Моим сослуживцам по в/ч 14129 "Звёздный" и ГУКОСу посвящаю...
Впервые о чудесах японской техники я услышал еще будучи дошкольником - в начале далёких 60-х. Один мой родной дед – отец отца, одессит, растравил душу рассказами о городе у самого синего моря другому деду – отцу матери, и тот, скопив к отпуску какую-то сумму, махнул взглянуть на Одессу-маму. Несмотря на предупреждения родственника быть внимательным, в Одессе деда обокрали, и он вернулся гол как сокол. Но, не привезя подарков, дед взахлеб делился впечатлениями, и одно из самых сильных вызвало у него знакомство с японским транзисторным радиоприемником.
- Представляете, - говорил он бабке, дочерям, моему отцу и просто знакомым - приемник, радио играет, а сам размером как пачка папирос! И станции ловит всякие разные – штук пять, а, может, и больше.
Радиоприемником нас было не удивить. Дед-одессит, бывший профессиональный игрок в карты, посаженный в сталинскую тюрьму за нетрудовые доходы, и выпущенный оттуда, как изъявивший желание участвовать в восстановлении шахт Донбасса, трудился ударно, и помимо звания «Заслуженный Шахтер Украины» и двух орденов Ленина был награжден отечественным чудом техники. Но это был советский агрегат, габаритами с большой чемодан или маленький сундук, а дед – батя матушкин, рассказывал о маленьком приёмничке размером меньше книги. Верилось слабо.
Потом дедовы рассказы подзабылись, но старший брат школьного друга, курсант мореходки, сходил в своё первое загранплавание и привез из него, как вы догадываетесь, чудо японского радиопрома. Оно прекрасно настраивалось и «держало» волну, исторгая в окружающее пространство звуки музыки и новостей. У моего друга, как на экскурсии, побывали все пацаны нашего района. В конце концов его матушке это надоело, и она, причитая «скрутите, охламоны», спрятала его с глаз долой. Будущий «морской волк» убыл для дальнейшего познания наук в свою мореходку, и популярность японского приёмника упала. Кончилось тем, что в жилище моего приятеля забрался вор и, судя по тому, что кроме этого японского чуда он ничего не спер, хищение было целенаправленным.
Горевали мы недолго. Немногим более чем через пару лет во вновь открывшемся универмаге мы обнаружили целый отдел, забитый «транзисторами». Хотя все они были отечественными, среди пацанов тут же появилась мода – приходить с таким радиоустройством на посиделки.
Однако память о японском чуде жила. Поступив учиться в столичный вуз, я случайно оказался в комиссионке на Садово-Кудринской. Это было что-то! К тому времени «транзисторы» - и наши, и зарубежные, уже не вызывали ажиотажа, за исключением разве что случаев продажи зарубежных в ГУМе или ЦУМе по госцене. Но в этой комиссионке я увидел то, что было мечтой каждого «продвинутого» пацана тех лет - портативный магнитофон. Чудо было импортным – японским. Гордая надпись «Sony» искрила отражением ламп дневного света, и в этом отражении блекло все отечественное и, даже, социалистическое. Этикетка с бешеной ценой в 375 рублей заставила остановиться мое сердце, но желание обладать этим устройством взяло верх, и я стал копить требуемую сумму. Учеба в престижном военном вузе не позволяла подрабатывать на стороне – курсантам это категорически запрещалось. Была и вторая помеха - занятия спортом, которые практически не оставляли свободного времени, но я не пал духом, и прибегнул к старому испытанному способу – стал собирать пустые бутылки. С этой целью я купил большой вместительный портфель - его внутренности состояли из трех отделений - одно из них я выделил под учебники и конспекты, другое – под спортивную форму и третье – под стеклотару. Чтобы пустые бутылки не гремели, я подкладывал в отделение газеты, которыми нас в изобилии снабжали общественники и комсомольские вожаки. Самым нехорошим в этом постыдном занятии был риск попасться на глаза однокурсникам или знакомым, поэтому приходилось соблюдать придуманные самим собой правила конспирации – я никогда не уходил бродить по городу и никогда не возвращался с тренировки вместе с друзьями. Делая вид, что у меня развязался шнурок, я отставал от них, когда мы пытались сесть в трамвай или троллейбус, впрыгивал первым в отходящий автобус или поезд метро, рискуя быть зажатым створками дверей, или делал вид, что отвлёкся изучением газет в автомате, продающем прессу. В те времена в Москве не было принято употреблять напитки на ходу, поэтому входы в метро не были усыпаны пустой тарой. Но я знал места, в которых отдыхающие оставляли пустые бутылки, не пытаясь отнести их в пункт приема стеклотары. Дефилируя в прогулочном темпе по аллее от спорткомплекса ЦСКА до метро «Аэропорт» или «Динамо», мне удавалось собрать 15-20 пустых бутылок и, даже то, что приемщица стеклотары, заприметив долговязого паренька, принимала у меня бутылки по 10 копеек вместо 12, не охлаждало мой пыл, а стимулировало к увеличению интенсивности сбора. Самыми плодотворными были выходные дни при условии, что отпускали в увольнение и не было тренировок. Это позволяло мне довести в эти дни добычу до 100 бутылок за день и значительно продвигало к осуществлению мечты.
Приближались летние каникулы, и приближался момент покупки. Магнитофон “Sony” к тому моменту был уже реализован, но это не огорчило меня, так как магазинная полка комиссионки на Садово-Кудринской никогда не была пустой, и пестрела шильдиками «Panasonic», «Grundig», «Philips», «Toshiba» и всякими другими, появление с которыми на родине вызвало бы благоговейный трепет у пацанов, и подняло бы мой авторитет на невиданные высоты.
Радость от покупки была недолгой. Моё юношеское сердце не выдержало, и я включил блистающее чудо в казарме в присутствии товарищей по учёбе. На восхищенные возгласы сбежался весь курс. Мы слушали музыку, делились впечатлениями, обсуждали проблемы отечественного радиопрома. А утром я не обнаружил от своей покупки даже следов. Магнитофон растворился в темноте ночи вроде как его и не было. Попыток приобрести зарубежную технику повторно я больше не предпринимал до конца своей учебы. Потом был выпуск, и началась военная служба.
В Забайкалье было плохо. Офицерская общага с клопами и душ с периодически пропадающей горячей водой не способствовали повышению авторитета космических войск. Скудное меню офицерской столовой привило стойкую неприязнь к рису, салу и всем производным из этих продуктов – плову, биточкам из свинины, рисовой каше со свиной подливой, котлетам из свинины и тому подобному. Все эти поделки и близко не походили на обозначенные в меню. Прочие блюда бывали в раскладке слишком редко. Тягомотные передачи про очередной съезд КПСС с его репортажами о достижениях СССР, редкие трансляции спортивных соревнований и древние фильмы в офицерском клубе не скрашивали унылые сибирские вечера, - военный народ проводил свой досуг как мог.
Одним из моих новых знакомых оказался майор Валерий Хлопотов – офицер предпенсионного возраста лет 42-43. По словам старожилов, Валера в молодости вел довольно свободный образ жизни, мог не выйти на строевой смотр или в наряд, в связи с чем вышестоящее начальство неоднократно обходило его в повышениях по службе. Потеряв всякую надежду на получение должности и звания «подполковник», Валера, в свою очередь, стал откровенно манкировать военщиной и тащил службу только так, чтобы не дать повод привлечь себя к уголовной ответственности. Но этого и не предполагалось - у Хлопотова были положительные качества – проведя много лет на одном служебном месте, он досконально изучил закрепленную технику. Никто не мог найти неисправность или причину сбоя быстрее него. Начальство об этом знало. Валеру могли «выдернуть» в любое время суток, когда ситуация становилась критической - даже если он был изрядно «под шофе». Валера рвался перевестись в Крым или в Подмосковье, однако командиры тамошних в/ч, наслышанные о его «рвении» к службе, от него отказывались, а командир нашей части, зачитывая очередной «отлуп» кадровиков, разводил руками и сочувственно советовал ему изменить отношение к исполнению обязанностей. Получив очередной отказ, Валера жутко ругался и устраивал «похороны» несбывшейся мечты, после чего пару дней не выходил на службу.
