Тем отчетливей для меня жизнь каждого, чем сильнее раскачивается, трясется, ломается мир. Всё уже происходит и происходило тысячи раз. Миры рождались и умирали, империи строились и разрушались. И всякий раз в этой лавине, извержении, потопе — оставался человек, который в свете происходящего глобального был слишком ничтожен. Слишком мал, чтобы быть значимым.
Упрямая противоречивая сила увлекает меня от глобального к малому. Глобальному: быть или не быть, со мной ли или без меня. А мне: быть — где-какой-с кем?
И снова — от малого к глобальному, потому что всё большое и глобальное состоит из множества маленьких частиц.
Чем сердце успокоить?! Читать, товарищи. Хорошо бы с детства. Но никогда не поздно.
Когда началась пандемия, люди, пока ещё не понимали, что это только начало великих перемен, которые давно происходят, но теперь становятся видны даже тем, кто спал беспробудным сном и пребывал в иллюзиях. И сыпалось паникой и этаким щекочущим нервы предвосхищением грядущих катастроф:
— Люди мрут пачками, это конец света!
— А говорят.., — тут вариации, что наступил апокалипсис, что он был предсказан (Вангой, Мессингом, младенцем, живущим в джунглях…).
Толпы кинулись вникать в планетарные знаки и ужасаться космическим масштабам.
В какой-то момент мне так надоело, что на все верещания у меня был один ответ: «Истинно вам говорю! 4 мая 1925 года земля налетит на небесную ось!» (Булгаков. «Собачье сердце» — для тех, кто не в курсе).
Было уже. Были чума, мор, голод, испанка и… Было.
Когда наступил февраль 2022, сколько истерик вокруг было, пока не поутихли самые шизанутые, понимая, что теперь свой истеричный никчёмный ужас — иди и голоси себе в зеркало, а мир — меняется, и ты должен понимать, ты же не тупица, где и как меняется этот мир. Какие силы вступили в войну, кроме наземных. И не надо петь песен про политику, деньги и всё прочее — и это уже было. И борьба властей, и мир качался и перекраивался во все времена. А мир — не платье и не костюм, который можно перекроить так, чтобы нигде не жало и было красивенько. И счастья всем, и пусть никто не уйдёт обиженным — не бывает.
Тогда, когда всеобщее уныние и непонимание заставляло некоторых вокруг не жить, а ползти ползком и потихоньку, я устала отвечать, и мне надоело слушать, и ответ был одним:
— Иди книги читай! Если раньше читал — перечитай.
Сама летом двадцать второго Симонова перечитывала.
«Не вой, возьми себе в труд и заботу перестать быть истеричным инфантильным ребёнком!» — «Живые и мёртвые». Всё уже было, и до нас ещё даже близко не дошло то, что было тогда. Не надо даже лезть в глубокие исторические труды. Обычная художественная литература.
В соцсетях — от пышущих нездоровым идиотическим оптимизмом разного рода торговцев счастьем до молчаливых, жадно пожирающих информацию и псевдо информацию улиток — как же их много.
Я перечитываю рассказы Тэффи. Перечитываю «Таис Афинскую». Я перечитываю всё, что уже было: и про шарлатанов всех мастей и предсказаний, и про тех, кто точно знает, что происходит…
Бум, созданный немалыми вложениями в рекламу сериала, который теперь, оказывается, наша история. Ужас на лицах смотрящих. Бренчание расстроенных коммунальных гитар и чад кухонных споров…
Я перечитываю, но только отдельные, заложенные страницы, которые помню наизусть — Макаренко, Пантелеева. Перечитываю важное — Януша Корчака.
Я могу не перечитывать, я многое помню почти наизусть. Но иногда надо, чтобы стряхнуть с себя шелуху информационных (да ладно, где там информация?!) мусорных потоков.
И сердце не успокаивается, нет, это не определяется таким понятием. Оно утешается и утИшается. Становится тише и отчетливей.
И тогда я отделяю живой преградой то, в чем сердце надо не успокаивать, а дать жить. И чувствовать. И мне будет больно, как и всегда, видеть и знать чудовищную, непостижимую не жестокость даже, а полное пренебрежение жизнью и Вечными Законами. Отупелое бессознание не людей, а перешагнувших всякую черту между собой и адом — сущностей. Оболочек.
И мое воображение, которое может представить, кажется всё, что угодно, никогда не вместит в себя то, что такое может быть в мире, где доступны Библия и Коран. Где тысячи лет великим и простым знаниям.
Что можно подпереть кольями двери сарая, знать, что там мать, дитя, старуха… и поджечь. И смотреть. И слышать… Спалить дотла живых, и то, что олицетворяло их жизнь. Тихую, честную в ежедневных трудах, простую.
Или пойти и стрелять в живого человека, безоружного и открытого. Или отдавать приказ. В этом нет и не будет ничего, что я могла бы понять или представить.
Но я не перестану читать. Не перестану жалеть. Не перестану ужасаться. Плакать и со-болеть с теми, кто остался в горе своем. Перешагнуть эту черту сопричастности всё равно, что стоять там, в Хатыни, рядом с теми, кто гнал детей и матерей в сарай и стрелял в тех, кто пытался выбраться. Перешагнуть сопричастную черту — это стоять там и смотреть равнодушно, как эти, потерявшие право называться человеком, дитём божьим — подпирают кольями двери сарая.