жизненных ситуациях. Они однажды зимой шли в Павловку и на опушке леса, как на Ивлиевку идти, волка встретили. Перепугались страшно! Так она не растерялась, товаркам своим сказала, чтоб молились, а сама направила свой посошок на волка и давай кричать: «Бааах - бах!! Пух-пух!». Волк развернулся и ушёл в лес. Столько потом рассказов было! Ходил в то время по храмам дедушка Никита. Колол дрова за кусок хлеба и чашку супа. Никогда не носил головного убора: ни зимой, ни летом. У него была седая и очень красивая шевелюра. Дедушка Никита был прозорливцем. Взрослым много чего рассказывал, я не вникала. Но помню, когда он у нас колол дрова, я около него вертелась. Он их так легко раскалывал, звонко - загляденье просто. Он мне тогда сказал: «Сейчас про Израиль, Иерусалим, про Святую землю и говорить нельзя, как будто это выдумка всё. Но придёт время, и ты услышишь про Святую землю. Сама её увидишь. Там война будет». Его слова сбылись. Я была на Святой земле в числе победителей Всероссийского конкурса «За нравственный подвиг учителя».
Храню в памяти приезд Владыки Иоанна (Снычёва). У него послушник был молоденький и очень весёлый. Его бабушки звали Мишенькой. Он фотографировал бабушек с Владыкой, а сам их смешил. Ему Владыка с добром таким говорил: «Миша, шалишь! Не балУй!» И всем было радостно. Помню, как перед приездом Владыки мне заплели в косу белую ленту, которую отгладили утюгом. Тогда электричества не было, лампы керосиновые были, а утюг с углями внутри. А потом дали букет цветов, и я его будущему Митрополиту Санкт-Петербургскому и Ладожскому, Владыке Иоанну, подарила. Но тогда, по детскому неразумию, меня больше впечатляли белые, глаженые, атласные банты.
Владыка ночевал в нашем доме в передней избе за занавеской на кровати. А на полу - и в передней, и в задней - было настелено для богомольцев так, что ступить было некуда. Помню, вечером к нам староста церковный Григорий Петрович пришёл, увидел, сколько народу у нас и предложил кому-нибудь к нему перебраться. Почему-то все посмотрели на Шуру Воецкую. Она всё поняла и робко проокала: «А может пО жребию». Всем стало смешно, и она осталась у нас. Да и спали мало, молились, к причастию готовились. А утром Владыка встал и действительно шагнуть некуда. Он улыбнулся и сказал: «Хорошее дело – странников преемчество!».
Такая любовь во Христе царила между всеми! А когда певчие пришли на спевку, Владыка научил их новому для них распеву «Величит душа моя Господа». Так они, в том числе и мамочка моя Любовь Сергеевна, и тётя Паша (Прасковья Константиновна) Карасёва, и тётя Лида Сидорова, и тётя Любаша Сергунина, и Александра Жмакинская всегда, до конца дней своих называли этот распев «архиерейским». Царство им всем Небесное, вечный покой!
А мама готовила в печке щи с грибами, каши. Чугуны были огромные, их только на катке ухватом можно было достать. А свои караваи пекла заранее. Они у неё были чудо как хороши! Да ещё неповторимые её пылушки! А подружка мамина тётя Паша Карасёва пекла пироженчики. Я таких вкусных в жизни больше не ела. Как они дружили с мамой – учиться надо так дружить.
Всегда с улыбкой вспоминаю, как поехала тётя Паша в Куйбышев к дочкам. Мама ей своё пальто дала, оно новое было совсем – ведь в город поехала. Приехала назад и говорит, что уверенно себя в городе чувствовала. Своим с гордостью сказала: «Подруга пальто дала». А однажды мама вышла утром во двор, а там змея. Это было уже, когда перестройка началась. И из бора лес стали вывозить. Видимо, растревожили живность. Раньше такого не было. Мама позвонила тёте Паше. Та сразу пришла, змею на палку умудрилась повесить и вынесла со двора. Они с ней петь любили и умели. В молодости на гуляньях застольные песни пели в два голоса. А потом на клиросе молитвы стали вместе петь. Мама с детства на клиросе пела. А тётя Паша потом с ней тоже стала петь.
И в первый раз на клирос пришла на страстной неделе. И они с мамой «Разбойника благоразумного» спели среди храма. Да так молитвенно, что прихожане прослезились. Все наши странички у меня в поминании записаны. Молюсь за них и дома, и в храме. Однажды в один из своих приездов в отпуск решила заказать поминальную заказную обедню. С мамой записочки приготовили. Иду к отцу Александру попросить отслужить литургию. А навстречу мне матушка Клавдия. Рассказала она свой удивительный, явный какой-то сон, что в нашем храме и в ограде столько народу стоит! А когда я ей сказала, зачем пришла, она тут же свой сон разгадала: ждут они поминальной обедни. Вот оказывается зачем они собрались в храме! Отец Александр отслужил Литургию и так благостно было на душе! За таких людей и молиться легко. В такие тяжёлые времена «веру соблюдшие», не боялись никого, ходили пешком в храм. Это уже позже дорогу сделали из Жадовки до Павловки и автобус пустили.
Автор: Внучка Жаринова Сергея Ефремовича, Екатерина Грузкова (орфография и пунктуация автора сохранены)