Шукшин больше молчал. Я время от времени взгляну в его сторону, а он все смотрит на Шолохова. Никогда не забуду этого взгляда, как он смотрел. Как будто что-то для себя открывал. Потом он говорил, что Шолохов заразил его своим образом жизни.
"Тихий Дон" бурно подхватил меня и не отпускает до сих пор и вряд ли пожалеет. Читал роман три раза. Первый раз в школе мельком, не осознавая того, чего коснулись глаза, так, чтобы хоть знать о чём на экзаменах по литературе. Второй раз в госпитале, было время прочувствовать роман афганским опытом. Уходил в книгу целиком, по-новому ощущая ритм, биение жизни в перелом времён. Врачи на обходе беспокоились, что реакции мои заторможены, но я то знал - это Шолохов. Я продолжал слушать его, не мог больше ни на чём сосредоточиться.
И полностью "Тихий Дон" покорил меня во ВГИКе. Я ощутил всем своим существом, что мне посчастливилось родиться малой частью русского мира. С ужасом откликаюсь на вопрос: "А если бы ты родился не здесь?" - отвечаю - это страшно представить.
Статья Жукова Ивана Ивановича опубликована в газете ПРАВДА пятница, 20 мая 1988 года:
ЦВЕТЫ ОТ МАРШАЛА
В последние часы своей жизни Михаил Александрович Шолохов, с трудом произнося слова (рак горла), попросил жену поставить пластинку с песней «В лесу прифронтовом». Когда сквозь шорох и шум старой записи услышал: «И что положено кому, пусть каждый совершит!», тихо сказал: «Да, правильно. Вот так...»
Мария Петровна сняла пластинку и заплакала...
Они познакомились в двадцать первом году (1921 г.). Давно. А для нее как будто вчера. Годы, дни, часы, прожитые с дорогим человеком, не прошли и никогда не пройдут, пока она жива. Я это почувствовал сразу же, с первых минут встречи в Вешенской с Марией Петровной.
Мы начала разговор с любимой темы женщин-матерей — с детей и внуков. Заметил, что она называет детей так, словно они еще бегают малышами где-то рядом, во дворе. Все четверо: Светланка, Сашка, Мишка, Маша. Такова память матери. А между тем Светлана Михайловна и Мария Михайловна — литераторы, редакторы издательств. Светлана живет в Ленинграде, теперь уже на пенсии. Мария, младшая дочь Шолоховых, — в Москве. Александр Михайлович — кандидат биологических наук, работает в Никитском ботаническом саду в Ялте, а Михаил Михайлович — философ, тоже кандидат наук, живет в Ростове. У всех семьи, дети...
Мы разговариваем в том самом доме, что стоит на берегу Дона и который знают повсюду — хотя бы по открыткам или фотографиям в книгах о Шолохове. Все сохраняется так, как было при нем: строгий кабинет на втором этаже, библиотека, приемная, столовая. Чувствуется, дом не остыл, хранит привычное тепло и свет. Словом, живет. Непривычна лишь тишина. Михаил Александрович любит уединение и тишину ночью, в часы работы. А днем этот дом был полон жизни. Знал паломничества и даже нашествия званых, а чаще незваных гостей. Иным казалось, что книги являются на свет без всякого труда, как их болтовня. Не секрет: такта и культуры общения с талантом нам часто недостает.
...В саду, у самой реки, могила писателя. Она проста, без претензий, как и его жизнь. Глыба из гранитного камня у изголовья. Живые цветы, даже зимой. Вешенская — центр музея-заповедника М. А. Шолохова. Едут сюда со всех краев, из дальних и близких стран.
Мария Петровна почти не покидает этот дом. Его построили после войны, а это особая семейная история.
Шолохов был не из тех литераторов, что радуют читателей каждый год новой книгой. Требовательность к себе он вывел почти за пределы возможного. А порядок выплаты гонорара был и остается таков, что при переиздании книг, скажем, «Тихого Дона» и «Поднятой целины», даже огромным тиражом, вознаграждение писателю падает в прогрессии поистине геометрической. Могу сказать, что, если бы не было специальных решений ЦК КПСС и Совета Министров СССР о выплате Шолохову гонорара при переиздании собраний его сочинений, писатель предстал бы нищим в сравнении с каким-нибудь популярным эстрадным композитором или создателями бесконечных детективных историй.
Говорю это вот к чему. Послевоенный дом Шолоховых был построен на средства ЦК партии. Но это был не дар, а лишь необходимая помощь. Тогдашний управляющий делами ЦК ВКП(б) Дмитрий Васильевич Крупин при каждой встрече с писателем напоминал ему с грубоватой иронией:
— Ну что, казак, когда отдашь деньги?
