Розена Лариса
©Розена Л. В.,МОЙ АРХИЕПИСКОП 2003, Воронеж, ©Ц.Ч.К.И.
©Розена Л. В. 2004, 2014 ©Задонский Рождество – Богородицкий мужской монастырь.
©Розена Л. В. 2014, Воронеж, ©издательство и типография: Алейников О. Ю.
Изд.Ридеро, Екатеринбург, 2021, Стихи.ру ;канал на Дзэне "Чудачка"; Изба - читальня; Проза.ру https://proza.ru/2024/03/18/941
Б.М.
ДА ЛЮБИТЕ ДРУГ ДРУГА
Иерею Виктору
Людское горе плещется, колышется,
Людское горе сердце полонит.
Под тихой радостью и счастьем слышится,
Что кто-то в боли, горечи кипит.
Надсадное, безумное, ненужное,
Оно не даст прожить в покое дня!
Людское горе, горькое, недужное,
Будь человечным, обойди меня! (Автор)
И вновь весна, как в ту трагическую пору моего повествования. Смотрю в раскрытое окно. Чарует воздух живой, говорящий, воспаряющий. Успокоительно солнечное тепло. Зелень буйными побегами распускается в сердце. Все восторженно – терпеливо ждет дальнейшего чуда. И умиляется душа, забывая мирское, в преддверии благости и покоя… Но одного я забыть, не могу…
Судьбы у людей складываются по-разному. У одних – легко и просто. У других – с изломами и надрывами от падений и ударов… Вот и у него жизнь шла кувырком. Родители умерли. Старшая сестра переселила его из комнаты в маленький чуланчик, отключила отопление, не стала кормить, потом выгнала из квартиры. Стал скитаться по вокзалам, улицам, подворотням. Научился попрошайничать.
Собранные днем деньги частично тратил на еду, а частично на оплату места на железнодорожном вокзале. Ночью старшая по залу собирала с ночлежников дань. Несмотря на шум и гул, тут он мог немного поспать, отдохнуть. Но требовалось быть всегда в мало-мальски приличном виде. Немытых, запаршивевших милиционеры выгоняли на улицу и уже больше сюда не впускали. Первое время он старался не опускаться, дорожил новым прибежищем. Следил за опрятностью, мылся в бане, все как у людей. Глубокой ночью нищая братия обычно засыпала, днем их ждала «работа». А иногда ссоры за «лучшее» место длились дольше, тревога и страх усиливались…
Желание же спать, несмотря ни на что, делало свое дело. Часам к трем утра все сладко посапывали, крепко держась за узлы и свертки – весь их жалкий скарб.
Он не мог заснуть сразу. Одиночество ядовитой болью входило в душу, давило, распирало ее. Еще немного – и она не выдержит, разорвется… А мозги расплавятся и он сойдет с ума. В такие минуты он сидел, вперив взгляд в одну точку, ни на что не обращая внимание. Забывая даже – сыт ли. Тоска наваливалась и цепко держала за горло. Он хрипел, задыхался, боялся пошевелиться. И тогда потихоньку она отступала. Часто убеждения уводили от реальности в выдуманный им мир, где не было ругани, зла, непонимания, всегда царила весна, благоухали цветы, воздух, напоенный теплой радостью, бодрил и освежал. И он уже был не изгоем, а настоящим героем, рыцарем в доспехах, неким Лоэнгрином, оберегающим священный Грааль. Там все его любили, уважали… Иногда он надеялся на лучшую долю в реальной жизни. Однажды, засыпая, он увидел себя в маленькой уютной квартирке: глубокое мягкое кресло, приглушенный свет бра, горячий-горячий чай, растекавшийся по жилам… Свежая газета на журнальном столике. Супруга у телевизора, дети – в кроватках.
Внезапно все оборвалось. Его грубо трясли чужие холодные руки… Он пришел в себя, огляделся, прислушался. Неподалеку сидящая девушка тихонько читала соседу стихи:
На душу ложится пустота,
Словно складка горькая у рта.
Жду тебя весну и лето жду…
По твоим следам свои веду…
А тебя так долго – долго нет…
Разъедает боль душевный след…
Захотелось зарычать, счастье разлетелось в осколки!
