Иди
-Иди, Господь с тобой - сказала бабушка, провожая меня за околицу деревни и перекрестила. Затем отвернулась, чтобы я не увидел побежавших крупных слезинок по морщинистому лицу. А я бы и не увидел, я уже шёл, шёл вперёд. Там поезд, славный город Ленинград, училище и целая жизнь. Свободная, самостоятельная, взрослая. Мне уже семнадцатый год, я совершеннолетний и совершенно взрослый. Наверное, поэтому я прощаю бабушкино: "Господь с тобой" и не обращаю на это внимания. Но что с ними поделать, с пережитками, мы другие и всё у нас по-другому, а им старым простительно. Я иду, не оглядываясь до самого леса и только там бросаю назад не долгий прощальный взгляд. Бабушка всё стоит, скрестив руки на груди и смотрит как я иду.
Взрослая жизнь, такая интересная, новая, красочная. Деревня где-то далеко-далеко, со своим патриархальным укладом, запахами цветов и мычанием коров. И с этим бабушкиным "Господь с тобой". Какая древность, какое там всё не современное, допотопное. Хорошо, что вырвался из этого позапрошлого века.
Армия. Я буду хорошим солдатом и командиром. Как дядька - офицер, как дед - старшина разведчик, я не подведу вас. Если придётся защищать Родину, мы все как один, ничем не хуже отцов и дедов. Боевая служба, караулы, учёба, комсомольская работа. А впереди только светлое будущее, мы идём по верному пути строительства коммунизма, как завещал великий Ленин.
Афган. Первый раз в жизни в самолёте. Военный борт, по бокам на скамейках пацаны, так-же как и я делающие вид что им не страшно, что всё не по чём. Весь салон заставлен зелёными ящиками, закреплёнными широкими стропами. Неужели сядем? Да, свершилось, слава Богу, Господь со мной. Что это я. Молодой коммунист, политработник, стыдно товарищ, стыдно, прямо как бабушка. Но радость от того, что мы на земле, пусть и не нашей, переполняет. Кажется всё страшное позади, а впереди снова всё светлое и хорошее. Командировка короткая, скоро домой, да и что может случится, подумаешь самолёт трясло и кидало из стороны в сторону, всё позади, уже смешно над своими страхами. Да и сам же напросился, рапорта писал, собеседования проходил. Ничего не может случится, когда всего двадцать два.
Больничная палата. В боку, конечно, печёт, но терпимо. Надо-же так расслабиться, откуда вывернулся этот ненормальный с заточкой. Вызов на обычный семейный, а тут приятель, заступник, что б ему. Вот и доктор, с бумагами, серьёзный, что он там усмотрел?
- Как, доктор, жить буду? - пытаюсь выглядеть браво и бодро.
- Будешь-будешь, и видимо долго. Свезло тебе крепко, мимо печени прошло, в миллиметре буквально. Так-что денька три отдохнёшь и домой, ловить своих преступников. Есть у тебя ангел-хранитель.
И опять бабушка: "Иди, Господь с тобой".
Катер браконьеров пытается оторваться и уйти. Куда там, у рыбнадзора моторюга силища, "Хонда", ещё никто не уходил.
-Готовь бумаги, участковый, сейчас возьмём, - кричит рыбнадзор.
Но что такое, преследуемые дают резкий вираж, и на всей скорости несутся уже на нас. Таран? Пытаюсь достать табельный "Макаров", но поздно. Удар в борт, ледяная вода обжигает, тяжеленные бродни тянут вниз. "Господи, помоги". Один сапог удаётся скинуть, второй как присосало, но уже лучше. Перевёрнутый катер совсем рядом, надо добраться, там спасение. Окоченевшими пальцами цепляюсь за ребристый метал. Что дальше, долго так не протянуть, хорошо, что удалось стянуть второй сапог. К берегу, плыть к берегу, метров сто не больше. Где-же рыбнадзор, наверное, утонул. Вот и берег, без сил свалился прямо у воды, зато ушёл холод, даже испарина выступила. Но совсем не на долго, через минуту холод начал сковывать, зубы застучали. Октябрь на Севере не жаркий. Двигаться, туда-сюда по берегу, кричу-зову рыбнадзора, хотя понимаю - надежды никакой. До дороги километров десять, босиком по берегу, в мокрой одежде. Воспаление лёгких, а рыбнадзора нашли только весной.
Девяносто шестой. Тяжёлый, военный. Обстрел блокпоста, два осколка гранаты в правый бок, но совершенно пустяково. Бабушки уже нет, а "Иди, Господь с тобой" есть. Я знаю, уверен просто, мы обязательно выйдем к своим, иначе и быть не может, бабушкино напутствие всегда со мной. " Иди, Господь с тобой". И я иду, иду много-много лет. Спасибо тебе, за твоё напутствие, за твои дремучие пережитки, всю свою жизнь я иду с твоим "Иди, Господь с тобой".
Крепость Макарона
Прапорщик милиции Макарьичев, по кличке Макарон, или уважительно Макароныч служил в конвойном батальоне. Был он длинный, худой и нескладный, не смотря на свою гражданскую профессию. В милицию он в общем-то попал случайно, никогда о службе не то, что не мечтал, а даже не мог себя представить в роли мента. Но жизнь делает свои коррективы, иногда очень неожиданные. Макароныч человек сугубо мирный и профессию имел самую что ни есть мирную - повар. После окончания ПТУ пришёл в заводскую столовую, в армии соответственно тоже поварил, а после вернулся в свой родной коллектив.
Всё изменила перестройка, будь она не ладна. Завод захирел и закрылся, соответственно закрылась и столовая. Работа повара может и не очень престижна, к тому-же и денег больших не приносила, но при определённых навыках, способностях и умении ладить с шефом была сытная и хлебная. С шефом Макарон ладить умел, способности и навыки приобрёл, так-то в былые времена, что-что, а голод его семье не грозил. К моменту увольнения Макарьичев был женат и имел двоих детей, к несчастью женат он был на бухгалтерше своего же завода и безработными Макарьевичевы оказались одновременно.
В начале Макарон всю глубину своего бедственного положения не осознал, но походив месяца полтора по различным заведениям общепита, до него вдруг дошло, оказывается на сегодняшний момент повара ни где не нужны, ну а где ещё нужны, там есть свои и увольняться или делиться своим хлебным местом они ни с кем не собираются. Сделав такое открытие Макарон, впал в глубокое уныние и депрессию. Усугублялось положение ещё и тем, что в тоже самое время никому не нужны оказались и бухгалтера, то есть жена найти работу тоже не могла. Между тем продуктовые запасы, а также финансовые закончились полностью, вопрос физического выживания встал в полный рост. Вечером, на семейном совете, Макрьичевыми было принято стратегическое решение - больше работу по специальности не искать, а устроиться куда предложат. Проработав различные варианты, выяснилось, что жена Макарона шансов имеет гораздо больше, для неё открылись такие перспективы, что можно стать санитаркой в больнице, уборщицей в школе, магазине и даже при удачном стечении обстоятельств продавцом. У главы семьи, ввиду полного отсутствия какой-либо профессии, дипломов, корочек и водительских удостоверений, только повар, шансов и возможностей было меньше. Но всё-же и ему применение нашлось, должность дворника в детском саду как нельзя лучше подходила по всем показателям.