Второй особенностью Хлопотова была страсть к теории вероятности. Мы частенько видели его с книгами по «терверу», но считали это блажью. До тех пор, пока Валера не предложил коллективно сыграть в «Спортлото». Мы сбросились – кто сколько мог, и Валера уехал в областной центр за карточками. Миллионерами мы не стали, но сумма выигрыша превысила сумму вложенных средств, и это обнадежило. Мы добавили еще финансов, и Валера снова укатил в город. Результат несколько превысил ожидания – Валера вернул нам часть вложенных средств. В нашу азартную компанию стали вливаться новые игроки, прослышавшие об удачливой системе. Веселье продолжалось недолго. Слух о покорителях лотереи дошел до командира, начальника политотдела и особиста. Валеру и программиста стали таскать по кабинетам, а просто причастных – «колбасить» на служебных, партийных и комсомольских собраниях различного уровня. Меня и других молодых лейтенантов старались не трогать. Мы были защищены приказом министра обороны о том, что в первый год офицерской службы молодых лейтенантов наказывать нельзя. Больше всех досталось программисту – старшему лейтенанту Шурику Цветкову. Его обвинили в алчности, недостойной советского офицера, и в использовании служебных ЭВМ для личных целей. Неизвестно, чем бы для него это закончилось, но в часть пришел запрос на офицера для дальнейшей службы на Камчатке в качестве командира эксплутационно-технической роты, то есть начальника солдат сантехников и электриков, и, как правило, разгильдяев. Вторым недостатком этой должности была её низкая категория – «капитан». Но были и несомненные плюсы – двойной оклад, двойная выслуга лет и в случае удачного хода дел возможность прослужить в льготном районе более трех положенных лет. Шурик, вняв пожеланиям командования и учтя испортившиеся отношения с начальством, забросил должность программиста и согласился уехать на Камчатку - командовать ЭТР.
Постепенно буря разносов и нагоняев стихла, но Валера внезапно потряс непредсказуемым событием не только нашу в/ч, но и все космические войска. Произошло это так.
Расписание полётов иностранных спутников в зоне досягаемости наших антенн было известно заранее. Мы элементарно могли уточнить у командира дежурной смены предполагаемые координаты и время появления иноземных аппаратов в нашем небе, выводили антенны в требуемый режим и развлекались тем, что измеряли азимут, угол места и дальность к американскому или иному «борту». Нас за это не наказывали и не поощряли – веселитесь, парни, - дело житейское!
Сложнее было другое – попытаться управлять чужим спутником. Если при обычном измерении параметров - дальности, азимута и угла места мы работали в так называемом «пассивном» режиме – космический странник нам не отвечал, и все измерения мы производили сами с помощью нашего отраженного сигнала, то для управления работой спутника был нужен «активный» режим – режим, при котором «борт открывался», и спутник «отвечал» на подаваемые ему «с земли» команды. Дело это было очень сложным. Для разработки программы необходимо было знать команды управления спутником, и в ручном режиме их удавалось передать не так уж много, даже если мы заготавливали их заранее на перфокартах. 128- и 256-разрядные команды были у каждого спутника свои, найти или прочитать что-либо о них было негде. Ситуация усугублялась тем, что сигналы шифровались. «Открыть борт» без знания команд и шифровальных кодов было невозможно, а они были тайной за «семью замками». Мы не знали не только иностранные коды, но даже свои. Программы для закладки на «борт» приходили к нам по линиям связи из центра управления, расположенного в Подмосковье, и сразу же шли на спутник. Со своими «бортами» мы работали как ретранслятор и «вручную» практически ничего не делали. Однако неправильные действия расчетов иногда случались. Бывали и нештатные ситуации, связанные с поломкой аппаратуры и форс-мажорными природными явлениями. Однажды настройку антенны сбила проходящая по железной дороге и искрящая своими высоковольтными контактами электричка. Следует честно признаться, что офицер, руководивший расчетом, отнесся к исполнению обязанностей халатно – перепутал азимут и угол места, вследствие чего антенна смотрела не в небесную твердь, а на далекий поселок авиазавода, между которым и нами проходила транссибирская магистраль. Приёмник прореагировал на электромагнитное поле, создаваемое железнодорожной «гусеницей», и повел антенну за искрящей гирляндой, проигнорировав заоблачную цель. Такие ситуации могли привести к нарушению сеанса связи со спутником - к так называемому «срыву витка», что, в свою очередь, влекло за собой строгое разбирательство и наказание всех причастных. Наказывать виновных в армии любили, особенно если объект наказания не был холуём или «позвоночным».
Но «срывы витков» были делом очень редким – программы для взаимодействия со спутниками создавались в «закрытом» НИИ, в процессе чего неоднократно отрабатывались на макетах, потом на «учебно-тренировочных» спутниках, и только после этого допускались в реальную связь. Поэтому вручную «закрывали борт» очень редко.
В ту смену мы дежурили с Валерой вместе. Нам повезло – ночью рабочих витков по плану не было, и станция находилась в дежурном режиме. Следует отметить, что конструктивно основные узлы станции были дублированными – аппаратура состояла из двух компьютеров типа М-222, двух приёмников, двух передатчиков и двух антенн, расположенных на крыше здания и укрытых радиопрозрачными куполами. Мы скоммутировали один комплект и запустили его в дежурном режиме, в готовности, если это потребуется, к немедленной связи с каким-либо спутником. Второй комплект «оседлал» Валера. Он достал заранее приготовленные колоды перфокарт и стал считывать их в компьютер. Я с интересом наблюдал за действиями своего напарника – меня притягивала возможность изучить новый язык программирования и воспользоваться им на практике. Но еще больше меня интересовал алгоритм формирования команды и шифра. Конечно, во время учебы мы всё это «проходили», сдавали зачеты и экзамены, то была теория, а здесь – практика. Валера разработал алгоритм сам – это было его ноу-хау, он его не афишировал, не объяснял, но от меня и не прятал. Я возился с кипой листов, которые он принес. Хлопотов изредка посматривал на меня, и по его лицу блуждала ироничная улыбка.
Затем он разложил на панели управления листочки с координатами и временем пролёта иностранных спутников и с упоением защелкал по клавишам. Я сидел рядом и вчитывался в тексты программ, разработанных моим сослуживцем. Валера готовился к демобилизации и не скрывал от меня секретов профессии – он видел во мне своего сменщика.
Спутники пролетали мимо. Тишина и мигание желтых индикаторов табло действовало гипнотически. Время перевалило за полночь, я стал придрёмывать. Вначале я подумал, что мне всё это снится. Внезапно замигала зеленая панель одного из сегментов экрана, тут же раздался сигнал зуммера - на табло появился индекс американского спутника и надпись «Борт открыт».
- Открылся! – взревел Валера. – Борт открылся!
Он стал поспешно вводить команды, но дело затормозилось – каждый раз на экране появлялась надпись «Неизвестная команда», а рядом с зелёной панелью вскоре загорелась красная с предупреждением о скором завершении связи со спутником. Валера ввёл последнюю колоду перфокарт и обречённо махнул рукой. Телеметрия показывала, что дальность до спутника возрастает, а угол места уменьшается. «Борт», хотя и был «открыт», уходил за горизонт…
Мы приготовились сказать небесному страннику «До свидания!», но внезапно табло компьютера замигало всевозможными комбинациями цифр, букв и символов. Мы насторожились. Через несколько секунд на информационной панели появилась надпись: «Команда принята», а затем «Команда выполнена». Дальность до спутника почти замерла, а угол места стал стремительно уменьшаться и упал до ноля.
- Я его приземлил! – опять взревел Валера. – Я его приземлил!!!