Но и в этом прибежище он долго не продержался, запил. Вновь стал скитаться где придется, наконец прибился к церкви…
После служб народ охотно подавал милостыню. Хотя и здесь имелись свои трудности: конкуренция между нищей братией. Доходило даже до потасовок. Однако он знал – надо кормиться. И стоял до победного. Своим жалким, робким, умиленным видом старался разжалобить прихожан, служащих храма. Подающим ему милостыню, улыбался и говорил обнадеживающие слова:
– Все у Вас будет хорошо, матушка!
Этим он как бы успокаивал мятущиеся души, жаждущие тепла, поддержки и Божьей помощи. Ему верили, словно блаженному.
А на собранное – пил, пил. Но сквозь этот мрак, безысходность, проглядывала живая душа. Как-то разговорился с настоятелем, разжалобил, расположил. Ему дали работу при храме, одели. Батюшка даже подарил ему свой свадебный костюм. Помогали все, кто чем мог. Но усилия вытащить его из трясины оказались тщетными. Работал – работал и – запой. Батюшка ругал, уговаривал, напутствовал. Бедолага сначала сосредоточенно слушал, потом падал в ноги настоятелю, лобызал их, умоляя не выгонять. И так тянулось, тянулось… На дворе хозяйничала зима. Несчастный перепил и не добрел до места своего обитания. Устал, сел на железную трубу на пустыре и уснул. Уже стали сны добрые сниться. В душу проникли тишина и умиротворение. Вокруг – никого. Только белые мухи летали, да месяц землю серебрил. Пушистой пыльцой покрылись березки, стояли, как нарисованные.
– Несчастный, проснись, проснись!
В полудреме он раскрыл глаза и вновь зажмурился:
– Ну что там еще, что? – бормотали побелевшие губы.
– Замерзаешь, вот что. Да это наш Николка!
– Не хочу, не хочу, дай поспать!
Наконец раскрылись и заморгали удивленные глаза. Перед ним стояла постоянная прихожанка их храма и помогала прийти в себя. Ее узорчатый белый платок, пальто, воротник запорошило снегом, лицо выглядело тревожным. Бог наделил женщину материнской добротой, сочувствием. Ему почудилось, от нее исходит сияние.
– Снегурочка, – протянул он, – так уже новый год?
– Скоро новый год, скоро, милый, а сейчас вставай! Ну, живей! Опирайся на меня и пошли.
Она привела его к себе домой, напоила чаем, после стала уделять ему внимание. То вещи добротные, оставшиеся от покойного супруга, приносила, то еду, то деньги. Говорила с ним сердечно, ласково. Глаза у нее при этом светились, излучая тепло. Он не слышал ее слов, все смотрел и смотрел на это сияние и уносился куда-то далеко-далеко. А она увещала:
– Не пей, дружок, неужели человек живет для этого?
На секунду он задумывался, смущенно улыбался и шептал:
– А для чего!?
– Господу угождать…
– Как?
– Как можешь…
– Никак не могу…
– Попробуй, начни с того, чтоб не пить…
– Тянет, выпью, всю горечь забуду…
– Так уж и горька жизнь?
– О, матушка, очень…
– Молись, глядишь, Бог облегчение подаст.
– Ну что ж, – тянул он в раздумье, – надо попробовать… постараться.
Разбитая на мельчайшие осколки, душа его приходила в себя, соединяя все крошечные частички в одно целое. Как он жил раньше? Никак. Он просто пребывал на земле. Вроде бесчувственной головешки. Куда бросала жизнь, с тем и соглашался. Куда подталкивала, туда и катился. Кто скажет, как живет человек, когда в его жизни не осталось уже ничего человеческого? Спит на сырой земле или где придется, ест, что окажется в руках… Да, он не был хозяином положения, наоборот, последнее превратило его в своего галерного раба. Но сейчас его душа все крепла и крепла, вдруг ей захотелось жить и даже летать. Внезапно он понял, что выглядит ужасно. Лицо опухшее, небритое, волосы спутаны, немыты. Одет в грязное, заношенное, мятое. Ощутил – является карикатурой на человека. Стал стесняться своего внешнего вида, иногда чуть не плакал от стыда и обиды.