— Должен — не скрою, отдам — не скоро,— весело отвечал Шолохов.
Но шутка шуткой, а к долгу относился серьезно. Переживал, что не может отдать его сразу. В тот день, когда выплатил все, ликовал, сиял радостью, как ребенок.
Сейчас со стороны кажется, что писатель при его всенародной известности мог бы воспринять эту помощь как нечто полагающееся ему по праву, поскольку считался и на самом деле был пострадавшим в годы войны. Шолоховы остались тогда без крова. Дом был разорен, погибли богатейшая библиотека, бесценные архивы. Во время бомбежки Вешенской писатель и сам едва не погиб. Мать, Анастасия Даниловна, при первом налете была у соседей, а чуть стихло, побежала к дому, и на глазах сына в какие-то секунды ее не стало.
Начались скитания семьи Шолоховых по дорогам войны. Жили и в Николаевке, за Волгой, и в Западном Казахстане, в поселке Дарьинском, и снова на Волге, в Камышине. Мария Петровна одна с четырьмя детьми, а отец, как все чаще называла в семье Михаила Александровича, — на Фронтах, в окопах, где безопасных мест не бывает. Только по статьям в газетах да из нечастых писем узнавали, что жив.
Его редкие, наперечет, приезды к семье с фронта были словно добрый знак судьбы. Именно в тот час, когда случалась беда и Мария Петровна порой не знала, что делать. Чутье, что ли, у него было такое, а может, просто вся жизнь в дни войны была так переполнена страданиями, что каждая подобная встреча казалась чудом и запоминалась навсегда.
...Пока строился дом, жили почти все время в Москве. Спрашиваю:
— Не было мысли остаться в столице?
— Нет, не было. Городская жизнь Михаила Александровича утомляла, даже раздражала. «Город — не моя стихия», — говорил он. Мы ведь и в молодости уехали из столицы, а могли остаться. Два сборника рассказов готовились к выходу. Уже все видели, что он человек в литературе не случайный. Только не поймите, что говорю это кому-то в укор... Но все лучшее он написал в Вешенской.
Наверное, вы знаете, что у нас был Василий Макарович Шукшин. Фильм тогда снимали «Они сражались за Родину», и вот приехала к нам съемочная группа. Здесь, в столовой, сидели, беседовали, но говорили другие. А Шукшин больше молчал. Я время от времени взгляну в его сторону, а он все смотрит на Шолохова. Никогда не забуду этого взгляда, как он смотрел. Как будто что-то для себя открывал. Потом он говорил, что Шолохов заразил его своим образом жизни. И, кажется, намеревался уехать на родину, в Сростки, жить там. Случилось бы так, а может, по-другому, не знаю, но он говорил об этом.
— Мария Петровна, а ведь Шукшин не первый испытывал такое чувство. Еще до войны талантливый писатель Иван Катаев (он погиб в 1937 году) написал статью «Искусство социалистического реализма». В ней он очень хорошо отзывался о романах «Последний из удэге» Фадеева и «Степан Кольчугин» Василия Гроссмана, считая их лучшими книгами тех лет. В статье есть и такие слова: «Шолохов единственный из нас, кто, по-моему, живет так, как нужно, а иногда мне кажется, что он один работает за всех нас». В том и ваша заслуга.
— Ну какая моя заслуга... Мы просто понимали друг друга. Где ему лучше пишется, там нам и жить. Он как-то сказал: «Как хорошо, Маруся, что мы одинаковые». А в шутку на золотой свадьбе предложил тост. «Учитесь, дорогие друзья, пятьдесят лет прожили мы с Марией Петровной а ни разу не разводились».
— Совсем не было ссор, обид?
— Почему же, были и обиды. Но надо сказать, что у него был хотя и твердый, но отходчивый характер. Вот что-нибудь произойдет, скроется у себя наверху, в кабинете, а минут через пять, слышу, спускается по лесенке, начинает рыться в книжных шкафах. Потом зовет: «Маруся, ты не знаешь, где эта книга?» Подхожу и вижу, что она у него перед глазами. «Вот же», — говорю. «Ты смотри, молодец, как ты умеешь сразу найти. Нет, ты молодец». Ну, можно ли после этого обижаться?
Иногда, бывает, придет соседка, вид расстроенный, а то даже в слезах: муж не с той ноги встал, не знаешь, как и угодить. А я и предположить не могла, чтобы мой муж встал не с той ноги. Не любил нытья, тяготы переживал почти всегда в одиночку.