Так майор Валерий Хлопотов «уронил» американский спутник.
Через полчаса из центра управления полётами пришел срочный приказ – выключить аппаратуру и прибыть к нашему дежурному по части. Там нас уже ждал особист. Он усадил меня и Валеру рядом со своим кабинетом и стал периодически вызывать «на беседу». Его основными вопросами были те, где мы взяли коды команд и шифрации американского спутника, а самым главным из них – какие сведения мы хотели передать «за бугор». Допрашивал особист меня и Валеру поочерёдно, меня – первым. Возможность передачи сведений мне и в голову не приходила. Если про коды и шифрацию я еще смог пролепетать что-то оправдательное, то «передача сведений» ввергла меня в ступор. Особист, видя это, отвел меня в примыкающую к его кабинету маленькую комнату, дал несколько листов бумаги, ручку и порекомендовал написать чистосердечное признание. Я ошарашенно слушал его, а он смотрел на меня, как удав на кролика и, по-видимому, уже предвкушал очередное звание и повышение по службе. Усадив меня за небольшой стол, особист вернулся в свой кабинет и вызвал Валеру. Через несколько минут я услышал Валеркин хохот и нецензурную брань в адрес особиста. А еще через несколько минут события приняли такой характер, что я забыл о том, зачем меня привели в отдельную комнату и что заставляли писать. Грохот падающей мебели и вопль особиста заставили меня вскочить из-за стола и выглянуть в кабинет. Особист и Хлопотов бегали вокруг стола, не отрывая глаз друг от друга, и не понятно было, кто за кем гоняется. На полу валялись кресло особиста и стул, на котором сидел Валера, в углу комнаты – пистолет, а по полу были рассыпаны карандаши и ручки из письменного набора, ранее стоявшего на столе. Все это великолепие беспорядка покрывали растрепанные и рассыпанные листы перекидного календаря.
Особист и Хлопотов изрыгали друг на друга матерщину. Увидев меня краем глаза, особист приказал мне помочь ему арестовать Хлопотова, а Валера попросил помочь ему поймать «эту тварь, чтобы вырвать ей язык». Ни ловить Хлопотова, ни удалять язык особисту мне не хотелось. Я выскочил в коридор и стал звать дежурного по части. В ночной тишине маленького штаба мой крик эхом прошелся по гулкому коридору, и через несколько секунд дежурный и его помощник уже растаскивали драчунов в разные стороны. Воспользовавшись суматохой, я подобрал валявшийся в углу пистолет. Дежурный провел Хлопотова в один конец коридора, а его помощник прошел с особистом в другой. Мне они велели спуститься в дежурку и отвечать на звонки.
В дежурке было тихо. Часы показывали начало шестого утра. Зазвонил телефон. Это была прямая линия между дежурным и командиром части, она была запараллелена с его кабинетом и квартирой. Немного поразмыслив, я решил снять трубку – оставлять командира в неведении нельзя в любой ситуации.
- Ну что там с этими разгильдяями? – безапелляционно спросил полковник.
- Какими? – не поняв, о ком речь, опешил я и решил, что он уже знает о драке.
- Кто у телефона? – теперь опешил командир.
- Лейтенант Кляус! – представился я.
- Кляус, твою мать, ты что делаешь в дежурке? Почему трубку берёшь? – взревел командир. - Дежурный где? Помощник?
- Они разнимают Хлопотова и особиста, товарищ полковник!
- Что значит «разнимают»? Они, что, подрались?
- До сих пор дерутся – ляпнул я.
Короткие гудки в трубке прервали командирскую матерщину. Через несколько минут полковник был уже в штабе, а еще через какое-то время собралось все командование – начальник политотдела, начальник штаба, главный инженер, и, даже, зачем-то пришли главный энергетик, зам по тылу, пропагандист и начальник отдела.
Дежурный с помощником, особист и Хлопотов стояли в коридоре. Вид у них был довольно непрезентабельный. Повседневная офицерская форма с ремнем и портупеей явно не предназначена для рукопашной схватки. У дежурного были оторваны пуговицы на кителе, у помощника - погон, у Хлопотова – надорваны оба рукава, а у особиста был сворочен на бок нос, под глазами наливались иссиня черные фингалы.
Выслушав командирскую тираду, состоящую в основном из матерщины, зам по тылу по его указанию отвел меня и Хлопотова в «командирскую» гостиницу, начальник политотдела приставил к нам пропагандиста. Особист ушел зализывать раны домой.
Командирской гостиницей была пара меблированных квартир – однокомнатная и трехкомнатная, в которых селили высокопоставленных командировочных, изредка приезжающих в нашу часть из ГУКОСа, Главного штаба РВСН и Министерства обороны. Остальное время квартиры пустовали. Нас определили в «трёшку». развели по разным комнатам и запретили разговаривать между собой. В зале расположился пропагандист политотдела, которому поручили присматривать, чтобы мы с Валерой не общались.
После бессонной ночи я упал на кровать и тут же пожалел об этом – в бок ткнула рукоять пистолета, который я подобрал в кабинете особиста. Это был обычный ПМ, если бы не один маленький, но существенный нюанс. Когда я осматривал пистолет, то не нашел на нём номера. Пистолет явно был «левый». Такие иногда притаскивали монгольские контрабандисты, но покупать у них было почти гарантированным «проколом» - «левое» оружие пасли и милиция, и КГБ, и особый отдел, и военная прокуратура. Соглядатаев хватало, но у семи нянек дитя всё равно оставалось без присмотра. Я обвёл комнату глазами, прикидывая, куда бы положить оружие, чтобы на в дальнейшем припрятать его понадёжнее. В одном углу стоял небольшой сервант, в другом – холодильник. Я открыл его и увидел трёхлитровую банку с прозрачной жидкостью и несколько банок консервов. Жидкость пахла спиртом. Стало веселее. В серванте я нашел открывашку и ложки с вилками. Но хлеба не было.
Раздался радостный крик Хлопотова. По-видимому, он тоже обнаружил спирт. Я выглянул в зал. Пропагандист стоял у приоткрытой двери в комнату Хлопотова и что-то с ним обсуждал. Внезапно он оглянулся и посмотрел в мою сторону. Я отпрянул от двери, но окрик «Лейтенант!» заставил меня вернуться и выйти из комнаты.
- Трескать хошь? – политрабочий был настроен миролюбиво.
- Конечно! – ответил я.
- Тогда сиди в своей комнате, никуда не выходи, - сказал он и покинул квартиру.
Мне хотелось спать. Я положил пистолет под подушку и прилег на кровать. Дрёма сморила меня раньше, чем вернулся пропагандист. Но сквозь сон я слышал его голос, голос Хлопотова и их песни. «Эх, комроты, даёшь пулемёты, даёшь батареи, чтоб стало веселее…»
Разбудили нас поздно. Измятый пропагандист ушел домой, помощник зама по тылу принёс мыло, зубные щетки и чистые полотенца. В офицерской общаге частенько отключали горячую воду, поэтому я с удовольствием принял душ. Валера потребовал рассол, и к жареной картошке нам принесли трёхлитровую банку солёных огурцов. Мы включили телевизор и стали завтракать под просмотр местных передач. «Передаём последние известия» - вещал диктор, но о нас с Валерой в них не было ни слова.
После обеда прибыла комиссия из Москвы. Её доставили служебным самолётом Главкома РВСН, поселили в одной из лучших, если не самой лучшей гостинице Улан-Удэ – «Байкал». Для нас эта гостиница была ценна тем, что в её буфете всегда можно было купить свежую колбасу «Докторская» и недорогие болгарские бренди «Солнчев бряг» и «Плиску», правда, всё с ресторанными наценками. «Комиссаров» из Улан-Удэ и обратно возили на прикрепленном за ними обкомовском рафике. Нас с Валерой оставили в уже знакомой командирской «гостинице», а в штаб водили под присмотром пропагандиста и помначштаба по режиму.