С радостным подъемом ждал воскресенья, когда она приходила на службу. Краем глаза следил как выходила и незаметно оказывался возле. Тогда для него ярко светило солнце и в сердце входило необыкновенное тепло и счастье. Казалось, ему уже ничего не надо – только находиться рядом. Николай стал тщательно следить за собой. Ожидая ее, приводил себя в порядок: расправлял одежду, вычищал обувь, старался, как мог. Наступала весна в жизни – оживала душа, природа. Как-то после обеда он ушел в лес и ко всенощной принес ей букет нежных, хрупких ландышей. Она даже отпрянула от неожиданности. Он непривычно – ласково проговорил:
– Да бери, бери. Дома что будет, представляешь? В ладошках радость домой принесешь.
Но как неожиданно началось, также внезапно, с головокружительной быстротой, и оборвалось. Однажды он выбежал за ней после всенощной. Шла она рядом с одной прихожанкой. Сделав вид, что куда-то спешит, направился за ними, прислушиваясь к приглушенному шепотку:
– Ты что же, серьезно увлеклась этим несчастным?
– Да нет, просто жалею.
– Тогда к чему такое внимание?
– Больно смотреть на его страдания, хочется, чтоб человеком стал…
– Голубушка, горбатого могила исправит.
– Не знаю, не знаю, отозвалась она, – но надо же как-то помочь.
Нечаянно обернувшись, встретилась с ним взглядом. Он, как малый ребенок, глазами просил у нее пощады, умоляя не предавать. Она смутилась, порозовела и, как бы оправдываясь, мысленно ответила: «Постарайся понять, постарайся простить…» Наступило замешательство. Так бывает, когда делают что-то неподобающее, но и не сделать этого тоже нельзя. Всем становится стыдно, неловко.
Надежды на личную жизнь у него уже более не имелось. Наступили на горло песне… В это время из окна одного из домов раздалась частушка:
Тебя люблю, тебя люблю,
Но толку в этом что?
Тебя зову, тебя ловлю –
Худое решето!
Она звучала, как насмешка. Сама судьба высмеивала его! Николай побледнел и резко устремился прочь.
А ночь тихой робкой птицей облетела всю землю и, уставшая, расстелилась у его ног. Мысли будоражили голову, сердце: «Как хорошо, понял – это не мое, мы чужие. Как хо-ро-шо…» Он ощутил сильную слабость, головокружение. Захотелось напиться. Уже не понимал – куда идет. Смутно – серая ночь спрятала от него все видимое. Николай плюхнулся на землю – сил не было. Послышались жидкие надтреснутые всхлипывания. Они напоминали звуки, которые издают улитки, давимые ногой. Наконец наступило затишье. Стал накрапывать монотонный дождь, словно выбалтывая некую тайну. Сначала тихо и осторожно, потом – быстрее, безудержнее.
Мир для Николая окрасился в размытые блеклые тона. Он уже не замечал буйную красоту природы, возненавидел всех и вся, особенно женщин. «Смеются, издеваются они да и только. Никому я не нужен, нет счастья в жизни». Как легко людям рвать друг с другом! Как нелегко душам расставаться!
Первое время ноги сами приводили к окнам ее дома и он тосковал. Боль острыми шипами впивалась в сердце. Запил с лютой свирепостью, вымещая на самом себе сильное отчаяние. О, эта извечная русская кручина от простора душевных мучений и злого вихря одиночества!..
Иногда сквозь боль и страдания прорывались светлые воспоминания детства. Они согревали. Память рисовала, как некогда они с отцом, матерью и старшей сестрой уходили в лес погулять. Утомившись, разводили костер и на язычках пламени жарили кусочки сала, нанизанные на кончик веточки. В углях пекли картошку. Было так вкусно, что при одном воспоминании урчало от желания поесть той пищи; хотелось ощутить запах беззаботного детства, почувствовать на лбу поцелуй матери. Дома вечерами она читала ему книги. После он брал ее руки в свои и гладил, приговаривая:
– Мои дорогие рученьки, натруженные, неугомонные.
Она и умерла у него на руках. Склонила голову ему на плечо и скончалась, как птенчик. Со смертью матери ушло его счастье, начались мытарства…
Из храма его выгнали. На дворе – вновь зима. Спал где придется: в подъездах, подворотнях. В одно воскресное утро упал в ноги настоятелю и попросил простить. И его, как всегда, пожалели: на улице лютый холод, вид у него больной, жалкий. Контроль же над собой Николай потерял. Однажды застали его у вскрытых церковных ящиков. Он валялся рядом, из карманов сыпалась мелочь. И произошло то, что должно было случиться – поклевал воробушек всю поросль и надсадился… Дошло до туберкулеза. Немного подлечившись, убежал из больницы. Но все-таки испугался, некоторое время не пил. И вновь очередной срыв.
