Есть в Купчино один квартал, один среди таких же, четырёхугольник, очерченный тремя улицами и заброшенным пустырём. Тогда был пустырь, сейчас он застроен и превратился в Малую Каштановую аллею, вдоль которой смотрят мои состарившиеся почерневшие «панельки» на монолитных здоровяков, выстроенных напротив, на месте озера и пустыря, где раньше проходили драки с соседними кварталами. Три другие улицы продолжают очерчивать мой детский мир, храня мне о нём память. Их имена известны многим — Будапештская, Загребский, Димитрова. Две улицы и один проспект, они и ограничивали мою жизнь долгие годы, с детского сада и до старших классов.
Здесь многое произошло со мной впервые, но не всё. Учиться целоваться, например, я ездил в центр, своих учебных целей не нашлось. Но именно здесь я вырос в том, что позже станет легендарным, я говорю сейчас про рок. В периметре моего квартала жили и учились в одной школе люди, вошедшие в историю рок-музыки. В «панельке» за моей школой жили мальчишки, создавшие культовый «Бригадный подряд», Коля Михайлов и Дима Бабич. Панк-группа в том виде, в каком мы понимали «панк» в своём восьмидесятом детстве, с протестными песнями, грязной игрой и разухабистым образом жизни.
И в том же доме жил интеллигентный мальчик с именем Георгий, он переехал сюда с родителями с Васильевского острова и пошёл учиться в лучшую школу Фрунзенского района, школу № 363. Георгий был Гурьянов, Густав, группа «Кино».
И вся группа «Кино» на своём знаменитом плакате запечатлена, на самом деле не на чёрном фоне, а у него в квартире, где они часто все вместе собирались и играли, сочиняли песни и свою легенду. И так же часто можно было всех их встретить во дворе, в футбол они любили погонять, да как и все. Да-да, можно было выйти во двор и поиграть в мяч с Цоем.
Их группа уже набирала себе известность, уже бежала детвора за Цоем по двору, он только ускорял свой шаг. Водопроводчик дядя Толя, не знаю, правда или нет, но постоянно пил портвейны с Цоем. Не, ну пил он точно, и при себе имел пачку автографов от Цоя и продавал по три рубля, успешно торговал со «школотой». Цой уже становился собой. Его популярность росла.
Я слушал «Алису» и относился пренебрежительно к «Кино». У Кинчева было больше вызова, агрессии, так необходимой мне и всем в подростковом возрасте. В том возрасте «Алиса» мне казалась лучшей, но «Кино» было проще петь и подобрать аккорды на гитаре. В то время я аккорды рисовал в тетрадке, фрагмент древка гитары и кружками пальцы там, где они должны зажать струну. И жал настолько сильно, что медсестра просила дать другую руку ей для крови, иглой мозоли левой было не пробить.
— Ну как же вы мне надоели, гитаристы! — говорила она. Я пел, хотя и не умел, но что-то получалось и получалось что-то повторять с неразборчивых записей магнитных кассет.
Магнитная кассета — компактный прибор-носитель, типа флешки, для аудиозаписи на длинную тонкую ленту, натянутую внутри корпуса прибора между двух пластмассовых колёсиков. При медленном прокручивании плёнки с одного колёсика на другое в устройстве под названием магнитофон можно было слушать музыку или любой другой аудиоряд, записанный на носитель.
Я слушал только музыку. И эта музыка была для избранных, она нигде не продавалась, её нельзя было «скачать», её почти невозможно было найти. Был только один способ — иметь друзей в той среде зарождающейся новой культуры. Только там можно было переписать с одной кассеты на другую свою, новую музыку.
Когда не стало Цоя, мне было 15 лет. Я узнал об этом сначала от друзей, потом в телевизионных новостях. Была ещё маленькая заметка в одной из ленинградских газет с датой и местом похорон.
Я ездил прощаться с Цоем на Богословское, ездил вдвоём со своим другом Лёшкой. На кладбище с утра была уже очередь к могиле от самого входа, мой друг её всю отстоял, я прошёл могилами поближе, сложил свои гвоздики в гору цветов. Потом стихийно было шествие к Дворцовой, там на площади собрались все и пели его песни. Сквозь слёзы. Какой-то парень забрался на пьедестал Александрийской колонны и кричал, что он сбежал из армии, чтобы попрощаться с Цоем. В тот день покончили с собой десятки юношей и девушек по всей стране. Среди тех, кого я знал, таких не было, но были те, кто стал жить на Богословке. Жили в палатках на кладбище прямо на аллее напротив могилы Цоя. И летом, и зимой, придя на кладбище, их всегда можно было встретить, тех, кто хотел быть с ним рядом.
По-разному сложилась жизнь музыкантов группы «Кино» после записи последнего «Чёрного альбома» группы. Густав стал самым успешным, продаваемым на Западе русским современным художником. Там он жил, красивый и наделённый множеством талантов. «Мое произведение искусства — я сам!» — говорил он и верил. Этот человек сформировал образ, сам стиль группы «Кино». Прошли годы. Я давно перестал не только ходить на концерты «Алисы», но даже слушать их перестал, не слежу за этим. Альбом «Шабаш» был вершиной этой вакханалии, а всё остальное стало скучным для меня.
Но с возрастом я стал всё больше возвращаться к «Кино» и часто слушаю с огромным удовольствием их песни, написанные так давно. Когда родился мой сын, я часто гулял с ним в коляске по Смоленскому кладбищу. У нас на Васильевском острове это самый большой парк, других нет.
На одной из дорожек, не знаю почему, я обратил внимание на могилу рядом со свежими цветами. Подойдя ближе, я увидел барабанные палочки на гранитной крошке и прочитал на камне в изголовье: «Гурьянов Георгий Константинович», он же Густав, барабанщик группы «Кино».