Однажды поздним вечером Валера и «вертухай» ушли в хлопотовскую квартиру. Я, воспользовавшись своим одиночеством, незамедлительно перепрятал пистолет, - до этого привязанный обрывками веревки к внутренней стороне радиатора холодильника. Я подумал, что пээму придется долго лежать в потаённом месте, и принял некоторые меры для предотвращения его ржавления. У меня не было оружейного масла, и я не мог попросить его у сослуживцев – это моментально бы вызвало подозрения и, скорее всего, дошло бы до командира и особиста. Последнего я несколько раз встречал в коридоре штаба, и он пытливо заглядывал мне в глаза, но задать вопрос о пистолете не торопился. Несомненно, что виновником пропажи он считал Хлопотова. Я был у него вторым подозреваемым. На третьем и четвертом месте были дежурный по части и его помощник. Рассуждая с точки зрения особиста, я пришел к выводу, что он боится огласки и не хочет задать вопрос «в лоб», выжидая, пока похититель оружия сам выдаст себя неосторожным действием. Но еще более жгучие мысли вызывал у меня вопрос – «Зачем неучтеный пистолет появился в кабинете особиста?» Понятно, что стрелять из него он не собирался. И меня пронзила страшная догадка – пистолет был бы неопровержимой уликой нашей связи с зарубежьем, если бы его нашли у меня или Хлопотова. Несомненно, от пистолета нужно было избавиться как можно скорее. Но выбрасывать его совсем мне было жалко, и я решил спрятать его в прилегающей к части тайге, благо она была совсем рядом и даже заходила на территорию жилой зоны.
Я понимал, что пистолет нужно спрятать вне общежития и домов. Ружейное масло я заменил подсолнечным, найденным в холодильнике, обильно смазал им пистолет и обойму с патронами. Затем я пропитал подсолнечным маслом пару носков, купленных накануне в военторге. После допросов мы возвращались самостоятельно, я воспользовался этим и подготовился к консервации оружия как мог. Сдобрив пистолет и носки маслом, я положил в них ПМ и все это поместил в полиэтиленовый пакет из-под пшена. Чтобы отбить запах масла и желание бродячих животных вырыть пакет из земли, я купил несколько пачек «Беломорканала», одной из которых, распотрошив, засыпал содержимое пакета, а остальными посыпал уже в яме завязанный наглухо пакет. Тайга подходила к воинской части вплотную – найти подходящее место не составило труда. Я распотрошил остальные пачки «Беломора», и, перемешивая их с грунтом, завалил и утрамбовал яму, сверху положил обломок валежника и присыпал старой павшей листвой. Маскировка оказалась успешной – место не выделялось из окружения. Я вернулся в «гостиницу».
Перекрёстный допрос начинался после завтрака и длился до обеда. Не считая, что Хлопотов совершил что-то предосудительное, я рассказал всё, что знал. Кроме меня, вызывали так же других офицеров – ходивших с Хлопотовым в смены, пивших с Хлопотовым водку, и, вообще, всех - общавшихся с ним и со мной.
Через пять дней комиссия закончила свою работу, и свистопляска в части прекратилась. Меня отправили тащить службу дальше, и я с удивлением узнал, что особиста перевели служить в другое место, причем так поспешно, что его супруге придется собирать контейнер для переезда самостоятельно. Валеру «комиссары» увезли с собой. Женат Хлопотов был гражданским браком, детей у него не было. Его подружка собрала свои вещи, отдала мне ключи от квартиры и укатила в Улан-Удэ. Я перешел жить в их «двушку». Меня это обрадовало – в офицерской общаге свирепствовали клопы, и хотя я очистил от них свою комнату, непрошеные гости всё-таки изредка появлялись, беспокоя мой нежный организм. Приходилось применять против них оружие массового поражения в виде аэрозоля «Прима». Враг временно отступал, но потом появлялся снова. Война между мной и клопами шла с переменным успехом. Житьё в квартире Хлопотова избавляло меня от этого беспокойства, и я с удовольствием воспользовался возможностью пребывания в квартире без кровопийц.
Валера не объявлялся в части несколько месяцев. Слухи о нем ходили самые разные – начиная от того, что он был непризнанным математическим гением похлеще Эйнштейна и его забрали в сверхсекретный «закрытый» НИИ, и, заканчивая тем, что он был хорошо законспирированный американский шпион, сумевший выудить команды и шифровальные коды наших спутников и пытавшийся передать эти данные в Штаты. В зависимости от слухов менялось отношение и ко мне – то господа офицеры пытались заманить меня на посиделки и назойливо расспрашивали о Валерке, то шарахались от меня, как от больного сифилисом, чем иногда грешили неопытные холостые офицеры. Я хранил гордое молчание и на все вопросы неопределенно покачивал плечами и мотал головой. Я в самом деле ничего не знал.
Прошло больше трёх месяцев, и в одно прекрасное субботнее утро я проснулся оттого, что меня трясли за плечо. Открыв глаза, я увидел Хлопотова. Его самодовольное лицо светилось от счастья, а на плечах сияли подполковничьи погоны. Он поставил на стол бутылку коньяка, вывалил груду колбасных обрезков, банки с консервами, и началась пирушка. Через несколько часов в квартиру переместилось большинство общажных холостяков и даже некоторые женатики. Мишаня Сандрацкий приволок гитару, и его «Баксанская» вырывалась из открытой форточки на улицу, вызывая жгучее любопытство прохожих и затягивая в пьянку новых участников. Все хотели взглянуть на Валерку, поговорить с ним. Вместо коньяка уже давно стояла трёхлитровая банка со спиртом, дефицитные консервы и колбасы уступили место вареной картошке, черемше и омулю, а народ всё приходил и приходил. Пирушка закончилась далеко за полночь.
Хлопотов уже обустроился на новом месте и приехал забрать свои улан-удэнские пожитки. В основном это были книги, в большинстве – по теории вероятности. Отдельной стопкой громоздились журналы «Зарубежного военного обозрения». Только проживая в его квартире, я понял, насколько серьёзным было увлечение Хлопотова. Я помогал ему упаковывать литературу в картонные коробки, которыми его в изобилии снабдил продмаг, а сам с тоской думал о скором возвращении в общагу и связанных с нею прелестях – клопах, периодически пропадающей горячей воде и церберах-дежурных, не позволявших молодым холостым офицерам приводить в общежитие женщин.
Сборы Хлопотова, прерываемые пирушками, длились целую неделю. В следующую субботу нестройной толпой мы проводили его в Улан-Удэ. При посадке в электричку наши ряды поредели, и на улан-удэнский вокзал доехали совсем немногие. Поглощая пиво, мы дождались поезда, на который у Хлопотова был билет, посадили его в вагон и всучили ему «на посошок» несколько бутылок вермута. С более качественным вином в столице Бурятии были проблемы, спирт к тому времени у нас закончился, для покупки коньяка было мало денег, а искать водку не хотелось. Валера помахал нам и перронному медведю рукой, поезд тронулся, и проводница захлопнула дверь. Возвращаться назад в переполненном автобусе не было желания. Мы затоварились пивом, дождались, пока электричка пойдет обратно, и вернулись в городок. Больше наши дороги с Хлопотовым не пересекались, и я о нем ничего не слышал.
Учиноура – космодром в Японии. Наши вообще-то называют его Утиноура, но японцы произносят это сочетание букв мягко и похоже на «ч». Вот я и написал по «японски» - Учиноура. Если ошибся – извините. Я на этом космодроме никогда не был и вряд ли побываю. Насчет отключения электричества, горячей воды и наличия кровососущих насекомых в общежитиях японского персонала тоже ничего сказать не могу. Космонавтов у японцев мало и летали они на чужих кораблях. Многие японские космические программы закрыты за недостатком средств. Но японцы из-за этого не горюют и преспокойно развивают свою экономику. А с экономикой у них вначале было очень тяжело. В августе 1945 года Япония получила два атомных удара, в сентябре того же года подписала «Акт о безоговорочной капитуляции». Япония не получила кредитов от США, которые припомнили ей Пёрл-Харбор, и даже выплачивала американцам контрибуции.