«Ни у одного писателя я не видела такого презрительного отношения к деньгам»,— замечала Евгения Григорьевна Левацкая, друг Шолохова, член КПСС с 1903 года, которой он посвятил рассказ «Судьба человека». Эта оценка дана молодому Шолохову в конце 20-х годов, но, как оказалось, Евгения Григорьевна подметила глубинное качество характера писателя. Его действительно отличало последовательное бескорыстие. Всегда, во все годы.
Из трех литературных премий — Сталинской (Государственной), Ленинской, Нобелевской — на себя не израсходовано ни копейки: всё отдано в фонд обороны, на строительство школы, больницы. Мария Петровна испытывала только чувство гордости от этих поступков.
— После войны в станице жилось тяжко,— продолжает Мария Петровна.— Кто только к нам не приходил за помощью! Чаще всего вдовы. Они от зари до зари в поле, а дети разутые, раздетые. Засуха такая стояла, не приведи господь.
Я всегда покупала вещи про запас. И все отдавала, а если могла, то и деньгами помогала. Раз Михаил Александрович на охоту собрался, спрашивает: «Маруся, а где мой охотничий костюм?» «Так мы ж его отдали»,— говорю. Засмеялся: «Надо же, а я забыл. Ну, не велик барин, обойдусь».
Но что огорчало Михаила Александровича: когда люди стали жить хорошо, в достатке, изменилась интонация писем. Помню, один человек так писал: «Я построил дом, теперь мне нужна машина, пришлите денег, вам это ничего не стоит — вы же миллионер». Шолохов отвечал резко: «Я такой же миллионер, как ты римский папа».
...Разговор зашел о том, откуда родом Мария Петровна, как познакомилась с Шолоховым. Родилась она в станице Букановской. Отец у Марии — станичный атаман со звучной, размашистой фамилией Громославский. Петр Яковлевич Громославский слыл в станице за человека строгого, но доброго и честного. В их доме обосновался слаженный трудовой быт. Без дела не сидел никто — ни сестры, ни братья. Чуть подросла Маруся, как за ней по дому уже свои обязанности: летом встать на зорьке, подоить двух коров, выгнать в стадо. Делала все с охотой, легко, весело. О таких говорят: «умелица».
Училась в станице Усть-Медведицкая (теперь, город Серафимович), в епархиальном училище, которое приравнивалось к женской гимназии, только с дисциплиной было здесь построже да образование пошире. Еще и сейчас может прочитать стихи на французском языке и вообще сохранила память образованного человека, способность дать комментарий какому-то общественному факту, ничего не упрощая, трактуя по-своему, оригинально. Её знаниям позавидовал бы иной филолог-лингвист.
После Октября отец Марии Петровны пахал, сеял, жил своим хозяйством. В битвах гражданской не участвовал, однако к декретам Советской власти относился с доверием. Мария учительствовала в станице. Однажды в их доме расквартировался весь затянутый в кожу комиссар по фамилии Малкин, впоследствии, в тридцатые годы,— работник ОГПУ. Он прибыл в станицу с репрессивными целями, имея с собой заранее подготовленный список лиц, подлежащих расстрелу.
Как-то подзывает к себе отца Марии (дочь тоже была в горнице), говорит:
— Слушай, кто такой Громогласов Петр Яковлевич? «Все враги налицо, а его не могут найти. А он, у меня первым в списке.
Отец чуть побледнел, но ответил твердо:
— Громогласова у нас в станице нет. Тут ошибка вышла. Есть Громославский. Это я.
Малкина взорвало:
— Как — ты? Выходит, я живу на квартире врага Советской власти?
Тут же вызвал двух станичных коммунистов и давай распекать. А те не из робких были, в рот самодуру не смотрели:
— Если такой человек подлежит расстрелу, расстреляй и нас.
В третьей книге «Тихого Дона» говорится об этом Малкине и подобных ему «героях» произвола и беззакония, прямых виновниках Вешенского восстания.
...В ревкоме станицы Букановской Мария Громославская была одно время в подчинении у продкомиссара Михаила Шолохова: она с ее отличным почерком заменяла машинистку, работала кем-то вроде делопроизводителя. Шолохов ходил с прозвищем «хитроумный Одиссей». Он и в самом деле выделялся среди ровесников необычной серьезностью, сосредоточенностью и какой-то невероятной уверенностью в себе. Уже через месяц-два Мария и Михаил поняли, что созданы друг для друга.