Обычно, когда его бранили или выпроваживали из храма, всю свою злость он срывал на батюшкиной машине – бил ее по колесам ногой и она издавала жалостливо – пугающий вой. Он опустился. От него уже исходил неприятный запах за несколько метров при приближении. Некогда карие, глаза превратились в кровавое месиво, щеки почернели, он иссох. При ходьбе его заносило из стороны в сторону. Одежда висела клочьями. Жизненная мука не кончалась. Бог обращался к нему с призывом, но не имелось сил приблизиться. Бездонной оказалась та пропасть, в коей он находился по немощи, отчаянию. Будто сквозь густой колючий кустарник продирался он к добру, свету, любви. Но весь надломленный, искореженный застревал в его колючках.
Как-то он сидел в приделе церкви, в уголочке, свесив голову на грудь, ничего не понимая, ни на что не реагируя. Вызвали скорую. Отвезли в диспансер с новой вспышкой туберкулеза. Работающие при храме навещали его, носили еду, лекарства, духовную литературу.
Батюшка навестил Николая в больнице и попросил прощения за то, что ссорился с ним. Больной заплакал и попросил прощения у батюшки, исповедался, причастился. Лицо стало неузнаваемым – возвышенным, осененным Божьей благодатью. Милость Господня коснулась его души…
А весна в тот год была такая буйная, неукротимая – дух захватывало. Сочная гибкая зелень с любовью вписывала живую поэму в страницы жизни. Нерукотворное море царственной зелени, видневшейся из окна, будило душу, обнадеживало, успокаивало. И когда второй раз в больнице посетил его батюшка, он прошептал:
– Если б мне встать и выйти в поле, поцеловать землю, обласкать воздух, ее овевающий, сказать спасибо Богу, жизни…
Иногда он пытался даже философствовать. Как-то обратился к сестричке с легкой грустью:
– Тихо-тихо лежу. И все-таки мухи кусают. Вот так и человеческая жизнь.
Он уже не вставал. И все читал Евангелие и Псалтырь. Утомившись, лежа у открытого окна, попросил:
– Сестричка, почитай стихи…
– Хорошо, слушай:
Весна и зелень, воздух пряный
В большой вселенной голубой.
Все дышит негой без изъяна,
Все движется мечтой живой.
Есть Бог, есть счастие и солнце,
Сомненья в жизни уничтожь
И посмотри – на самом донце
Души – еще осталась дрожь
От покаяний и волнений,
Восторгов и горячих слез.
Пьянит, волнует дождь весенний
И обновляется средь гроз.
Господь, душой к Тебе взываю –
Нет твердости в моей руке,
Но Ты поймешь, я это знаю,
Сюда явилась налегке!…
– Как добр Господь, сотворивший такую красоту, и как все это я любил! А на улице как сейчас хорошо, – улыбнулся и шутливо добавил, – знаете, тонкая-тонкая ветка березы больно хлестнула меня по лицу…
Уже перед смертью вновь подозвал сестричку и попросил:
– Побудьте со мною немного.
Она присела рядом на стул.
– Когда я умру, то сольюсь со своей самой недосягаемой мечтой, верите?
– Верю.
Он просиял и добавил:
– Живите здесь на земле долго-долго… но по заповедям Божиим…
– Да-да, – прошептала она упавшим голосом. И показалось – тысячи иголок кольнули ее в сердце.
Вскоре он умер. В гробу выглядел облагороженным, умиротворенным. В храме его отпели. Отслужили панихиду. И когда читалась разрешительная молитва, из глаз усопшего покатилась слеза длинной блестящей серебристой струйкой. Присутствовавшие вздрогнули.
– Смотрите, смотрите, он плачет, – раздалось вокруг.
– Видно над своими грехами.
– Никто его не любил, несчастного горемыку…
А одна бабулька добавила:
– Душа – это вместилище любви к людям, а у нас – это вместилище любви к себе…
С тех пор на каждой литургии молятся за Николая, как за одного из своих, близких…
© Copyright: Розена Лариса, 2024
Свидетельство о публикации №224031800941