Но Япония официально отказалась от своего права объявлять войну. Конституция Японии запрещает стране иметь свою армию и участвовать в войнах. Современные вооружённые силы Японии называются силами самообороны и больше похожи на наш ОМОН. Их военная деятельность, не связанная непосредственно с обороной страны, сильно ограничена. От такого прохладного отношения к армии японцы тоже не комплексуют и не боятся, что их кто-то захочет захватить и поработить.
Практически не имея собственных природных ресурсов, Япония после второй мировой войны добилась рекордного экономического роста, который продолжался четыре десятилетия и составлял в среднем 10% ежегодно. В 1960 году, когда мой дед увидел японский транзисторный приёмник, было начало второго десятилетия из этих четырёх. Сейчас купить «чистый» автомобиль японской сборки является для российского офицера почти недосягаемой мечтой, а покупка «чистой» японской бытовой техники «бьёт» по карману. Но у нас, как и у японцев, нет войны…
Пистолеты
ПМ жег моё сознание. От старших товарищей я слышал – если у тебя появится оружие, оно обязательно вызовет желание из него пострелять. У меня это желание было двойным – первое провоцировал мой табельный «макаров», с которым я шлялся по нарядам и сдавал зачеты по стрельбе, второе я испытывал из-за того, что во время драки заныкал «левый» ПМ в комнате особиста.
Организовывать стрельбы из штатного пистолета мешала бюрократия. Вначале нужно было последовательно уговорить начальника отделения, начальника отдела и после этого - начальника службы артвооружения. Конечно, в моей последовательности первым должен стоять вооруженец, с ним лично мне было договориться легче всего. Он был мастер спорта по стрельбе, я – по баскетболу. Это нас сблизило, и он всегда помогал мне в организационных вопросах, даже если я не был руководителем стрельб. С начальниками отделения и отдела было сложнее. Их аргумент для отказа всегда звучал одинаково – «Как бы чего не случилось!» В одной из в/ч при стрельбах разорвало ствол у автомата – солдат, выполнявший норматив, получил испуг и лёгкую контузию, приведшие его к заиканию. Организаторам стрельб на всякий случай объявили взыскания. Правда, начальник медслужбы сказал, что заикание легко сымитировать, - вполне возможно, боец решил воспользоваться удобным случаем, чтобы «закосить» от службы, получить инвалидность и слинять домой.
Офицеры нашего отдела стреляли из своих ПМов, и травматизм был почти исключен. До тех пор, пока один из них, насмотревшись американских боевиков, не надумал выстрелить с двух рук. Чудак не учел откат затвора при стрельбе, и этим самым затвором ему разорвало кожу – перепонку между большим и указательным пальцем. Обливаясь кровью, он помчался в санчасть, а я побежал следом за ним, чтобы он не растерял патроны, по которым была строгая отчетность. Но это произошло потом, и на основные события не повлияло.
После получения устного согласия начальников необходимо было написать служебную записку, завизировать её подписями трех вышеупомянутых лиц и отдать на вердикт командиру части. Дав устное согласие, начальники отделения и отдела обычно перед тем, как поставить свою подпись, пытались отговорить меня еще раз. Приходилось пускаться на хитрость – я говорил, что устраиваю стрельбы по просьбе начальника артвооружения с целью сжечь патроны, у которых кончается срок годности. Такой обман всегда проходил на «ура», так как давал начальству шанс «подкорректировать» оценки бойцам, не укладывающимся в нормативы. Впрочем, вооруженец и так шел мне навстречу, когда я просил его «улучшить» оценки – мы ведь были друзьями.
Начальник санчасти увез раненого в госпиталь, а организация стрельб после этого осложнилась - никто не хотел подписывать служебную записку. Командир части при встречах бурчал: «Ты в баскетбол играешь, вот и тренируй сборную части!», начмед ехидничал – «Когда следующего кокнешь?» Сборную в/ч по баскетболу я тренировал, но стрелять все равно хотелось.
Иногда я устраивал прогулки в тайгу – мне не терпелось взглянуть на тайник – убедиться, что его не разрыли бродячие животные. Пистолет должен был лежать на месте. Но часто ходить туда я не мог – во-первых, чтобы не протоптать стёжек; во-вторых, не спровоцировать у зевак желания разобраться, зачем это лейтенант шастает в тайгу - гуляющий трезвый офицер, в отличие от своих собратьев, бражничающих в кругу друзей, вызывал у прохожих удивление. Я стал ходить реже, доведя количество ходок в сентябре до одной. В октябре выпал снег, я перестал ходить в тайгу совсем.
Весна в Бурятии поздняя. 1-ого мая мы стояли на плацу, и сверху на нас сыпал мелкий мокрый снег. Построение длилось долго. Вверху над нами делал круги какой-то самолет, но его было плохо видно сквозь рваную пелену облаков. Военнослужащие всё-таки пытались рассмотреть его до тех пор, пока озлобившийся от задранных голов командир не рявкнул, чтобы прекратили пялиться на эту «бандуру».
Вначале произнес речь начальник политотдела, которая плавно перешла в словоблудие его «шестерок». А снег все сыпал и сыпал. Удивительно – он покрывал землю ровным слоем, но на бетонных дорожках и на плацу таял, а на газонах и в тайге продолжал лежать. Наконец, построение закончилось, и военнослужащих отпустили.
Я поплелся в общежитие, переоделся в повседневную форму и пошел менять дежурного по площадке. Наш неформальный договор с начальником отделения продолжал действовать – я согласился заступить в наряд утром первого мая и отстоять в нем до утра четвертого мая - за это начальник пообещал дать мне отгулы на 6, 7 и 8 мая, чтобы я смог принять участие в турнире, проводимом республиканским спорткомитетом к Дню Победы.
Игры прошли с ожидаемым результатом – первое место завоевала команда профсоюзов «Труд», в составе которой я бороздил баскетбольную площадку, второе место заняла сборная Восточно-Сибирского технологического института, третье место – команда Бурятского пединститута, состоящая из студентов физкультурного факультета и руководимая их двухметровым капитаном Сергеем Орловым.
Мне не хотелось мотаться на ночлег из Улан-Удэ в Звёздный, и я с удовольствием принял приглашение Геннадия поселиться в гостинице авиазавода, с которой я познакомился, когда воевал с клопами. Начальник команды моментально написал служебное письмо в заводской профком, и авиастроители выделили мне довольно уютный одноместный номер с телевизором и холодильником. Еще больше обрадовалась жена Геннадия, которая помнила о долговязом лейтенанте и не оставляла надежд познакомить меня с кем-нибудь из своих подруг.
В то время по отечественному кинопрокату прошел боевик «Кто есть кто» с Жаном-Полем Бельмондо в главной роли. Великолепная игра французского актера привела советских зрителей в восторг. Но мне, помимо центрального персонажа, запомнился его огромный, покрытый черным лаком, револьвер.
На одной из вечеринок у Гены мы вспомнили этот фильм, и я не преминул упомянуть оружие полицейского инспектора. Мой друг снисходительно хмыкнул и сказал, что он может сделать мой пистолет еще более красивым, чем у Бельмондо. «Отникелируем его – и все дела!» - он сказал это с такой легкой усмешкой, что я понял – сделает. Мы договорились, когда я приеду, и я с нетерпением стал ждать этого дня.
Соревнования завершились, мой маленький «отпуск» подошел к концу, я вернулся в Звёздный, и началась обычная армейская жизнь.
В пятницу я, как всегда, заступил до понедельника дежурным по площадке. В субботу после обеда жизнь на объекте замирала, и в здании никого, кроме наряда, не оставалось. Вечером я сказал помощнику, что убываю на ужин, разрешил солдатам смотреть телевизор и умчался по своим делам. Но вместо ужина я поехал на авиазавод. Солдаты были приучены к моему длительному отсутствию в вечерние часы субботы и воскресенья. Обычно из столовой я заезжал в общежитие, там болтал с друзьями и мог даже завалиться на койку и посмотреть телевизор. Солдаты знали, что уйдя на ужин в шесть часов вечера, я мог вернуться в девять или даже в десять часов.