Такая важная должность как дворник, Макарона не то, что напрягала - сложностей-то не много, или не нравилась, нет, он её просто стеснялся. Молодой и в общем-то здоровый мужик с метлой и в кожаном фартуке, ну не очень смотрелось, поваром всё-таки лучше. Поэтому исполнять свой служебный долг он старался рано утром, или поздно вечером, что начальством не возбранялось, лишь бы чисто было, а светлые северные ночи были в помощь. Именно по этой причине, когда однажды Макарон на работе с утра задержался дольше обычного и столкнулся со своим старым приятелем и одноклассником Андрюхой, в полном рабочем облачении, радости от встречи не испытал, напротив смутился и попытался отделаться "привет-привет, увидимся". Андрюха-же наоборот встрече обрадовался и начал рассказывать, что он уже второй год, после сокращения в троллейбусном парке, работает водителем в милиции, что работа хорошая, деньги платят, есть возможность подхалтурить в свободное от службы время и что всё у него пучком. Кроме того Андрюха сообщил, что к ним в патрульно-постовую службу идёт набор на должность милиционеров, ни какого специального образования служба не требует, был-бы годен по здоровью, что пусть Макарон подумает и тут-же на пачке сигарет записал телефон кадров.
Как обычно, в силу своего флегматичного характера, встрече с Андрюхой, тем более его восторженному рассказу о службе в милиции Макарон значения не придал. Ну служит себе и пусть служит, ему-то Макарону какое до этого всего дело. Дворник он временно, так продолжаться долго не может, скоро всё наладится, и повар Макарьичев вернётся к своим любимым котлам и поварёшкам, устроившись в какую-нибудь столовку, а то и в ресторан. Но надо-же такому случиться, кто только за язык тянул, вечером за ужином рассказал он обо всём жене. Она уже пять месяцев работала санитаркой в психиатрической больнице, по-простому в "дурдоме", как ни странно работа ей нравилась, говорила, что коллектив дружный, больные не напряжены, помогают мыть полы даже с удовольствием, а главное со смены всегда приносила хлеб, батон, молочку и кашу собаке. Зарплата, конечно, копейки, но зарплата его, Макарона, "ещё меньше и вся уходит на сигареты, а он, Макарон, ещё и пива наровит выпить чуть не каждый день. Что дети-школьники растут и требуют всё больших расходов. И тут, в кои-то веки, хороший человек предлагает приличную работу, а этот придурок непутёвый раздумывает. Надо срочно звонить в кадры и устраиваться в милицию." Все доводы Макарона, о том, что служить он не мечтает, что повара в милиции не нужны, что он уже старый и имеет тридцать два года от роду, разбивались о железный аргумент: "А семью ты кормить думаешь?" На этот аргумент дать вразумительного ответа он не мог и через пару дней противостояния сдался, позвонил в кадры, получил направление на комиссию и стал устраиваться в милиционеры.
Как ни странно в милицию Макарьичева взяли без проблем. Медицинскую комиссию он прошёл успешно, попутно узнав, что полностью здоров и психически нормален. Уже через неделю бывший повар, а до недавнего времени дворник Макарьичев превратился в милиционера отдельной роты патрульно-постовой службы старшего сержанта милиции, согласно армейского звания, Макарьичева.Курс молодого бойца, то есть первоначальную подготовку Макарон тоже прошёл успешно и был зачислен в экипаж, где водителем служил Андрюха, не без вмешательства последнего конечно.
В дальнейшем бывший повар Макарьичев во всём полагался на Андрюху, держался за него и шёл как ведомый за ведущим. Так оказался во вновь созданном конвойном батальоне, куда Андрюха перевёлся командиром отделения, так стал старшим наряда, куда уже замкомвзвод Андрюха рекомендовал его, как милиционера опытного и исполнительного. Ну и так-же быстро и не заметно старший сержант Макарьичев, за шесть лет стал прапорщиком милиции и опытным конвойником.
Единственное, куда не последовал за своим ведущим Макарон, так это в командировку на Кавказ. "Нет уж, что хотите, только не это, служба в милиции — это одно, куда ещё ни шло, да и привык уже. А война...нет, это дело военных, их на то и учат, чтобы воевали, при чём тут старший конвойного наряда прапорщик Макарьичев, не его это дело. И вообще не понятно, зачем туда набирают конвойников, постовых и всяких участковых, но начальству виднее, а ему дела до этого нет, да и берут в отряд добровольно, а не по приказу."
Как всегда внёс корректировку в спокойную жизнь вопрос финансов, а также друг и сослуживец Андрюха, ну и конечно жена. Финансовый вопрос в то время образовался в связи с задержками и не выплатами зарплаты. А тут ещё вернувшийся из командировки и посетивший с визитом семью Макарьичевых Андрюха, по простоте душевной, в присутствии Макароновой жены рассказал, что тем, кто едет в командировку, выплачивают всю задолженность, да ещё и командировочные дают. Что он уже подал рапорт на следующую командировку и поедет снова. Что служба на Кавказе не опасная и даже интересная. Он, Андрюха был в Дагестане, в Чечню, конечно, ездил, так-как был водителем "Урала", но тех ужасов о которых рассказывают не видел. Да и вообще воюет армия, а милицейские отряды охраняют всякие штабы и базы. Жена Макарона пришла в полный восторг от такой перспективы и последующие несколько дней долбила мужа тем, что ехать в командировку ему просто необходимо. Железный аргумент был всё тот-же: "А семью кормить ты собираешься?"
Макарон, вяло сопротивляясь жене, так-как уже понял, что ехать придётся, при каждом удобном случае пытал товарища, как там да что. Андрюха рассказывал и с его слов выходило, что командировка на самом деле курорт, что природа на Кавказе просто замечательная, что бойцы, отстояв на посту хотят спят, хотят на рынок или в кафе идут. А в кафе ходить приходилось, потому-то повар в отряде был совершенно бестолковый, варил одну перловку с тушёнкой да иногда суп с той-же перловкой и тушёнкой, вот был-бы у них нормальный повар, его-бы на руках носили и уважали безмерно. Последний аргумент свалил Макарону наповал, что он будет поваром сомнения даже не возникло. Уже не раздумывая прапорщик Макарьичев изъявил желание ехать и подал рапорт, тем более что и командировка-то всего две недели. Вечером дома Макарон торжественно объявил семье, что он едет на войну, после чего в доме наступил мир и взаимопонимание, а уже через неделю принёс домой приличную сумму денег, состоящую из двух зарплат и командировочных, не забыв конечно малую часть денежных знаков оставить себе, так на всякий пожарный. На войну Макарон поехал уже с чувством выполненного долга.