Правда, родители Марии Петровны не сразу согласились на свадьбу с Шолоховым. Всем нравился он Петру Яковлевичу — и умом, в серьезностью, а все-таки его смущало, что молодой человек не на базу, не за плугом ищет свою долю, а где-то за пределами даже донской земли. Серьезно ли это?
Но и в молодости Шолохов был великим упрямцем, целеустремленным человеком. Если уж решил что, то добивался своего. В зимний снежный день обвенчал в церкви Петр Яковлевич Михаила я Марию. А после свадьбы молодые супруги уехали в Москву осуществлять свою мечту. Михаил Александрович сразу же сказал жене:
— Поступим таким образом. Я днем буду работать, вечером писать рассказы, а ты переписывай и относи в редакции.
Так и стала жена у юного писателя и секретарем, и машинисткой, и курьером.
Жили впроголодь, в комнатушке, но хорошо, с ожиданием радости. Шолохова печатали. И настал час, когда он сказал:
— Собираемся, едем домой. Задумал я роман написать, Маруся. Здесь не напишешь. Суеты много.
Уезжая на родину, с собой увозили целую библиотеку книг историков революции и гражданской войны, суждения которых еще не отягощались догмами культа личности, воспоминания командиров Красной Армии, партийных работников, а также мемуары участников вражеского белогвардейского движения, широко тогда издававшиеся.
С «Тихим Доном» пришло к Шолохову всеобщее признание. По всей стране. За рубежом Горький воскликнул, прочитав первые книги: «Анафемски талантлива Русь». Но в чистые голоса признания стала врываться и едкая зависть, а то и клевета. В октябре 1929 года Шолохов писал Александру Фадееву:
«А то ведь так, только ты за перо, а нечистый тут как тут: «А ты не белый офицер? А не старуха за тебя писала романишко? А кулаку помогаешь? А в правый уклон веруешь?
В результате даже из такого тонко воспитанного человека, как я, можно сделать матерщинника и невежду, а еще меланхолию навесить ему на шею».
В этом письме больше молодой дерзости, чем горечи. Он мог опровергнуть ложь каждой новой страницей, каждой новой, более совершенной главой. Третья книга «значительнее второй, лучше сделана», — приходит к выводу Горький. Он успел прочитать и главы четвертой книги, заметив: «Но не все у вас плохо. Не все плохо. Вот «Тихий Дон» — это уже настоящая вещь».
В те годы в жизни Шолохова были недели и месяцы, когда перо и письменный стол писателя сиротели в тишине, а он, почерневший от зноя и горя или обожженный студеными ветрами, метался по станицам, силясь помочь людям выйти из «котлована» страданий. Факты свидетельствуют: в то время на северном Дону не было государственного деятеля столь же правдивого, смелого и человечного, как Шолохов. В двадцать девятом году, возмущенный бесчинствами местных властей в отношении труженика-середняка, Шолохов пишет с гневом и болью:
«Надо бы на густые решета взять всех, вплоть до Калинина: всех, кто лицемерно, по-фарисейски вопит о союзе с середняком и одновременно душит этого середняка».
Третья книга «Тихого Дона», как свидетельствует Мария Петровна, поначалу не задумывалась в таком объеме. Как видно теперь, Шолохов писал ее и в «назидание вождям», пережив трагедию великого перелома. Он как бы говорил: «Вот что может произойти, если не будем считаться с такими характерами, как Григорий Мелехов, если в людях будем видеть стог сена, безликую массу, а не личность — думающее, страдающее человечество».
В голодный тридцать третий год слал телеграммы Сталину об ужасном бедствии на Дону, добился, чтобы приехала специальная комиссия ЦК, а затем пришла помощь. Не будь Шолохова, не выжили бы многие его земляки. Думаю, уже поэтому имя писателя должно быть вписано в историю партии как деятеля истинно ленинского типа, действовавшего без страха и сомнения во имя людей.
Мария Петровна вспоминает:
— Помню, как в 1937 году возвращались в станицу из Москвы Михаил Александрович вместе с нашими местными руководителями Луговым Петром Кузьмичом и Логачевым Тихоном Андреевичем. Михаил дал телеграмму, что все в порядке, будем тогда-то. Он буквально вырвал их из «рукавиц» Ежова. Вырвал у смерти. И вы знаете, что получилось? Никто вроде бы, кроме нас, и не знал об этой телеграмме. Но, наверное, на радостях сказала кому-то, тот другому, словом, вышла встречать их вся станица. У всех такое настроение было хорошее. Настрадавшиеся в ежовских застенках Логачев и Луговой плакали. А казаки подходили к Михаилу, жали, руку, я видела в их глазах теплоту благодарности.