К поездке на авиазавод я подготовился заранее - вытащил из тайника трофейный ПМ, служебный был при мне. Я прыгнул на свой «Иж-Планета-Спорт» и помчался на авиазавод. Путь туда был недолгим. Авиазавод находился от нас недалеко – его огни отчетливо просматривались в темное время суток, но он был с другой стороны Уды – реки, текущей с востока до столицы Бурятии и впадающей там в Селенгу - реку, текущую из Монголии практически через всю Бурятию и, в свою очередь, впадающую в Байкал. Попасть на другой берег Уды я мог по пешеходному мостику, проложенному сверху огромной трубы, соединяющей её берега. Я не знал тогда и не знаю сейчас, что текло по этой трубе. Диаметром больше метра, она не имела теплоизоляции, была покрыта рубероидом или похожим на него материалом и облита смолой. Возможно, мостик был проложен для того, чтобы люди в случае необходимости не рисковали жизнью, карабкаясь по трубе с одного берега на другой, и не царапали покрытие трубы, а шли спокойно. Возможно, труба была положена специально, как основание мостика. Переход значительно сокращал расстояние между авиазаводом и поселками, расположенными с другой стороны реки.
Я подъехал, остановился и направил свет фары мотоцикла вдоль мостика. Мощная лампа создавала хороший луч, «простреливая» переход от начала до конца. Я увидел, что на мосту никого нет, оседлал мотоцикл, включил первую скорость и переехал на другой берег реки. От этого места до авиазавода было несколько километров, и через некоторое время я подъехал к заводской проходной. Гена специально напросился работать в вечернюю смену. В субботу-воскресенье на завод приходило очень мало сотрудников – только самые необходимые, ночью вообще велись только неотложные работы. Вахтер с удивлением спросил, зачем я приехал, но, услышав фамилию Геннадия, махнул рукой в сторону служебного телефона, висевшего на стене вестибюля. Я позвонил, и через десяток минут появился Геннадий. Он пошептался с вахтером, тот посмотрел в мою сторону и согласно кивнул головой. Геннадий позвал меня, и мы прошли на территорию завода.
Процесс гальванизации времени занял немного. Уже через полтора часа мы промывали в керосине отникелированные детали пистолетов, и Генка спросил:
- Два?
- Да, - ответил я. – Второй – друга. Ты только, если что, не говори, что два было.
- Не дай бог узнают! - догадался он. – Такой нагоняй будет! Ты тоже не выдавай меня, если спрашивать будут, где никелировал, а то премии лишат.
- Буду нем, как рыба! – обнадежил я его.
Еще через час я уже был на своем служебном месте. Фильм к тому времени окончился, солдаты ушли в дежурку, я включил чайник и стал трапезничать – война войной, а ужин по распорядку.
Переполох начался в понедельник вечером, когда меня сменили на площадке, и я пришел к дежурному по части сдавать пистолет. У офицера от удивления открылся рот. Он осмотрел мой ПМ со всех сторон, сверил номера на карточке-заместителе и в удостоверении личности с номером, выбитым на пистолете – они совпадали! Еще большее удивление у него вызвали магазины – мы с Геной тоже покрыли их никелем.
- Я дежурил в прошлом месяце! – взревел офицер. – Такого не было!
Он стал судорожно листать журнал выдачи и приёма оружия:
- Вот ты получал пистолет и сдал. Вот и вот…
- Так что писать? – отпарировал я. – Номер один и тот же, и на пистолете, и в карточке, и в удостоверении. А кто и когда заменил пистолет, я и не заметил. Его, наверное, без меня заменили, - я решил закосить под наивного.
- Ты не заметил, что обычный пистолет заменили никелированным? – взвизгнул дежурный.
- Не заметил, - я сделал смущенный вид. – Когда с яркого солнечного света вхожу в темную комнату, то вообще ничего не вижу.
После этих слов дежурный вначале лишился дара речи, а затем схватил телефонную трубку и позвонил командиру части. Полковник мигом спустился в дежурку, и, как ранее дежурный, так сейчас сам начал разглядывать ПМ и сверять номера. Расхождений не было!
Поднялись в командирский кабинет, вызвали начальника артвооружения и сменившегося дежурного. Вооруженец, узнав, в чем дело, принес свою книгу выдачи и приёма оружия. Напротив моей фамилии сиротливо висела одна запись о выданном мне пистолете, номер совпадал. Сменившийся дежурный ответил, что пистолет мне не выдавал, так как я получил его ранее. Я, скорчив унылую гримасу, промямлил, что заступил на дежурство в пятницу вечером. Опять кинулись листать журнал выдачи-приема оружия дежурного по части. Точно, пистолет был выдан трое суток назад. Вызвали начальника отделения. Тот пришел, но покрытый никелем пистолет привел его в такое же состояние, как и остальных.
- Почему ваши офицеры дежурят подряд трое суток? – взвился на него командир.
- Ну не все, товарищ полковник, а только лейтенант Кляус, - хладнокровно отпарировал Кулаковский. – Офицеров не хватает, и вы сами разрешили дежурить на площадках по нескольку суток подряд, если это не сказывается на выполнении служебных обязанностей. Он холостой, дежурит по выходным, когда на станции нет учебно-тренировочных работ. Мы разрешили ему спать по шесть часов. Замечаний по службе у него нет.
- Как «нет»? – взвизгнул командир. – А пистолет заменили!
- Не заменили! – возразил я.
- Номер совпадает! – уже в унисон произнесли мы с Кулаковским.
- Заменили, когда ты спал! – рявкнул на меня командир.
- Да кому это надо, товарищ полковник? – я снова возразил командиру.
- Заменить исправный пистолет на неисправный, - вмешался в разговор оруженец.
- Значит, этот неисправный? – теперь рявкнул я. – Пойдем проверим.
Мне в самом деле стало интересно, как будет функционировать модернизированный ПМ.
- Ты будешь стрелять первым, - угрожающе произнёс командир. – Если ты заменил своё личное оружие, то ты будешь наказан.
Вооруженец открыл тир, принес патроны и несколько мишеней образца №4с. Я прикрепил одну из них к фанерному щиту в конце тира, вернулся на исходный рубеж, зарядил пистолет и доложил, что к стрельбе готов.
- Огонь! – скомандовал командир.
Я сделал по мишени три выстрела и выкрикнул, что стрельбу закончил. Вооруженец осмотрел пистолет, я поставил ПМ на предохранитель, и мы пошли к мишени. Все три пули легли в «десятку». Теперь захотелось пострелять командиру. Мы пометили мои пробоины, и три выстрела сделал полковник. Его пули тоже легли в «десятку».
- Кляус, ты заменил пистолет на лучший, чтобы получать по стрельбе отличные оценки, - с подозрением произнес полковник.
- Никак нет. Номер на пистолете тот же самый.
- Стреляем еще раз! – командир кивнул вооруженцу на мишень, и тот заменил её на новую. – На этот раз первым стрелять буду я!
- Стреляйте, товарищ полковник! – я не стал ему возражать.
Пальба продолжалась долго. Мы сделали десять подходов, сожгли кучу патронов и продырявили все принесенные вооруженцем мишени.
- Теперь будем стрелять из вашего пистолета, товарищ полковник! – сказал я командиру.
- Не будем! – отрезал он. – Мы из него уже постреляли.
И, обращаясь к вооруженцу, командир приказал:
- Этот пистолет изъять, я забираю его себе. Кляусу выдать другой, новый.
Я отдал пистолет командиру, и все разошлись. На следующий день я получил в службе артвооружения новый ПМ, а командир на стрельбах стал щеголять бывшим моим, никелированным.