Командировка была именно такой, как и рассказывал Андрюха. Отряд охранял какой-то штаб в Кизляре, что за штаб и зачем он нужен Макарона не интересовало. Он был поваром. Только здесь Макарьичев в полной мере осознал, как он любит свою профессию. Даже прилепившаяся кличка "Макарон" его нисколько не обижала, наоборот он кому угодно мог рассказать сколько вкусных и полезных блюд можно приготовить из данного продукта, к тому-же в скорости его начали уважительно называть "Макароныч", что конечно льстило. Готовил Макарон и правда хорошо, это отмечали все, а командир отряда начал гордиться своим поваром и каждый день приглашал на обеды-ужины офицеров штаба, военных и милицейских. Дополнительные едоки, конечно, доставляли некоторые неудобства, но вместе с тем открывали и огромные возможности, Макарон получил доступ не только к своим продуктам, а и к снабжению военных, зампотылы ни в чём ему не отказывали, тем более что столовались тут-же. Кроме того, отрядный повар не ограничился набором казённых продуктов, а ходил на рынок и выменивал там тушёнки-крупы на всякие вкусности, что несказанно разнообразило меню. Командировка прошла так быстро, промелькнула как один день, что, когда пришло время ехать домой Макарон даже расстроился. А ещё, по окончании командировки, руководство штаба наградило прапорщика Макарьичева знаком "За отличие в службе" второй степени. Знак был не милицейский, а ВВэшный и кроме повара его получил командир отряда, что несомненно вызывало зависть других бойцов и подняло Макарона на невообразимые высоты в собственных глазах. Награждённый и заслуженный повар решил, что при любой возможности он будет ездить в командировки.
Вторая командировка прапорщика Макарьичева была менее интересной, так-как отряд стоял на блокпост в каких-то песках, друг и товарищ Андрюха остался дома, в связи с болезнью отца. Макарон, конечно, служил поваром, но разнообразия продуктов не было никакого, что не мешало ему готовить вкусно и полезно, из того, что есть. Хотя от недостатка в разнообразии продуктов профессиональная гордость повара и страдала, долг он выполнял с честью. Пару раз упросил зампотыла взять его в местную столицу Терекли-Мектеб, где на маленьком базаре кое-что всё-таки выменял, а однажды даже выменял, с помощью местного участкового, живого барана, отдав за него пятнадцать банок тушёнки. Зато плов и бешбармак вышли на славу, все хвалили Макароныча, а он снисходительно улыбался и сетовал на плохое снабжение.
В остальном командировка была скучная и однообразная. Командир отряда постоянно куда-то ездил по важным делам, зампотыл тоже, хотя ничего не привозил. В отряде из руководства оставался как правило зам. командира капитан Волошин, участковый с какого-то заштатного отдела и то-ли от безделия, то-ли потому-то из бывших военных, издевался как мог над личным составом, заставляя без конца, после каждой смены чистить оружие и подправлять вечно осыпавшиеся в песке, ходы сообщений. Служба и рытьё окопов Макарона не касалось, но ребят было жалко, кому это всё надо он не понимал, поэтому решил для себя, что военное прошлое не даёт Волошину покоя, одно слово "сапог". У них в батальоне таких "сапогов" тоже хватает, не зря их недолюбливают настоящие менты. Как-бы то ни было командировка прошла нормально, командировочные выдали и решение ездить ещё у прапорщика Макарьичева не пропало.
В августе в Дагестан отправлялся новый отряд, рапорта Макарона и Андрюхи были подписаны, желающих ездить почему-то было не много, а в этот раз только от их батальона отправлялось пятнадцать человек. Отряд состоял из трёх взводов, хорошего настроения прапорщика Макарьичева не испортило даже то, что они с Андрюхой попали в первый взвод, которым командовал капитан Волошин. "Ну и что, во-первых я повар, а во-вторых замом у Волошина Андрюха", размышлял Макарон, "зато снова кухня, снова с другом, да ещё по слухам едем в Хасавюрт, базары которого славятся на весь Кавказ". Поехал Макарьичев в прекрасном расположении духа, как всегда, принеся домой деньги за командировку, от чего жена была счастлива и благодушна. Он себя чувствовал бойцом опытным, прошедшим немало по дорогам войны, собрался по-деловому и быстро, не забыв прихватить кое-какие приправы, вдруг сразу не раздобудешь.
Первая неприятность случилась в Хасавюрте. Их взвод почему-то решили отправить не известно куда, на какой-то блокпост. Командир отряда против отправки Макарона со взводом воспротивился, слухи и рассказы о невероятных профессиональных качествах повара секретом не были. Взводный Волошин тоже не имел ни чего против, что Макарьичева оставят с отрядом. Вот тут и сыграло с Макароном злую шутку чувство дружбы и товарищества. Он категорически заявил командиру, что едет со взводом, что боец он опытный, не впервой, тем более командировка на месяц, а блокпост только на две недели и по возвращении он всех накормит пловом и шашлыком из осетрины. На самом деле не мог Макарон бросить своего ведущего и рассудил, что на блокпосту тоже надо кому-то готовить. Вопрос решился положительно и двенадцать человек во главе с капитаном Волошиным отправились в неизвестность. Ещё напрягло то, что за "Уралом" на котором взвод отправили была прицеплена цистерна с водой. Макарон понял, что едут в какую-то дыру, так-как в прошлой командировке вода тоже была привозная.
Вторая неприятность ожидала дальше, свернув с трассы "Урал" поехал какой-то просёлочной дорогой и через некоторое время остановился в заданной точке. Сопровождающий майор объявил, что это и есть блокпост. Зрелище перед прибывшими предстало не завидное, растолканная на четыре стороны с помощью бульдозера земля образовывала земляные валы, совершенно в чистом поле, на какой-то даже не просёлочной, а полевой дороге. Из строений было что-то на подобии вышки, высотой около метра, а также полу разбитый кунг без колёс. Следов жизни на блокпосту не было. Наспех выгрузив имущество, состоящее из двух шестиместных палаток, двенадцати спальных мешков, кое-какой посуды и продуктов, сопровождающий поспешил уехать, не забыв сообщить, что дорога соединяет два села и задача взвода осуществлять проверку документов передвигающихся с целью не допустить просачивания боевиков, а так-же порадовать что через две недели или раньше нас сменят, так-как предназначено данное сооружение для кого-то другого. Отцепив цистерну с водой и оставив на обочине дороги, так-как перетащить через вал возможности не было, "Урал" развернулся в сторону обратного пути и убыл. Новые хозяева блокпоста с грустью осматривали свои владения. Вот тут Макарон и произнёс:
- Ну и крепость.
- Точно, -подхватил кто-то из бойцов, -крепость "Макарона".
- Смейся-смейся, я блокпостов повидал, -многозначительно произнёс Макарон, -это и близко не валялось.
На капитана Волошина похоже происходящее не произвело ни какого впечатления, он как ни в чём не бывало выставил парный пост на дороге и пост на так-называемой вышке. Бойцы занялись установкой палаток, а Макарон оглядев территорию сообразил, что готовить придётся на костре. Обойдя близлежащие окрестности в радиусе метров двести, был обнаружен арык, мелкий, но с водой, что Макарона тоже порадовало, есть где мыть посуду, так-как кухонный наряд в такой обстановке, конечно, он сам.
Две недели тянулись нескончаемо долго. Из всего постоянно проезжающего транспорта был ослик, которым управлял весьма пожилой горец, перевозящий на нём, иногда несколько раз в день, хворост. Проверять документы у старика, а также и у ослика не имело никакого смысла, тем более что старик категорически ни с кем не разговаривал. Ещё несколько раз проезжал тоже пожилой колхозный бригадир, иногда один, иногда с женой на старой-престарой "Волге". Из документов бригадир имел советский паспорт, что такое водительское удостоверение и документы на машину он категорически не понимал, а его паспорт все знали наизусть, так-то проверка документов отпала и в этом случае.
Макарон готовил как мог из тех продуктов, которые были у него в распоряжении и чуть не плакал, вспоминая богатые базары, которые ему приходилось посещать. Волошин по своей армейской привычке изводил всех чисткой оружия и укреплением блокпоста. В кунге оказался огромный запас пустых мешков, которые капитан Волошин и приказал заполнять, с помощью мисок, землёй для укрепления бруствера. Кому это было надо Макарон совершенно не понимал, вот придут армейцы и пусть делают что хотят. Но в конце концов его это не касалось, да и Андрюха почему-то Волошина хвалил и выполнял все его дурацкие распоряжения. Однажды, примерно через неделю пребывания в "Крепости", Макарон заикнулся Волошину, что не плохо бы смотаться в село, используя бригадира с его машиной, с целью разжиться какими ни будь продуктами, но получив твёрдое "нет, покидать блокпост запрещено" больше попыток не делал. "Ладно, ещё недельку как ни будь перебьёмся", решил для себя. Иногда, особенно ночью раздавалась стрельба и даже взрывы, но где-то далеко, иногда доносился шум проезжающей тяжёлой техники, но тоже далеко.
Третья неприятность случилась через две недели. Никакой смены не было. Рация уже сдохла давно, что происходит на белом свете никто не знал.
- Товарищ капитан, -с тревогой и недоумением спрашивали бойцы, -почему нас не меняют?
- Поменяют когда надо, сказали-же, через две недели или раньше.
- Так сегодня две недели, -напомнил молодой сержент Кузин.
- Значит через две недели или позже, -как ни в чём не бывало говорил Волошин, -сказали-же сменят, значит сменят.
Прошёл лишний день, шёл второй. Волошин подошёл к Макарону:
- Макароныч, что осталось из продуктов?
- Да не хрена не осталось, -психанул повар, -крупы немного, рис, греча, да муки тоже немного.
- А тушёнка, консервы? -поинтересовался капитан.
- Рыбных десять и шесть мясных, ну и перловки двадцать три банки. -Макарон точно знал, что у него есть.
- Оставь завтра на завтрак-обед, остальное разложи по трём вещмешкам.
- Хорошо, -буркнул Макарон, не понимая что придумал капитан.
Вечером Андрюха ему рассказал, что завтра поведёт группу к федеральному блокпосту, разузнать, что происходит, связаться со своими и выяснить почему нас не меняют.
-Давно пора, о чём там Волошин думает, два дня как должны сменить, что нам тут с голоду подыхать, ещё неделю назад говорил ему -надо в село, так нет, не положено, сапог блин, наберут в милицию...-начал возмущаться Макарон, -сиди тут в этой крепости, без связи, без жрачки. -Всё-таки пропитание для Макарьичева делом было наиглавнейшим.
- Ладно не возмущайся, завтра всё узнаем, продукты приготовил? -поинтересовался Андрюха.
- Давно уже, говорю-же, раньше надо было...-начал опять Макарон. Андрюха не дослушал, пошёл проверить посты.
Узнать, что к чему было не суждено. Ночью началось то, что уже не назвать неприятностями. Макарон проснулся от взрывов, понять, где это было невозможно, но то, что совсем рядом сомнения не вызывало, на выбегавшего из палатки на четвереньках Макарона кто-то налетел сзади и ему пришлось того, упавшего вынести на себе, взрыв раздался на бруствере, или очень близко, тот кто ехал на Макароне свалился, а прапорщик Макарьичев вспомнил про автомат и метнулся назад, столкнувшись с кем-то лбами. Автомат Макарон нашёл не сразу, но быстро и уже готовый к бою побежал на двух ногах. Не добегая пару метров до крепостного вала, раздался ещё взрыв и Макарона что-то горячее ударило в макушку. Он сразу понял, что убит и упал, вытянувшись во весь свой длинный рост. Но сознание не покинуло раненного бойца, он явно слышал, что из-под вышки, куда ночью спускается постовой кто-то лупит длинными очередями. Справа тоже началась пальба и Макарон понял, что бой продолжается и он не убит. Ползком, добравшись до бруствера, опытный боец, прапорщик Макарьичев выставил автомат и не высовывая головы добросовестно использовал весь имеющий у него боезапас, все четыре магазина. Стрельба прекратилась резко и неожиданно, сразу стало слышно, как Волошин орёт "Не стрелять!", почему не стрелять Макарон не понял, да и стрелять ему было уже не чем. Небо было ясное и звёздное, стрельбы и взрывов не было, голову пекло как огнём и потрогав макушку Макарон ощутил кровь. Ему стало плохо, внутри засосало и замутило.
- Андрей, Андрей, -позвал раненый.
Андрюха оказался рядом.
- Я ранен, Андрей, -обречённо произнёс Макарон, -в голову, наверное серьёзно...кровь.
- Полежи, Макароныч, я сейчас,- Андрюха побежал к палатке.
В центре крепости кто-то крикнул:
- Командир, Славку поранило, без сознания.
- Есть кто, -кричали от вышки, -мне руку перебило.
Макарону показалось, что он начал терять сознание, но тут подбежал Андрюха и чиркнув зажигалкой не зажигая что-то приложил к голове, от чего жечь стало сильнее и сознание помутилось.
- Терпи, Макароныч, терпи, -попросил Андрюха и исчез. Макарон закрыл глаза.
Через час, ещё в полной темноте, капитан Волошин увёл гарнизон крепости в зелёнку. Отошли от блокпоста километра на два, или чуть больше и укрылись в кустах арыка. Пришёл рассвет, провели осмотр самих себя, имущества и вооружения. Раненых оказалось трое, прапорщик патрульно-постовой службы, которому искалечило осколками ногу, раны были глубокие, больные и кровавые. Сначала прапорщик терял сознание, но сейчас ничего, пытался бодриться и вёл себя молодцом. Молодому сержанту-конвойнику осколок впился в руку, чуть выше локтя и после удаления осколка с помощью ножниц и перевязки тот чувствовал себя вполне хорошо. Два малюсеньких осколка, похожих на стружку токарного станка, достали теми-же ножницами в правом боку Волошина. Крови практически не было и обошлось йодом и пластырем. Волошин сказал, что ранением это не считается. Значит третьим раненым оказался сам Макарон. Что влетело ему в голову так и не поняли, но Волошин, осмотрев сказал, что это не осколок, скорее всего или битый камень или кусок железа от кунга. Радости это Макароне не принесло, так-как с головы сорвало кусок кожи вместе с волосами, рану жгло и саднило, что доставляло страдания и неудобства. Хорошим моментом было только то, что не убит, но надо ещё выбраться из этой непонятной передряги и добраться до своих. Так-же бойцы узнали от Волошина, что крепость была обстреляна из подствольников, предположительно двух. На удачу в крепость влетела всего одна граната и та взорвалась у кунга, который и принял на себя большую часть осколков. Ещё около десятка гранат взорвались за бруствером, так-то крепость нас в общем-то спасла. Но если-бы обстрел повторился, и противник пристрелялся, шансов уйти у взвода не оставалось.
Осмотр имущества и вооружения установил, что всё оружие на месте, из имущества взяли дохлую рацию и продукты, заблаговременно приготовленные лично Макароном, а также медицинскую сумку и кое-какие личные вещи. Палатки, спальники и посуда остались в крепости.
С боеприпасами было сложнее. Патроны в полном объёме остались у Волошина, у Андрюхи и у раненого прапорщика. У остальных весь боезапас был израсходован. Путём несложных математических расчётов установили, что имеем триста шестьдесят патронов, или ровно по одному рожку на каждого. Кроме того, было двадцать четыре гранаты к подствольнику и двенадцать гранат РГД-5. Тут же выяснилось, что стрелять с подствольника кроме Волошина никто не умеет, а боевые гранаты также никто ни разу не кидал.
Весь день просидели в кустах у арыка. Крепость "Макарона" была в поле зрения, но там ничего не происходило. Что за нами не приедут становилось всё яснее. Макарона не мог понять, что тянет Волошин, почему не идёт к своим, почему сидим как куропатки в кустах и ничего не делаем. С другой стороны, он не знал, куда идти и что делать, что б опять-же как куропаток не перестреляли. После испытанного ужаса в крепости раненая голова повара Макарьичева вообще отказывалась думать. С наступлением темноты Волошин отправил группу во главе с Андрюхой к селу, возможно всё-таки удастся что-то прояснить с обстановкой, отдав им большую часть боезапаса. Не удалось. Группа вернулась ни с чем, доложив, что при подходе к селу их обстреляли, правда из далека и дальше идти они не рискнули. Сменив место дислокации, причём по непонятным для Макарона параметрам, ближе к крепости, просидели ещё день. Под самый вечер Макарона, да и все остальные увидели знакомую машину бригадира, которая ехала мимо крепости прямо к нам. Волошин вышел на дорогу и о чём-то как всем показалось долго разговаривал с бригадиром. Машина уехала, а Волошин собрал всех в круг и рассказал:
- Парни, обстановка до конца не ясна, но похоже наших по близости нет. Бригадир сказал, что несколько дней в сторону Дагестана шла техника военных, а пять дней назад снялся федеральный блокпост в селе. Сейчас блокпост заняло местное ополчение, также по сёлам много вооружённых боевиков. Что случилось, я не знаю, но выходить надо самим. Бригадир сказал, что идти лучше по железке, а не по дороге. Считаю идти целесообразднее ночью, выслав вперёд спаренный пост охранения. Также по железке мы не пойдём, пойдём рядом, кто знает этого бригадира и что у него на уме.
Затем были четыре ночи пути, шли то вперёд, то назад, Макарон ничего не понимал, но шёл как все молча и безропотно. Днём отсиживались, выйти к жилью желания не возникало. Дважды передовое охранение напарывалось на стрельбу, один раз даже ответили, но всё обошлось, только после этого снова шли в другом направлении и снова выходили к железке. В последний день перед выходом к своим, прямо с утра напоролись на какой-то заслон или засаду, хорошо, что находились в укрытии под скалой и как оттуда выскочили Макарон уже не осознавал. Через день он оказался в хасавюртовской больнице, где ему обработали рану и остригли на голо. А ещё через два дня прапорщик Макарьичев был отправлен домой. Больше ездить в командировки, даже поваром, желания у Макарона не возникало. Он спокойно дослужил до пенсии в родном конвойном батальоне. А Андрюха ездил ещё много раз, но ничего не рассказывал. Да и дружба их прекратилась как-то сама собой.
Солдат и мама
Тема не однозначная, даже спорная. Лично я, не являясь не участником, не знакомым участников, хочу просто порассуждать.
Возникла тема в дискуссии ветеранов боевых действий о долге, приказе, трусости в конце концов. Один из участников дискуссии поделился примером, малодушия или не сознательности, боязни или трусости, назвать можно как угодно, но повторюсь, тема настолько не однозначна, что я ответа на неё не нахожу.
Суть такова. Воинская часть отправляется в Чечню. Торжественное построение, Знамя, оркестр, пламенные речи командиров и начальников примерно такого порядка: "Солдаты, (сынки, воины, герои, богатыри...) нашей прославленной в былых сражениях части, выпала огромная честь, встать на защиту Отечества, целостности нашей великой Родины. На защиту от распоясавшихся бандитов, подстрекаемых и финансируемых из-за рубежа, которые не дают спокойно жить и работать мирным гражданам, которые устраивают взрывы, теракты, убивают наших жён и детей, сестёр и матерей, которые давно перешли все мыслимые и немыслимые границы дозволенного и лишены человеческого облика. Настал наш черёд встать как один, плечом к плечу и уничтожить врага в его логове, как стояли и уничтожали врага наши отцы и деды. Не посрамим славного боевого Знамени нашей части, будем достойны памяти наших предков, погибших на полях сражений. Но те, кто не хочет может не ехать, дело добровольное. Есть-ли желающие остаться?"
И вот тут выходит один солдатик, и говорит, что ехать он не хочет и желает остаться. Командир не понимает, как так, почему не хочет солдатик ехать, в чём причина, об этом солдатика и спрашивает. А тот просто отвечает: "У меня МАМА". "Что мама", -не понимает командир, "больна?"
"Нет", -отвечает солдатик, "просто МАМА."
Ну далее, как будто-бы сорвали погоны, сослали из доблестной части в стройбат, (в чём я сомневаюсь). Это уже не столь важно. Важно другое. Кто он, солдатик? Трус, маменькин сынок, не достойный называть себя мужчиной?
С одной стороны всё ясно. Конечно трус. Давал Присягу, клялся Родину защитить, стоял в одном строю. Достоин ненависти и презрения своих товарищей и всего трудового народа.
А с другой. Существуют всякого рода пацифисты, это нормально и не возбраняется. Ненависть и презрение на них не обрушилось. Существуют различные религии и религиозные течения, которым воевать нельзя. Это тоже нормально, земля у них под ногами не горит и презрение трудового народа им также не грозит. Значит можно верить в Будду, Перуна или Христа и на основе этого не воевать. А верить в МАМУ нельзя? Это предательство интересов Родины и государства? Как тут быть?
Так может это был не трус, не предатель, не маменькин сынок? Может это был самый смелый солдатик части, хотя-бы тем, что вышел и заявил: "У меня МАМА." Стоять в строю -просто, плечом к плечу и в едином порыве -просто. На то и армия, на то и коллектив, чтобы все как один, строем, с песней, с криками "Ура". И Родину защищать надо, и в атаку в штыковую, и строем с песней, это понятно, это общепринято. А вот солдатик, который говорит: "У меня просто МАМА", из общего строя выпадает, под общие правила не подходит, в общий строй не встаёт.
Более того, скорее всего в той самой части нашлись более хитрые, изворотливые и продуманные, которые не поехали, заболели, достали справки, откосили. О них никто не вспомнит, не обзовёт предателями и изменниками. Если и по обсуждали, то забыли и всё. А вот солдатика, у которого МАМА запомнили.
Незабудка
Шла война. Ненужная, непонятная, жестокая и подлая. Был август 96-го. На Кавказе было жарко во всех отношениях. По всему региону стояла жара, а в Чечне шли бои. Мы боролись с бандитами и террористами, они отстаивали свою правду и свою свободу. Можно до хрипоты, до драки спорить, то прав, кто не прав. Я расскажу всего лишь о маленьком, никому не известном кусочке войны.
Нам повезло. Мы оказались просто на курорте. Маленький блокпост, у маленького села Гудермесского района, на пересечении никому не нужных просёлочных дорог. Практически никакого движения, полная расслабуха и благодать. Гарнизон наш состоял из двенадцати бойцов и ризеншнауцера Харта. Продуктами мы были обеспечены, на все положенные две недели. Из развлечений-рация. Работала правда не всегда, лучше почему-то ночью. Тут и начиналось веселье. Остряки и с нашей стороны, и от нохчей упражнялись по полной. Но других развлечений не было, приходилось довольствоваться этим. Конечно, иногда давалась грозная команда "Не засоряйте эфир", на это никто не обращал внимания. Но однажды рация попросила "не засорять эфир" приятным девичьим голосом. Как не странно на остряков просьба подействовала. Такой чистый, юный девичий голос, в этом хаосе, хрипах и матах, наверное, был как луч, как какое-то светлое пятно в темноте южной ночи. В общем с этого момента мною был наложен запрет на радиохулиганства. Развлечений не стало вообще, а я стал больше времени проводить у рации. Девушку звали-Незабудка. Мы обменялись позывными, смешно. О чём можно говорить по рации, да ни о чём. Можно было просто слушать, как Незабудка кого-то вызывает, как говорит. Просто голос. Иногда она вызывала меня,"...ответь Незабудке". Практически роман. Я не знал, и не знаю сейчас, кто она, Незабудка, с какого города, региона, как выглядит, ничего вообще.
Так было почти две недели. Потом была война. Мы не знали, что началась операция "Джихад". Нас выбили с блока, выбили с треском. Рация как обычно "сдохла", боеприпасов по два магазина, и ночью мы ушли по ущелью. Троих несли, но без потерь. Радист тащил рацию, пытался реанимировать, безрезультатно. Шли на Дагестан, без связи, без дорог, какими-то козьими тропами, обходя любые признаки жилья. На четвёртый день нарвались. Били сверху, спасал отвесный склон, но долго так продолжиться не могло. Огрызаться было практически не чем. В общем финиш. Вот тут и случилось чудо, иначе назвать нельзя. Четыре дня молчавшая рация заговорила. Меня вызывала Незабудка, запрашивала наши координаты, обстановку, в которой я и сам не ориентировался. И в это время две вертушки, с ходу зашли над ущельем для атаки, и огонь прекратился. Через два дня мы были уже в Хасавюрте, где я попал под раздачу. Жизнь научила не верить в чудеса, но тот случай... До сих пор в душе хочется верить, что спасительные вертушки прислала Незабудка.
Как я был генералом
В одну из кавказских командировок местные рассказали, что во время правления ваххабитов, почти в каждом населённом пункте был свой генерал. Такой вот сельский ваххабит-начальник, набрав себе десяток бойцов, объявлял себя по меньшей мере бригадным генералом. Кто-то из ребят в шутку заметил:
-Петрович, раз у тебя тридцать бойцов в подчинении, то ты по местным меркам тоже как минимум генерал, - и иногда в шутку стали так называть.
Однажды мы заехали в кафешку-шинок съесть по шашлыку. Расположились за дощатым столом, сделали заказ пожилому хозяину-чеченцу, сидим ждём. И тут один из моих бойцов громко спрашивает, обращаясь ко мне:
- Товарищ генерал, разрешите по бутылочке пива, жарко.
Я, конечно в шутку, напустив важности сколько умел, разрешил:
- Ну, только по одной, не больше.
- Есть, товарищ генерал, - так-же в шутку козырнул боец и обратился к хозяину:
- Уважаемый, у тебя пиво холодное есть, наш генерал разрешил по бутылочке.
- Канечна есть, дарагой, канечна есть, самае халодное, самае свежие. - Засуетился хозяин, начал сметать с досок стола несуществующие соринки и быстренько выставил пять запотевших бутылок "Балтика-3".
Шашлык получился хорош, поели с удовольствием. Но когда попытались рассчитаться, от денег старый чеченец отказался на отрез:
- Какие такие деньги, товарищ генерал, заходите всегда, старый Иса готовит самый лучший шашлык и всегда рад таким гостям.
Из природной скромности я не стал разочаровывать старого Ису, что вовсе не являюсь генералом. Кроме того, пользуясь своим временным генеральским служебным положением, ещё несколько раз заезжал с ребятами отведать вкусный шашлык к такому щедрому хозяину.
Перед отъездом домой я отправил владельцу кафешки, старому Исе кое-что из продуктов, тушёнка, крупа, макароны и несколько бутылочек "Fairi". Тот остался доволен вниманием "генерала".
Последний бой Волошина
Командировка подходила к концу, практически закончилась. Новый отряд уже был в Моздоке и сегодня после обеда прибудет на место. Два, ну три дня на смену, три-четыре дня пути и дома.
- Всё, похоже, спор у замполита я выиграл, - с улыбкой подумал Волошин. – И то, не чего спорить со старыми, жизнью умудрёнными.
Пару недель назад, как обычно бывает перед концом командировки, по отряду поползли слухи, что смены во время не будет, что новый отряд то ли ещё не собрали, то ли не успели обучить, по этому, нам ещё пару недель, как минимум придётся службу тащить сверх плана. Даже замполит на эти стандартные байки купился:
- Как думаешь, сменят во время? - Пристал он к Волошину.
- А куда денутся, конечно, сменят, не гоняй Володя, к восьмому марта дома будем, жёнам в подарок.
- Хорошо бы, а то бойцы нервничают, устали все за полгода, домой хотят. А мне вообще этот Кавказ уже поперёк горла, не моё это, я же гуманитарий, три образования гуманитарных имею, какая война. Приеду домой и рапорт на пенсию, хватит, выслуга есть, свой служебный и гражданский долг исполнил честно, жена дома, дочь… Так думаешь сменят во время и восьмого точно, дома будем?
- Точно, тебе говорю. Не веришь, – давай забьёмся.
- Давай, - согласился замполит, - на что?
- Да на что хочешь.
- На один зелёный, американский рубль.
- А чего на один-то, может на сотенку, - поднял Волошин ставку.
- Не, сотни у меня нет, а один дома лежит, на развод. Да и была бы сотня, отдавать жалко, а так доллар, всё по-честному и не накладно. – Привёл свою аргументацию Володя.
И вот смена уже на подходе. При таком раскладе дома будем даже числа шестого марта, закончилась командировка. С точки зрения службы, прошло всё нормально, даже можно сказать удачно, пара стычек с какими-то индейцами не в счёт, да и обошлось без потерь. А так обычная рутинная работа, блокпосты, проверки на дорогах, уничтожение подпольных мини заводиков по перегонке нефти. Главное, целы и едем домой.
А вот с психологической точки зрения, командировка действительно выдалась тяжёлая, нервная, да и длинная, по шесть месяцев ещё не ездили. Случай с майором-«предателем», тридцать лет честно отслужившем и не заработавшем квартиры, как то наводил на мысли не радостные, квартиры у Волошина не было тоже. Был правда домик в деревне, требующий огромного ремонта, а лучше перестройки, да у жены маленькая служебная двушка в гарнизоне.
Лучше конечно, чем у майора, но всё же не богато. Замполит вон на пенсию собрался, а Волошин его на пять лет старше.
Подрыв машины земляков-СОБРовцев, очень грустная страница, жалко ребят, жалко семьи.
Но больше всего выбила из колеи встреча со старшим сыном Славкой. О такой встрече Волошин не мечтал ни когда, просто не мог себе представить. Всё ясное и понятное до сей поры – рухнуло, провалилось, покрылось неизвестностью и непредсказуемостью. Осознать, что его дети могут оказаться здесь, в этой непонятной мясорубке было выше его сил. Что-то пошло не так, что-то надломилось и заныло как застрявший в плоти осколок. Завтра, всегда понятное и чёткое, как будто затуманилось и растворилось.
Смена между тем подъезжала, это были три зелёных вагона, подцепленные к бронепоезду «Козьма Минин». Волошин и два бойца изображающие почётный караул, сопровождение и охрану, к встрече нового отряда вышли на перрон. У перрона остановился сам бронепоезд, из штабного вагона выскочил командир, в полосатой майке и чёрном берете:
- Привет, Волошин, я тебе смену привёз, с тебя пузырь, только давай там, выгружай их по живее, мне ещё до Ханкалы надо засветло, - поздоровался на ходу и побежал к линейщикам, база которых находилась на вокзале.
- В твоей консервной банке пузырь разобьётся, нас обратно повезёшь, в грелку налью, - крикнул ему в след Волошин и заторопился к вагонам.
Тут чуть не произошла первая накладка, из-за которой спор замполиту, а так же зелёный американский рубль можно было и проиграть. Первым из вагона выпрыгнул боец, в бронежилете, каске и с автоматом, за ним полковник, в такой же экипировке, да ещё и со «Стечкиным» в деревянной кобуре. Не иначе воевать собрался серьёзно. Потом на землю спустился ещё один полковник, этого Волошин знал, один из замов начальника управления Заимов – сопровождающий. Волошин представился.
- А где командир? – поздоровавшись спросил Заимов. Видимо встречающий начальник штаба высокий чин не устраивал.
- Командир с частью отряда выехал в Моздок, товарищ полковник.
- Как в Моздок, - полковник озадачился. – Он должен с нами ехать в Ханкалу, для проведения процедуры смены отрядов.
- Какая Ханкала, товарищ полковник, - теперь уже озадачился Волошин. – Отряд базируется здесь, пересменка здесь, новый командир отряда после смены съездит в Ханкалу сам, представится руководству группировки. Надо выгружать отряд, следовать на базу и готовить смену блокпостов. Завтра до обеда надо всех поменять и нашему отряду с бронепоездом убыть в Моздок.
- Нет, - упёрся Заимов, - у меня приказ следовать в Ханкалу.
- Так Вы можете следовать, товарищ полковник, - Волошин понял, что смена может задержаться на неопределённое время. – А отряд-то куда тащить, его там никто не ждёт, поймите.
- Ну не знаю, - сопровождающий был в растерянности, - ты что думаешь, - обратился он к командиру нового отряда.
- Я как Вы, товарищ полковник, приказ был – смена в Ханкале, - с готовностью выпалил полковник со «Стечкиным».
Волошин готов был взвыть трёх этажным матом, но всё вышло гораздо эффектней. От вокзала бежал командир бронепоезда, размахивая руками и крича. В переводе на цензурный язык, речь его была следующего содержания:
- Вы чего тут митингуете клоуны, Мне ехать надо, сапёрная разведка час как прошла, на фугас меня хотите отправить, недоумки, пятнадцать минут вам на разгрузку, или я отцепляю ваши вагоны к чёртовой матери. Пятнадцать минут и не минутой больше, поняли? Идиоты. -
С этими словами он развернулся и побежал к своему бронепоезду.
Полковники застыли с круглыми глазами, первым очнулся Заимов:
- Это кто?
- Командир бронепоезда – полковник Свищёв, - пояснил Волошин.
- А чего это он, странные тут у вас взаимоотношения.
- Нормальные, товарищ полковник, им ещё до Ханкалы ехать, а фугасы в этих краях ставить любят, так что понять можно, кому хочется ночь у подрыва стоять, в степи.
- Ну что встал, - перекинул своё внимание на командира прибывшего отряда Заимов, - не слышал, пятнадцать минут на всё про всё, командуй выгрузку.
Всё закрутилось, бойцы начали быстро выгружаться из вагонов, выносить вещи, ящики и коробки, дело сдвинулось. Когда было всё уже закончено, со стороны соседнего села два раза громко ухнуло и началась беспорядочная автоматная стрельба. Вновь прибывшие насторожились. Но командир отряда не дал времени на осмысление происходящего, а выскочив из вагона, где видимо проверял всё ли выгрузили, что есть воздуха в легких заорал:
- Отряд, занять круговую оборону, приготовиться к бою! - И сам первым плюхнулся на насыпь. Бойцы Волошина переломились пополам со смеху. Некоторые, из нового отряда последовали примеру командира, но большинство оставалось стоять, ни чего не понимая.
- Товарищ полковник, - Волошин, сдерживая смех, присел перед командиром, - вставайте, не надо круговую оборону, пойдёмте на базу.
- Так стреляют, - не понял веселья полковник.
- Это не нам стреляют, это в соседнем селе, далеко. Веселятся может, или наоборот, взгрустнулось, здесь так бывает, не обращайте внимания, поднимайте отряд.
На следующий день, с утра, новый отряд поменял блокпосты и внутренний караул. Сменившиеся, после обеда, загрузились в вагоны и счастливые, что командировка закончилась, отправились в Моздок. Больше неожиданностей не было, в Моздоке пробыли ещё сутки и уже обычным поездом, без брони, выехали в сторону дома. До Москвы доехали быстро, Волошин напомнил замполиту про должок, тот не возражал, возвращение домой, да ещё к женскому празднику, того стоит. Но с Москвы снова что-то пошло не так, возможно, чей то хитроумный план, но скорее обычное головотяпство. Потолкав ночь вагоны по тупикам, наконец, к кому-то прицепили и поезд поехал. Каково же было удивление, когда на следующий день отряд оказался в своих вагонах, загнанных в тупик, на не известной станции. Отобрав наиболее трезвых и опрятных бойцов, выслали разведку. Вернулась разведка быстро, выяснив, что находимся мы на станции Бологое, а больше никто ничего не знает.
Командир отряда, никогда не терявшийся, ни при каких обстоятельствах, в этот раз похоже происходящего не понимал:
- Какое Бологое, это же в другую сторону, они чего нас, через Питер отправили, такой крюк. – И кивнув Волошину, - пойдём, надо прояснить, ерунда какая-то получается.
Ни начальник станции, ни военный комендант толком пояснить ни чего не могли, откуда, зачем и главное, что теперь делать с отрядом никто не знал. Начались звонки и переговоры с железнодорожным начальством, а прибытие отряда домой к международному женскому дню, похоже снова оказалось под угрозой. Вместе с тем, под угрозой оказался и зелёный американский рубль, почти уже выигранный в споре с замполитом. Тогда командир, умнейший всё же человек, пошёл на хитрость:
- Послушай, товарищ начальник, - начал он ласково, наклонившись над столом главного станционного руководителя, - у меня сто вооружённых бойцов, которые шесть месяцев провели в окопах, в боевых условиях. Сейчас они сообразят, что их завезли куда-то не туда, они же в мыслях уже почти дома, не знаю, как их удержать от необдуманных поступков. Может ты, дорогой начальник, найдёшь какой никакой паровоз, и отправишь нас от греха по быстрее. Ну зачем вам тут сто вооружённых бойцов, подумай, а?