Не знаю, что было бы и с самим Михаилом, если бы тогда в Москву, на прием к Сталину он поехал через Миллерово. Там его уже поджидали ежовские подручные. Это я ему посоветовала запутать следы и ехать на Михайловку. Они спохватились, да поздно, когда Шолохов уже подъезжал к Москве.
Прошу Марию Петровну рассказать о последних годах жизни Михаила Александровича.
— Болел он тяжело, но держался стойко. Даже врачи поражались: «Как он терпит!» Перенес два инсульта, диабет, потом рак горла. Иногда поднимался в кабинет, писал. Но чаще всего рвал написанное. Я говорила: «Миша, ну пусть полежало бы, может, и понравится после». «Нет, Маруся, плохо»,—отвечал. Огорчила его книжка «Стремя Тихого Дона», изданная в Париже. Там был объявлен соавтором «Тихого Дона» какой-то Федор Крюков. Огорчало его, что наша печать никак не реагирует на всю эту ложь. А вы думаете, мне легко было? Я каждую строчку переписывала, печатала, переживала. Это все родное, близкое. Мы обрадовались, когда к нам приехал норвежский литературовед Гейр Хетсо. Он опроверг эту версию современными методами, с помощью компьютеров. Его статья переведена на русский. Я кусочек зачитаю. Посмотрите, что он пишет:
«Если представить себе путь двух писателей к «Тихому Дону» как скромное крыльцо к величественному зданию, то очевидно, что Крюков со своей высокой повторяемостью лексики и небогатым словарем находится еще на самых низких ступеньках. Как видно из рисунка, поздний Крюков соприкасается только со второй частью романа, между тем как у раннего Крюкова вовсе нет точек соприкосновения ни с одной из проанализированных частей. Зато Шолохов уже в своих первых рассказах соприкасается со всеми частями романа, и, работал над первой книгой «Поднятой целиной», он показывает ту же низкую повторяемость и тот же богатый словарь, который он незадолго до этого продемонстрировал в первых частях «Тихого Дона».
Ученый делает вывод:
«По-видимому, для того, чтобы спасти гипотезу об авторстве Крюкова, нужно перешагнуть все пределы вероятности».
Конечно, разумом мы понимали, что это все вздор, несерьезно, а все-таки неприятно. Ну, словно на чистую белую скатерть плеснули чернилами. Так и здесь.
До конца дней любил, когда в дом съезжались дети, внуки. Летом у нас тут как дом отдыха. Кстати, Михаил Александрович один только раз ездил по путевке в санаторий. Он был хорошим отцом. Когда дети были маленькими, очень часто бывал в школе. Чуть что: «Мать, я в школу схожу». «А что случилась?» — спрашиваю. «Ничего не случилось,— говорит,— схожу, посмотрю». Пойдет, выступит в классе. Детвора его любила. У нас их во дворе было, как грачат. Вы знаете, мне кажется, наши дети, пока учились, не до конца сознавали, что Шолохов, которого они изучают в школе, это их отец. Он никогда не говорил: «Я писатель». Тем более: «Как здорово я написал». Всякое хвастовство презирал. Был строг, но пальцем не тронул никого из детей.
Любил, чтобы я была дома. Пойду куда-нибудь к знакомым на часок какой-то, так он заспрашивается: «А где это наша мать? Любит шляться». «Да она же только ушла»,— говорят ему. В последние годы старалась почти никуда не выходить. Сяду у кровати, начинаем читать или вспоминать. Теперь проснусь ночью, лежу и думаю: неужели правда, что его нет?..
В июне 1945 года, после парада Победы, был устроен правительственный прием. На нем присутствовали лишь две женщины: Долорес Ибаррури, испанская революционерка, мать Героя Советского Союза, командира пулеметной роты Рубена Ибаррури, погибшего в бою, и русская женщина, мать четверых детей, жена писателя-фронтовика Мария Петровна Шолохова. В какую-то минуту к ним направился маршал Рокоссовский с двумя прекрасными розами и вручил их. (Иван ЖУКОВ) Вешенская — Москва.
Несмотря на то, что проект "Родина на экране. Кадр решает всё!" не поддержан Фондом Президентских грантов, мы продолжаем публикации проекта. Фрагменты статей и публикации из архивов газеты "ПРАВДА". Просим читать и невольно ловить переплетение времён, судеб, характеров. С уважением к Вам, коллектив МинАкультуры.