Весна закончилась, настало лето. «Звёздный» стал готовиться к спартакиаде, которую мы ежегодно проводили в конце июля. Начальник физподготовки и спорта решил провести совещание, приглашенные собрались в его кабинете. Нас было немного – спорторги подразделений, тренеры команд по футболу, волейболу и ручному мячу, начальник службы артвооружения, я, как тренер баскетбольной команды и нештатный заместитель начфиза. Совещание длилось недолго, офицеры разошлись. Мне не хотелось возвращаться на площадку – идти было далеко, а приближался обеденный перерыв. В кабинете нас осталось трое – начфиз, вооруженец и я. Разговор шел ни том, ни о сём, как внезапно вооруженец вспомнил мой никелированный ПМ. Друзья стали меня расспрашивать, как я это смог сделать. Мне не хотелось их обманывать и я, слегка намеками, слегка в открытую, не называя конкретных имен и фамилий, сказал, что пистолет мне отникелировали на авиазаводе.
Друзья исподволь стали интересоваться, не смогу ли я договориться, чтобы заводчане отникелировали их пистолеты. Я пообещал спросить. Спартакиада воинской части предусматривала первенство офицеров и прапорщиков по стрельбе, и мои друзья возжелали покрыть своё оружие никелем до соревнований. Для этого необходимо было поторопиться. Начфиз попросил командира части прикомандировать меня к спортзалу для подготовки к спартакиде, полковник дал «добро», я сел на мотоцикл и поехал на авиазавод.
Гена, узнав цель моего приезда, слегка засмущался:
- Серёга, понимаешь, ну тогда я «сделал» два пистолета. Это было для тебя и твоего друга. Теперь опять два пистолета. Начальник цеха спросит с меня за перерасход реактивов и никеля… - он выдержал небольшую паузу и добавил – из зарплаты удержит, премии лишит, - и друг вопросительно посмотрел мне в лицо.
Я понял, что он не договаривает и спросил:
- Ты говорил, что завод делает изделия для сторонних организаций – вы же списываете реактивы. Заказчики как-то с вами рассчитываются.
- Пусть ваш командир обратится к директору завода. У нас бывают вообще неучтенные заказы. Ими занимается начальник цеха и экономист. Я думаю, руководство согласится вам помочь, и поговорю с ним, но это будет не бесплатно.
- А мы сможем обойтись без официоза, напрямую с начальником цеха?
- Конечно. Думаю, это будет даже лучше. Директора завода не интересуют мелкие заказы. Я поговорю с начальником цеха, полагаю, он согласится.
- Цена вопроса? – я понял, что у моего приятеля с начальником цеха налаженный бизнес.
- 150 рублей – уверенно ответил он.
- То есть за никелировку двух пистолетов триста рублей? – свой ПМ я решил не обрабатывать.
- Да, - согласился Геннадий.
- Когда можно привезти пистолеты? – спросил я.
- Давай в эту субботу, но накануне позвони.
Мы распрощались, я вернулся в часть. При расставании Геннадий предупредил меня, что будет иметь дело только со мной, и чтобы я не называл никому его имя и фамилию и не ссылался на начальника цеха. Я понял, что становлюсь звеном небольшой цепочки, и еще я понял, что тоже не хочу делать это бесплатно. Цена вопроса тут же поднялась до двухсот рублей. Конечно, пятьдесят рублей с пистолета не обещали сделать меня финансовым магнатом, но могли стать хорошей прибавкой к моему двести шестнадцати рублёвому месячному денежному довольствию.
На следующий день мы снова собрались в кабинете начфиза, и я обрисовал друзьям ситуацию. Сумма в двести рублей за пистолет их огорчила, но не остановила, и в субботу вечером я повез пистолеты на завод. Никелирование заняло столько же времени, как и прошлый раз. Летом в Бурятии смеркается рано – стоит только солнцу сесть за Саянский хребет. Когда я вернулся в часть, было уже темно, однако светящееся окно кабинета начфиза подсказало, что там меня ждут. Я отдал пистолеты их владельцам, но высказал мнение, что как только офицеры увидят их на стрельбище, к моим друзьям у окружающих тут же появятся вопросы. Мы договорились, что всех интересующихся будем направлять к начальнику службы артвооружения, а уж он решит, что с ними делать.
Иметь никелированные пистолеты захотело почти все командование части, и на меня полился маленький финансовый дождь. За месяц мы отникелировали больше 10 пистолетов. Спартакиадные стрельбы вызвали всплеск количества до полусотни пистолетов, но поток заказов так же резко прекратился, как и начался. Какие-то деньги продолжали капать – про никелированные пистолеты узнали в Одинцово и Москве. Вооруженцу стали приходить фельдсвязью бандероли, но их количество было ничтожно.
Я подсчитал полученный доход – выходило около трёх тысяч рублей. По советским меркам это были приличные деньги, но для моей мечты - на приобретение автомобиля мне не хватало.
Первым нашу компанию покинул вооруженец. Он удачно съездил на окружные соревнования по стрельбе – занял там первое место, подтвердил норматив мастера спорта, и его забрали инструктором в читинский СКА.
Меня «Читаго», как называли его в народе, не привлекал – обычный сибирский город, состоящий в основном из двухэтажных бревенчатых домов, утопающих летом в пыли и жаре, а зимой – в снегу и холоде. Я был «сыт» службой в улан-удэнском Звёздном и начал задумываться о переводе в другую воинскую часть. Случай подвернулся внезапно.
Проверка из ГУКОСа приезжала в Звёздный ежегодно. Сдача зачетов происходила по расписанию – подошла очередь выполнять норматив по стрельбе. Контролировал ход сдачи офицер из приезжих, но что меня удивило, вместе с ним пришел и присутствовал заместитель председателя комиссии. Я выполнил упражнение и укладывал пистолет в кобуру, как внезапно этот подполковник подошел ко мне и негромко, почти шепотом, спросил, почему мой пистолет не покрыт никелем. Я был застигнут врасплох и, не зная, что ответить, просто пожал плечами.
- Приходи вечером в кафе, есть разговор, - произнёс он.
Это меня удивило вдвойне. Абсолютно незнакомый мне старший офицер, столичный подполковник, заместитель председателя комиссии, вдруг возжелал встретиться со мной, простым литёхой, и не где-нибудь, а в кафе. Застал меня врасплох и вопрос о пистолете. Я был озадачен и согласно кивнул головой.
- Подходи часам к семи. Постарайся не опоздать, - подполковник повернулся, сел в ожидавший его УАЗик и уехал.
Я не любил посещать кафе в Звёздном. Там всегда было полно офицеров и познакомиться с понравившейся женщиной было практически невозможно. В основном это были разведённые дамы, пытавшиеся найти себе мужей. Я связывать себя узами семейного брака не собирался, а найти даму для однократного общения не представлялось возможным, так как жилой городок относился к воинской части и был закрытым. Изобилия свободных легкодоступных женщин в нём не наблюдалось. Кроме того, у меня сложилось стойкое предположение, что у командира части имеется постоянно обновляемый список посетителей – однажды, встретив меня на следующий день после посещения мною этой забегаловки, он спросил: «Кляус, жалуешься на низкое качество блюд в офицерской столовой, а сам в кафе питаешься?» Меня поразило, как быстро это стало ему известно – а я ведь просто сходил туда порадовать желудок – поужинать. Картофельное пюре впору с лангетом были приготовлены хорошо – в офицерской столовой такое не готовили вообще, но стоимость ужина, включившего в себя ещё салат и две бутылки пива, превысила мой суточный норматив, который я выделял ежедневно на приём пищи в столовой.
В кафе я пришел ровно в семь. Приезд комиссии резко сократил число гуляк, и зал был почти пустым. Подполковник уже сидел в вестибюле и, как настоящий военный, листал журнал «Советский воин». Мы прошли с ним в зал и сели за столик в самом углу. Подошла официантка, и он сделал заказ. Некоторые раздумья вызвал у него выбор спиртного, но в меню имелся болгарский «Солнчев бряг», и он остановил свой выбор на нём.