Вежливость и задушевность командира на станционных подействовала. Не более чем через час, вагоны с отрядом были прицеплены к тепловозу и ночью доставлены в Ярославль. И уже следующим вечером седьмого марта, поезд с отрядом переезжал Северную Двину, дома.
Оркестр грянул «Славянку». Перрон заполнен встречающими родственниками, милицейскими и городскими руководителями, прессой. Навстречу встречающим, из вагонов повалили бойцы отряда. Смех и слёзы, визг детей и вспышки фотоаппаратов, оркестр надрывается бравыми маршами, праздник, не сравнимый ни с чем праздник встречи. Волошин оказавшись на перроне, ищет глазами и не может найти Татьяну. Что такое, жена не приехала встречать, такого ещё не бывало. Не знать о времени прибытия отряда, она работая в отделе, точно не могла, наоборот, должна была оповестить других. Что случилось? И тут Волошин увидел. Татьяна стояла у самой лестницы, позади всех встречающих, прислонившись к перилам, такая маленькая, худенькая, и плакала. Даже не плакала, просто слёзы текли непрерывными капельками по лицу и падали в снег. Волошин рванул, навстречу потоку, через встречающую толпу:
- Ну, ты что Тань, всё хорошо, я дома, приехали, нормально всё Тань, ты чего.
Татьяна уткнулась в бушлат продолжая плакать.
- Что случилось, чего ты? Ну не надо, сейчас, вооружение сдадим, и домой, чего ты? Праздник завтра, я вина привёз, разливного, отметим, не плачь.
- Я так устала, если бы ты знал, как я устала – всхлипнула Татьяна. – Конечно, всё хорошо, ты дома, и праздник, всё хорошо.
Домой Волошин ехал с каким то смутным предчувствием тревоги, как встретила жена настораживало.
- Может на работе какие проблемы, - думал он, - мало ли, или дети что.
Войдя в квартиру, бросил сумку в прихожей:
- Там в стирку всё, Тань, я помоюсь, долго ехали, кругами какими-то, - а сам украдкой заглянул в лицо, глаза сухие, уже хорошо.
Из кухни вкусно пахло жареным мясом и печёным:
- Нормально всё, - подумал, - ждала, готовила.
Стол как всегда был хорош, умеет Татьяна готовить. Волошин достал полторашку домашнего вина, подаренную муллой Адамом, разлил по бокалам.
- Ну, за встречу. – Выпили, помолчали.
- Когда обратно? – Татьяна смотрела в упор.
- Куда обратно? - Не понял Волошин, - я только приехал.
- Туда, туда, на войну, когда снова поедешь?
- Да я как-то не думал.
- А ты подумай, когда мне снова отправлять, когда ждать, как? Ты подумай, не думал он. Ты вообще думаешь когда нибудь, о нас например, или только о себе, только о своей службе, о бойцах своих, а мы есть в твоей жизни? – Татьяна говорила резко, как молотком по гвоздям.
Такого от своей мягкой и покладистой жены Волошин не ожидал.
- Ты чего Тань, ты же сама офицер, понимаешь, служба есть служба.
- Да я то понимаю, и службу свою исполняю, подшиваю бумажки, в сейф складываю, сроки соблюдаю. А ты? Тебя кто гонит в эти командировки, пятый десяток разменял, не навоевался, не наигрался в войну. Белый уже весь, а всё надо, не уймёшься ни как. Для тебя тут дел нету? Кого ты там защищаешь? А кто нас защитит тут? Думал об этом.
- Вас что, обидел кто? – Волошин не мог понять такого поворота событий.
- Да никто нас не обижал, не в том дело. Устала я, устала и вымоталась вся. Ждать, бояться, переживать, ночей не спать устала. Это вам там хорошо, привыкли, скачете по своим горам, как козлы.
- За козлов ответишь, - попытался пошутить Волошин. Татьяна шутку не приняла.
- Отвечу, я за всё отвечу, а вот ты мне ответь, ты знаешь, как на каждый звонок подпрыгивать, как домой бежать с работы быстрей, новости посмотреть, как письма ждать и получать бояться, знаешь? А когда машину вашу подорвали, знаешь сколько я успокоительного выпила, а уснуть всё равно не могла?
- Это не нашу, это СОБРов.
- А мне кто об этом сказал? Мы из новостей узнали, что машина наша. На работе неделю телефон разрывался, об этом ты знаешь, думал? Славка твой там, Серёга в училище, офицером будет, тоже туда?
- Таня, не дави на мозоль.
- Мозоль говоришь, да у меня вся душа мозоль, куда не прикоснись – везде больно. В общем так, Волошин, я долго думала, долго и трудно, пора тебе делать выбор, или война, или семья. Нет больше другого выбора, нет и быть не может, не тот у нас уже возраст, что бы сердце друг другу рвать. Такой мой тебе сказ.
- Покурю пойду, - Волошин взял сигареты и вышел на площадку.
Закурил. Мысли в голове скакали как сумасшедшие, с одного на другое.
- Хорошо, что ещё не знает, что мы в другой машине ехали. И про Славку, зря я ей рассказал, лишнее расстройство. Вон как прорвало, прямо битву при Ватерлоо мне устроила, долго копила, вот и выплеснула. А с другой стороны, я больше и не собирался никуда ехать, хотя после каждой командировки так думал, потом ехал всё равно. Может правда, пора завязывать, права Татьяна, пятый десяток, не те годы.
По лестнице поднимается сосед сверху:
- О, здорово Петрович, с возвращением.
- Здорово, спасибо.
- Ну, как там, в тёплых краях, у нас вон, снегу по уши, а там, небось и нету.
- Нормально там, и снегу нету.
Сосед поняв, что к разговору Волошин не расположен, пошлёпал дальше.
- Нет, а всё же права, наверное, Татьяна, что мы знаем? Как им тут без нас? Я солдат, а что-то как узнал, что Славка на войне, места себе не находил, а тут женщина, - продолжал свои мысли Волошин. – Точно права, не поеду больше никуда, да и вообще, пора на пенсию. Домик надо ремонтировать, огород, курочек завести, а может и кроликов. Выслуги то лет тридцать со всеми льготами наберётся, хватит.
Затушив третий окурок в консервной банке, стоящей на подоконнике, Волошин вернулся в квартиру:
- Всё Тань, решил, твоя победа в этом бою, больше никуда не еду. Будем дом ремонтировать, лето скоро, хватит на самом деле.
Татьяна в первые с момента встречи улыбнулась, уж кто-кто, а она то знала, раз сказал, значит решил, так и будет.
Через два года Волошин ушёл на пенсию, всё-таки обычная служба, без командировок, была пресновата. А ещё через два года у Волошиных родился сын, маленький непоседыш. Значит всё правильно, значит жизнь продолжается, и свой последний бой Волошин проиграл не зря.
