"Данный рассказ был опубликован со слов Алексея Вишни в 2008 году. И транслирует только его историю и интерпретирует все события с его точки зрения."
Спустя неделю, после гибели Виктора, меня навестили ребята из группы Кино. Они поставили себе задачу собрать, по возможности, все старые записи, чтобы их… уничтожить. Ребята понимали, что на волне трагических событий многие захотят погреть руки на неликвидных материалах, признанных таковыми самим автором. Был у меня такой материал. Правда, те песни, которые подвисли у меня на полке, были вполне юзабельны, по сравнению со многими другими неликвидами, разбросанными по домам «квартирников», неизменно пишущих и тиражирующих всех, кто у них выступал. Наверное, этот факт и привел Каспаряна с Тихомировым ко мне. Они понимали, что на выпуск посмертных материалов, мои записи у пиратов значатся в списке, как номер один.
Три года я хранил эти записи, не сделав с них ни одной копии. Это было по правилам: материал не был признан готовым, он был брошен на пол пути по целому ряду причин, одна из которых совсем банальна: мы просто выросли из тех технических условий, которыми я располагал. «Зачем же уничтожать? Давайте спрячем подальше, а там посмотрим», – пытался я возразить, но тщетно. – «Виктор не хотел, чтобы эти записи были кем-то услышаны, кроме нас, понимаешь? Воля Виктора – закон».
Я отдал им оригинал, который склеил, смотав с катушек все болванки, и все-все полуготовые произведения, которые были у меня. Ровно через две недели эти записи были в коммерческих ларьках, а спустя ещё месяц вышла на «Мелодии» LP, одна из сторон которой, содержала мои неликвиды. Резонно решив, что акция по изъятию этих записей была направлена вовсе не на то, чтобы абстрактный гражданин не услышал этих песен, я обиделся. Понимал, что это было сделано для того, чтобы конкретный Вишня не успел получить с этого ни копейки, в качестве владельца фонограмм.
Никто ж не знал, что я отдал «Группу Крови» Москве «за так» – за 5 километров ленты BASF SPR-50, на которой бесплатно записывал всех. Все ж думали, что, распространив альбом по всей стране, я безумно тогда обогатился. Вот и решили, наверное, меня немного наказать.
Я хранил эту обиду, показывал пластинку «Неизвестных песен» своим друзьям и рассказывал, как это произошло. Друзья сочувствовали мне. Они знали, что мой концерт стоит одну тысячу рублей, и именно в этом причина моего благополучия, а не в чём-либо другом.
Выступая по городам и весям, я пригласил в свой коллектив художника Андрея Столыпина, к которому всегда испытывал самые лучшие чувства. Под арт-руководством Масика мои концерты всегда были аншлаговыми и проходили очень удачно: он так ставил свет, что даже моя попса звучала тяжёлым роком. До гастрольных туров со мной, Масик работал в группе «Алиса». Он придумал роскошный логотип – красную букву «А» в виде звезды на чёрном фоне. Масик нарисовал для Алисы великолепный задник, который так у него и остался. На его фоне потом выступал и я.
Однажды Андрей позвонил с интересным предложением: в Москве к его другу и администратору «Алисы» Славе Батагову обратился южно-корейский олигарх с просьбой – найти первоисточник фонограмм группы «Кино», чтобы можно было с ним договориться о выпуске LP в Японии. «Ну не к Марьяше же его везти, правильно? – резонно заметил Масик, – лучше всего это сделать с тобой». Речь шла о четырёх тысячах баксов, шестьсот из которых, я должен был отдать Славе.
Все понимали, что Марьяна не имела на мои записи никаких моральных прав, тем более что в материале, интересовавшем корейца, нет её текстов, в отличие от других альбомов… она ни разу не присутствовала на записи. Вдобавок, в то время, когда мы работали, Виктор из дома ушёл, ночуя то у Гурьянова, то у Каспаряна, то у меня, а то и вовсе в Тимуровских сквотах, где все спали в навал, травя перегаром блох. Марьяна не имела к этому отношения…
На душе моей было неспокойно. Отношением ребят из «Кино» я очень дорожил, невзирая ни на какие обиды, я их уважал и не хотел никаких скандалов. Томим терзанием, я позвонил Каспаряну и договорился о встрече. Он пригласил меня в сквот на Фонтанке, где в отдельной отремонтированной квартире жил Юра Гурьянов прямо над легендарным местом, где братья Хаас устраивали первые в стране rave-party. Встретил Новикова, он обрадовался, спросил куда я. Узнав, что к Густаву, проводил меня к ним. Каспярян уже был там.
Тимур забил здоровенный косяк, мы встали в круг.
– «Вот тут, какое дело, товарищи рок-звёзды, – помпезно начал беседу я. Хочу с вами обсудить один важный гипотетический момент. Помните ли вы такой альбом «Это не любовь»?» – «Ммм, – ну, что-то смутно… Гуслик, ты помнишь этот альбом?» – спросил Каспарян. – «Я на нём не барабанил, – гордо отвернулся Гурьянов, – там же Вишня всё программировал… хуёво, между прочим, запрограммировал».
Густав держал на меня старую обиду и разговаривал со мной подчёркнуто сухо, стараясь не смотреть в мою сторону. – «А ты бы сам чаще бы приезжал на запись, и всё. Где ты был, когда писались у Вишни?» – Юра встал на мою защиту. – «А что толку было ехать, когда в своей драм-машине разбирался только он. Вот он и программировал, а я участвовал в ментальном плане».
В воздухе повисла пауза, мы уже почти докурили Тимуровский косяк.
– «Ладно, короче вот тут как, – продолжил я. Представим себе, что некий гражданин обратился ко мне с предложением дать 4000$ США за выпуск альбома «Это не любовь» на грампластинке». – «Та-ааак…» – «И дело будет в Японии. Как вы к этому отнеслись бы?» – «Ой, мы отнеслись бы к этому с большим вниманием и непритворным интересом», – Каспарян улыбаясь, затушил сигарету. – «Как бы мы поделили деньги, если бы такое, вдруг, произошло»? – задал я свой сакраментальный вопрос. – «Очень просто: сколько ты там говоришь? Четыре? – Юра стал загибать пальцы, – одну мне, правильно? Затем Юрику, – он посмотрел на Гурьянова, – потом Саше Титову неплохо бы одну или Игорьку, ну и Марьяше одну».
– А мне?? – я округлил глаза.
– А у тебя… тебе в Японию. Везёт же, поедешь в Японию, – Каспарян мечтательно посмотрел в белоснежный потолок с лепниной, – я всю жизнь мечтаю в Японию... и ведь была такая возможность: у нас как раз в августе контракт намечался.
Тут и Новиков подошёл, посмотрел на меня, понял: разговора у нас не получилось. Я от обиды готов был разрыдаться: «Что с тобой, Лёшенька, что произошло?» – Тимур по-братски приобнял меня за плечи. – «Да ничего, – ответил Юра, – накурился наш Вишенка, и все дела».
Я стоял среди них, как побитая собака. Дрожащим голосом молвил: «Да, ребята, что-то мне не хорошо. Злая у тебя трава, Тимур. Я должен подышать воздухом, поеду-ка я домой». – «Давай, Лёша, – Юра положил руку мне на плечо, – береги себя, будь осторожен».
Пока ехал домой, много думал. Я чувствовал себя сильно оскорблённым, да ещё людьми, которых искренне любил, для которых столько сделал, но… приехал домой, позвонил и дал согласие. Спустя десять дней Слава привёз мне билеты до Токио и обратно через Москву. Был вариант встретиться с покупателем в Сеуле, но мне был дан выбор, и я отправился в Токио.
Батагов – администратор «от Бога» – он всё предусмотрел. Слава сунул мне в чемодан экспортную бутылку «Зубровки» и наливку «Спотыкач». Я ещё взял полусладкого шампанского и туда же сложил альбом «Это не любовь». Чемодан у меня был большой-большой, с ним в 1962-м году мой папа вернулся из Америки. Спустя сутки, уставший от одиннадцатичасового перелёта из «Шереметьево-2» в аэропорт «Нарита», я ступил на японскую землю.
Аэропорт поразил меня своим великолепием, просто я ещё не видел парижского «Шарль де Голль», но мне тогда хватило. Озираясь по сторонам с открытым ртом, достиг зала выдачи багажа. Страшно хотелось спать – какой сон в эконом-классе… пассажиры разбирали свои чемоданы и быстро проходя паспортный контроль, растворялись. Я же стоял у транспортёра, и тщетно ожидал свой чемодан. Чемодана не было.
– Can you help me; I loose my luggage, – взмолился я на reception.
– In twenty minutes following flight from Moscow will come.
Может, на нём отправили мой чемодан, но это была лишь надежда, и она не оправдалась. Спустя сорок минут последний пассажир очередного борта из Шереметьево забрал свой багаж и на транспортёре одиноко нарезал круги какой-то чужой саквояж, за которым так никто не явился.
– «Are you assured, that this luggage is not yours?» – озабоченно вопросила девушка с раскосым взглядом и бирочкой с именем на левой груди, показав глазами на саквояж. Я готов был её загрызть. Ждать уже было нечего, и… некого. Судите сами: за полтора часа моих ожиданий, не было вообще никакого сигнала о том, что меня кто-либо встречает. Вдобавок, цель моего приезда осталась в чемодане. Там же где цивильная одежда, спиртное, зубная щётка, расчёска, любимая книга и оригинал.
Прошёл ещё один час. За это время я поседел на 20%. Багажа нет, оригинала нет, в кармане один рубль шестьдесят копеек, паспорт и обратные билеты… всё. А я даже не в Токио – аэропорт Нарита в часе езды от столицы. Голодный как чёрт, я сел на парапет из полированного камня и заплакал. Даже сигареты, и те кончились. Я просто не знал, что мне делать в такой ситуации.
Вдруг подбежал служащий. Он, держа в руках факсимильный документ с моим изображением, показывает мне: «Please, come to passport control, you are met by yours partners», а на выходе из таможенного терминала мне поклонились двое невысоких мужчин – один помладше, другой постарше. Я протянул им руку. Они очень извинялись, что попали в обеденную пробку. Узнав, что мой багаж утерян, заметив мокрый блеск в моих глазах, они успокаивали меня, как могли. Мы поднялись вместе в офис «Аэрофлота», чтобы сделать соответствующее заявление. Никого там так и не появилось, хотя мы прождали где-то с пол часа.
Мистер Бьорн был ровесником Виктора Цоя и чем-то даже напоминал его: такие же скаладочки в уголках губ, идентичная форма носа, глаз. Только кожа его была небесной чистоты, голубые глаза и маленький рост. Мистер Танаки был японец, почти вдвое старше. Он был нанят мистером Бьорном для организации нашей встречи. В итоге, мы плюнули, сели в такси и поехали в город.
Заселили меня в высотной гостинице Olympus, в центральной части города Токио, за 80$ в сутки. Мистер Бьорн поселился выше этажом. Договорились о встрече в ресторане на первом уровне, через два часа. Это как раз было время, чтобы привести себя в порядок… но: принимая ванну, я осознал, что мне нечем почистить зубы. Вытирая голову большим белоснежным махровым полотенцем, я подумал о том, что мне нечем даже расчесать свои длинные, до пояса, волосы. Не говоря уж о том, что мне нечего было курить. Когда я стал одеваться, с ужасом думал о том, что именно в этом дорожном тряпье, с не расчёсанной головой, я должен в скорости провести первые в жизни переговоры на международном уровне.
Кое-как расчесавшись растопыренной пятернёй, одёрнув старый, весь в катышках самосвязанный свитер с люрексом, я спустился в ресторан. Там меня уже ожидали мистеры Бьорн и Танаки, с ними спутница – красивая девушка из Москвы по имени Наташа, приглашённая Танаки в качестве переводчицы.
Наташа, дочь советского дипломата, так долго уже находилась там, что не знала ни о смерти Цоя, даже о его существовании до той поры не знала ничего: «Мы передали вашей компании «Аэрофлот» ноту, они должны очень быстро найти ваш чемодан», – успокоил меня мистер Бьорн. Давайте поужинаем, обсудим всё, не торопясь.
Нас усадили за инкрустированный чёрным стеклом сервированный стол, с большой ямой-дырой по середине. Официант принёс котелок с кипящим маслом и поставил его в этот проём. Жир продолжал кипеть – в ямке таился электронагревательный элемент.