Когда официантка отошла, он шепнул, что рассчитываться за ужин будет сам, так как я пришел в кафе по его приглашению. Официантка принесла коньяк и напиток. Подполковник налил алкоголь в рюмки, напиток в бокалы, и, глядя мне в глаза, произнёс:
- За честных людей, Серёжа! Ведь мы с тобой честные люди?
Я не знал и не догадывался, к чему он это сказал, но на всякий случай утвердительно кивнул головой. Мы выпили, и подполковник, продолжая неотрывно смотреть мне в глаза, спросил:
- Серёжа, а если ты честный человек, то почему ты украл у моего брата пистолет?
То, что особист был его братом, я даже не подозревал. Подполковник расстегнул китель, и я увидел у него под мышкой кобуру с пистолетом. Рядом с нами никого не было, он расстегнул кобуру и положил пистолет на стол. Это был никелированный ПМ.
- Это бывшего вашего начальника артвооружения. Теперь – мой. Увожу его с собой. А ты почему свой ПМ не отникелировал? Денег пожалел? Сколько ты с вооруженца брал? По 200 рублей за ствол? А гальванщику сколько давал? 150? Совершал, так сказать, спекулятивную услугу?
У меня едва не остановилось сердце. Он всё знал. Подполковник положил пистолет назад в кобуру, налил по второй рюмке и продолжил:
- Не надо пытаться меня обмануть. В самый первый раз ты привёз на завод два пистолета – один из них был без номера. Отпираться не надо. Твой дружок всё рассказал. Мы посчитали, сколько раз ты был на заводе. Это вам казалось, что вахтёры пропускали тебя просто так. Реально они делали пометки, а потом даже фотографировали тебя.
Он достал из кармана несколько фотографий, и я узнал на них себя – с Генкой, с мотоциклом, за столом на гальваническом участке. Стало еще тоскливей.
- Но мы же должны помогать друг другу, - он налил по третьей рюмке. – Ты возвращаешь пистолет, а мы тебе делаем доброе дело – переводим для дальнейшей службы в Крым или в Подмосковье.
Это меня несказанно обрадовало. Я в это время читал роман Пикуля «Богатство», и мне чертовски захотелось послужить на Камчатке. Я еле слышно шепнул ему об этом, он сразу повеселел и ответил:
- Идёт! Ну ты хитёр! А с Камчатки попросишься в Мособласть? Поможем! Нам везде нужны свои люди. Однако смотри, не вздумай лукавить! Попадешь на карандаш особого отдела, оттуда дело перешлют в военную прокуратуру – и прощай, офицерская служба. Поедешь не на Камчатку, а в Совгавань, рядовым в дисбат, лет на пять, а то, может, и на восемь, - подполковник сделал грустное лицо.
- Вы меня тоже не продинамьте, - ответил я ему. – Пистолет отдам только после приказа.
- Идёт, - согласился он. – Но, Сергей, ни в коем случае не вздумай лукавить. Испортить службу можно и без особистов с прокурорами, - он уныло покачал головой, но внезапно снова повеселел и произнёс. - Вот ты по результатам проверки в передовики идёшь. Благодарность от главкома получишь. Это в знак нашей будущей дружбы.
Мы закончили ужинать, подполковник расплатился, и мы разошлись по своим делам.
Проверочная комиссия убыла домой, приказ по её результатам привёз уже знакомый мне подполковник. Вместе с ним он привёз приказ о моём переводе. Наш кадровик, капитан Бобриков, только открыл рот от изумления, когда подполковник протянул ему конверт и попросил расписаться в его получении. Капитан позвонил в ГУКОС, и ему подтвердили, что старший лейтенант Кляус переводится для дальнейшего прохождения службы в войсковую часть 25522, то есть на камчатский полигон «Кура».
- Желательно отправить его поскорее, - попросил кадровика подполковник.
Затем он позвонил мне и сказал, что своё обещание выполнил, теперь настал мой черед. Я предложил ему прогуляться в тайгу, и он не торопясь пошел позади меня.
Мы подошли к тайнику, я достал предварительно захваченную с собой сапёрную лопатку и вскрыл яму. На её дне показался пакет, я достал его, отряхнул от земли и протянул подполковнику:
- Проверьте!
Тот развернул пакет, и пистолет предстал перед нами во всей красе. По лицу подполковника пробежала нескрываемая улыбка удовлетворения. Я предложил отвезти его в Улан-Удэ, но он только усмехнулся и сказал, что поедет на УАЗике. Мы пошли в кафе, пообедали и расстались. Больше я его не видел.
Служба на Камчатке специфичная. Учитывая, что выслуга там идет год за два, и военнослужащие получают двойной оклад с надбавками, все стараются служить хорошо. Но каждый год командирам всех мастей приходилось включать 33% офицеров в список замены. Послужить больше давали только бывшим гражданским, написавшим рапорт о зачислении в кадровые, или откровенным холуям. К обычным офицерам требовательность была на грани с самодурством. Это я понял, когда через месяц после моего прибытия в часть нагрянул главный инженер полигона полковник Бирюков и, блукая по техническим зданиям, забрел в помещение с моей аппаратурой. В нем было четыре одинаковых комплекта, на каждый из которых было 28 журналов документации. Записывалось все – время включения-выключения, показания счетчика машинного времени, подготовка к испытательным работам, тренировки личного состава, техническое обслуживание аппаратуры, все возникающие неисправности, израсходованные материалы и детали и т д, и т п. Чтобы солдатам было легче разбираться в ворохе журналов, я приказал документы от разных комплектов завернуть в оберточную бумагу разных цветов, а на корешках написать номера. Солдаты знали, что в зеленую бумагу обернуты документы от первого комплекта, в песочную – от второго, в красную – от третьего, и в голубую – от четвертого. Солдату с красивым почерком - моему земляку Виктору Ганусу из луганского города с красивым названием «Счастье» - я приказал составить два списка - по номерам и по алфавиту названий. Мы поместили эти списки в рамочки и повесили их на стену. Теперь, чтобы найти нужный журнал или положить его на место, требовались считанные секунды.
Вид разноцветных журналов привел полковника в ярость.
- Товарищ старший лейтенант, вы, что, не знаете, что в армии всё должно быть однообразно? – мне показалось, что его рёв превышает шум взлетающего реактивного самолета.
Я пытался втиснуться в поток его слов, но он кричал всё быстрее и громче. Я уже не понимал, что он кричит, но последняя фраза дошла до моего сознания:
- Вы не желаете служить на Камчатке, товарищ старший лейтенант?
Я подумал, что если он не прекратит свой визг, я отвечу утвердительно и пойду собирать чемоданы. Но полковник так же резко оборвал рёв, как и начал его. Пока я соображал, как объяснить ему разноцветные обложки, он протянул мне руку, сказал «До свидания!» и ушел. Я остался и задумался – что это было?
Поэтому меня не удивило, когда субботним вечером в баню прибежал солдат, и, объявил, что командир собирает всех на служебное совещание. По расписанию у офицеров и прапорщиков в это время было банное время, кто-то уже успел помыться, кто-то нет, я лично сидел в парилке и играл со своим другом в шахматы. Мы вышли, и, мысленно чертыхаясь, пошли домой переодеваться. Вслух высказывать недовольство было нельзя – стукачи моментально бы заложили командиру.
Наконец, все собрались. Дежурный принес журнал учета телефонограмм, и начальник штаба прочитал депешу. Старший офицер кадрового отдела ГУКОСА полковник Никурахин во время вечеринки застал свою жену с любовником. Будучи в состоянии алкогольного опьянения, он застрелил её, застрелил любовника и затем застрелился сам. Ввиду смерти преступника уголовное дело закрыто.
Фамилия «Никурахин» к тому времени мне была хорошо известна. Это был тот самый подполковник, которому я отдал пистолет.
Продолжение: