Это четыре маленькие зарисовки о жизни. Во многом аллегорические, в чем-то нереальные, но такие близкие и знакомые каждому сюжеты…
По заветам Фрейда
Дым объемными красно-золотистыми столбами поднимался от старых печных труб в лучах заходящего зимнего солнца. Это было самое сказочное время в морозных сутках. Уходящее спать светило напоследок окрашивает маленький посёлок во все возможные тёплые оттенки. Словно любящая мать, которая целует своих сыновей перед сном, а после скрывается за дверью детской. Что если весь мир - это детская комната, а линия горизонта - это дверь? Всё может быть.
Многие пеняют на Бога, что Он бросил своих детей. Что если Он просто вышел за горизонт, включив большой яркий ночник, и ждет, когда мы проснемся и радостные прибежим на кухню пить какао с оладьями?
Сергей Алексеевич ждал всю жизнь и не дождался. Этим предложением можно было описать все его шестьдесят прожитых лет. Еще в стародавние времена, когда на зданиях были красные буквы, он понял, что для счастья всех людей нужна психология. За образованием пошло самообразование, самиздат, гласность и прочие слова, убежавшие в учебники истории. Он дождался, но с нюансом.
В девяностые кому нужна психология? А кому она нужна, когда нефть дорожает? Кому нужно копаться в себе, когда вокруг «все выросли нормальными». Бери Сергей Алексеевич в руки пилу и иди плотничай, слава Богу, отец тебя этому научил, сделал из тебя мужчину, человека. Остается теперь прожить этим самым человеком и мужиком, а это уже другой вопрос.
Молодежь нынче такая же непонятная, как и всегда. Один друг историк рассказывал Сергею Алексеевичу о том, что в Древнем Египте в восемнадцатом веке до нашей эры какой-то человек жаловался, что молодежь нынче не та, что раньше. Он понимает, почему всегда так происходит, он же психолог в конце концов. Психо-логия. Учение о душе. Душеслов, душевед… а может просто душный? Все может быть.
Сидит себе пожилой мужчина в квартире с постсоветским интерьером и думает открыть здесь кабинет консультации. Надел пиджак, повесил портрет Зигмунда Фрейда – все ж по его заветам все! Какие, правда, заветы, у него у Фрейда, неясно, но это привычка такая – жить по заветам. Ветхий, Новый, Ильича… вот теперь и Соломоныча.
Никто не пошел к Сергею Алексеевичу. Никто не внял заветам Соломоныча. Открывая двери в такой знакомый старый шкаф, можно испугаться того, что там окажется или того, что там будет совершенно пусто… и темно. И если там что-то пугающее, серый волк из детской сказки или чупакабра из юношеской передачи, то лучше и проще это завалить, загромоздить чем-то вроде работы, семьи, мужественности, долга. И если там нет ничего, то можно кидать в это ничего всякий хлам и не хлам. Бывает, что кто-то закрывает проход к двери чем-то очень большим, вроде тех же заветов Ильича… Соломоныча…
Постукивают чешские часы, подаренные тещей. Лучи уходящего солнца падают на ковер, купленный с первой получки. Мужчина сидит на диване и смотрит на лакированную дверцу старого шкафа, который ему подарил его отец. В лакировке отражается портрет Зигмунда Фрейда, фотография родителей, стоящая на секретере, и маленький мальчик, что сидит на диване. Мальчик смотрит на шкаф… а шкаф не может смотреть, он только отражает и хранит, и больше ничего не делает и ни на что не влияет.
Рассказ на «ты»
Идешь себе по улице, напеваешь мелодию или бормочешь в голове очередной мысленный бессмысленный спор о чем-то важном. Твой приятель недавно сказал тебе что-то такое, в чем ты непременно должен его переубедить, а иначе вся жизнь потеряет смысл вместе со всеми улицами и мелодиями. И тут два варианта: если ты благоразумен, то ты будешь спорить с другом у себя в голове, если не особо, то вы поссоритесь из-за определений и понятий, не сделав друг другу ничего плохого. Архаика и не более.
Вокруг нас древность. Шагаешь себе по тротуару, а вокруг призраки коммунизма и разные другие культурные слои. Идешь и не знаешь, куда ты попал, в философский дом с приведениями или торт «Наполеон». Потом вспоминаешь, что никуда ты не попадал… ты просто живешь здесь всю жизнь. И это не обязательно хорошо или плохо. Ты просто живешь. Я тоже просто живу. Почему надо обязательно придумать к чему-то свое отношение? Согласен, куда-то оно подойдет, но где-то будет пятым колесом телеги и всякие такие метафоры. Мы просто есть. И улица, по которой мы идем, тоже просто есть. Она будет и без нас, и мы будем без нее. Нам совершенно спокойно существуется друг без друга и друг с другом.
Ты – тот, на которого я смотрю в зеркале, в автобусе, в книге, в фильме, в песне, зачем ты пытаешься мне что-то доказать? Почему я вечно поддаюсь этому желанию и доказываю что-то тебе в ответ. Ответов все равно нет, как и времени и нервов, и настроения, и спокойствия.
Нужно ли солнечному свету спорить с кем-то о том, что он на самом деле теплый и яркий? Так что важнее для тебя, идущего по улице и переживающего бесчисленные и бессмысленные диалоги в своей голове… Быть правым или Быть…
Ну, так и Будь.
Я люблю сигареты
Я так люблю сигареты… Да уж, оказывается, что это так и права моя невеста. Хотя… в чем права? Я ей сразу сказал, что у меня зависимость, с которой я, возможно, буду бороться, и упор здесь был на слово «возможно».
Каждый день я иду в школу и стыдливо курю за мусорными баками. Наверное, здесь мне и самое место. На работе никто не знает о моей пагубной привычке, кроме невесты. Это очень престижная гимназия с довольно старомодными порядками. Не все эти заскоки я понимаю и принимаю, но деньги мне платят очень хорошие, да и график удобный.
Вдруг меня уволят, если увидят с сигаретой? Ну, а если не уволят, то будут читать нотации о том, как священно и возвышенно то, что я делаю. Каждый раз будут при встрече цокать и покачивать головой. Я не хочу, чтобы меня осуждали, но я люблю сигареты, очень люблю курить. Потому то и делаю это стыдливо возле помойки, их сейчас стали делать огороженными листами профнастила, поэтому меня не видно за мусоркой, только дымок поднимается откуда-то и растворяется прочь. А кто там может пускать этот дымок, кто ж его знает? После перекура надо обязательно достать жевательные конфетки, чтобы от меня не пахло.
О нет… оказывается, что мусорные баки ниже основной улицы. Меня все это время было очень хорошо видно… И почему я не могу спокойно делать то, что мне нравится? Почему я должен быть во всем безупречным? Я хороший работник, я хорошо выполняю свои обязанности. Я никого не учу плохому, я просто человек, я… слишком много «я» для простого человека.
Почему я думаю, что кому-то есть дела до того, что N-N в школе N тратит пару тысяч в месяц на табачные изделия? Я ведь не создаю никому никаких проблем, не ломаю ничего, не ругаюсь ни с кем. Почему я не могу немножко подымить в свое удовольствие возле урны? Я же не делаю этого на вашей кухне перед вашим лицом, собакой и попугаем?
Этот двор мне подойдет. Надеюсь, что здесь не живет кто-то знакомый. Вроде бы учеников здесь моих быть не должно.
Ах-х-х… это чудесно… хоть и жутко вредно. И почему я все никак не брошу? Наверное, потому что не хочу. А почему не хочу? Хм-м… для «хочу» и «не хочу» не нужен какой-то повод. Зачем мне объяснять себе все подряд, пытаясь придумать какие-то вразумительные объяснения, похожие больше на оправдания? Еще и ошибусь как всегда в своих рассуждениях. Да ну… Курю, потому что… нравится. В этом моя свобода. На работе я прилежный исполнитель, для близких я хороший парень, а сам для себя я… курю. Я курю для себя. Мне это нравится, пусть и медленно убивает меня, но есть что-то в этом… философское. Стоишь, мир вокруг замирает, и ты наблюдаешь за ним, за его красотой или беседуешь с другом о важных вещах, и он не осудить тебя, он вообще ничего тебе не скажет, и вы вместе выкурите по сигарете, вдыхая тяжелый едкий дым свободы. Дышать дымом – это абсурд. Свобода – это тоже абсурд, и сама жизнь такая же, бессмысленная, абсурдная и порой пугающая. Вот и остается радоваться птичкам и еловым веточкам, улыбаться коллегам, потому что кто им улыбнется кроме нас? Вдыхать полной грудью прохладный воздух понедельника, а потом прятаться за серым обшарпанным углом, чтобы той же полной грудью вкусить сизые клубы экзистенциального дурачества.
Я люблю свою жизнь и свои сигареты, значит все хорошо на сегодняшний день, но пока без билета…
Босой сапожник
В одной деревне сидел сапожник с голыми стопами. Целый день (и иногда немножко вечером) он делал для соседей (и не только) ботинки, сапоги, туфли, сандалии, тапочки, башмаки, гетры, валенки, галоши. Все были довольны и радовались, когда он только-только появился в деревне откуда-то издалека. Никто не знает, где он был до этого и чем занимался, но здесь, во всяком случае, его раньше не видели, а пришел он, уже будучи сапожником.
Его соседи быстро привыкли к нему и просили его что-нибудь сделать без былого восторга и восхищения, принимая после выполненную работу также без особой благодарности и реверансов. Сапожнику так было даже проще, он не любил неловкостей, потому скупого «спасибо» ему более чем хватало.
Иногда приходили жители окрестных деревень, они приносили ему какие-то подарки: самогон, пироги, разные красивые, но бесполезные поделки. Они выразительно качали головой, цокали и громко говорили возле сапожной лавки: «был бы у нас такой мужик ладный и работящий… не цените вы его, ироды… его беречь надо, ухаживать, вот мы бы его…». А как бы они его неизвестно. Это со стороны все по-другому бы поступали, а коли до самих дело доходит, все всё делают одинаково. Потому то сапожник лишь улыбался краешком губ, слушая сладкие и громкие слова, и продолжал усердно и размеренно орудовать толстой иглой.
Его ноги мерзли, и это заставляло его быстрее и больше работать. Сейчас… прямо в это мгновение кто-то несчастный страдает оттого, что его ступни мерзнут. Этот бедный человек заслуживает пару хороших башмаков. Их заслуживает каждый человек на свете. А он… заслуживает?
Сапожник боялся, что если он сладит себе сапоги, то потом больше не захочет дальше делать обувь для других людей, мол, зачем делать что-то для кого-то, когда у тебя самого все хорошо? Может, и есть зачем, но, вдруг, он не захочет? Это его пугало, и он никогда не делал себе ни сапог, ни валенок, ни сандалий, ни ботинок, ни галош.
Перед сном его ноги мерзнут сильнее и его трясет от холода, когда нет клиентов и заказов. Однако потом с новой работой он забывает о своих неудобствах и снова берется за иглу.
Где-то, наверное, есть и обутые сапожники, но этот человек с ними не знаком и вряд ли когда-нибудь познакомится.