В качестве еды нам принесли крабовый суп, рис, и главное блюдо заведения: на треугольном зеркале восемнадцать палочек, разложенные веером. На конце каждой палочки наколот съедобный предмет: ломтик кабачка, ломтик картошки, кусочек красной рыбы, кусочек белой, четвертинка лука-порей, креветка, маленький осьминог, кусочек баклажана, кусочек свинины, кусочек говядины, кусочек белого мяса птицы… Нужно было опустить палочку в кипящий жир, затем вынуть, остудить и отправить в рот.
Мы выпили саке, закусили супом, заели рисом.
Кореец интересовался подробностями нашей совместной работы. Спрашивал, на каком оборудовании мы работали. Я старался отвечать детально, рассказал какая у меня аппаратура.
Он спросил меня, почему Цою, как самой великой звезде нашей страны не дали нормальную студию для работы и не создали никаких условий. Я сказал, что в нашей стране большие студии дают только членам Союза Композиторов, а так же тем, кто исполняет песни членов Союза Композиторов. Нам оставалось набрать по сусекам старое оборудование, выпавшее у кого-то изо рта, и пользоваться этим. – «Я так хотел раскрутить его здесь, Алекс, – мистер Бьорн поник головой. И в Корее он мог бы стать номер один, даже на русском языке. Вся страна бы пела по-русски». – «Знаете, – отвечаю я, – незадолго до гибели Виктора у них намечался контракт в Японии…» – «Это был мой контракт, – ответил он. Я еще за год до этого пытался наводить мосты, но люди, с которыми мне пришлось об этом говорить – это совершенно невозможные люди».
Я попросил официанта принести сигареты. Извинился, чуть отсел от стола и задымил в сторону. Мне стало стыдно за киношный администрат. Очень хорошо себе представил, как грубо они его отшили: «Мне, право же, очень стыдно за своих соотечественников. Но поймите и вы: на них, отторгаемых музыкальной властью, – вынужден был выкручиваться я, – свалилась вдруг такая непомерная слава и народная любовь, которою трудно пережить без небольших отклонений в психике», – я покрутил пальцем у виска.
Принесли десерт: «Но спустя год, я вновь пошел на контакт», – оживился мистер Бьорн. – Вы записали 4 альбома «Кино». Значит, все они у вас есть? Могу ли я рассчитывать на них?»
Такого поворота событий я не ожидал. Немного подумав, отвечаю: «1983 года альбом не найти. Оригинал утрачен моими партнерами в Москве. Да и качество у него – совсем не то, что можно было бы записать на винил. Альбом 1985 года я вам привез. Альбом 1986 года я отдал группе «Кино» сразу после смерти Виктора по их просьбе – Виктор не хотел, чтобы этот альбом распространился. «Группа Крови» 1988 года принадлежит с потрохами Джоанне Стингрей, я так понял. Какое право я имею продавать лицензию на то, что мне не принадлежит?»
– «Alex, – обратился ко мне мистер Бьорн, положив руку себе на грудь и сделав еле заметный поклон, – my heart is your heart. I mean»… – тут он начал что-то быстро говорить переводчице.
– «Алексей, вы очень впечатлили его. Он вам хочет сделать кое-какое предложение, но скажет об этом чуть позже, я думаю уже без меня». – «Наташа, а как же я пойму его, он ведь практически не говорит по-английски,» – возразил я. – «Думаю тот язык, на котором он будет говорить, понятен каждому. Сейчас вы пойдете наверх, он хочет дать вам денег, причем намного больше, чем собирался».
– «Классно», – улыбнулся я мистеру Бьорну, затем спросил Наташу: «Вы точно не подниметесь с нами?» – «Нет, меня вызвали на два часа, и в семь я вас покидаю».
Мистер Бьорн внимательно смотрел на меня. Глянув на часы, он поблагодарил переводчицу и расплатился с ней в сторонке. Я пригласил их подняться ко мне в номер.
В номере мистер Танаки откупорил бутылку виски. Мистер Бьорн подошел к окну и задёрнул занавеску. Затем он вытащил из нагрудного кармана нераспечатанную сотню банкнот, приложил еще двадцать и сказал: «Алекс, здесь двенадцать тысяч долларов. От вас требуется только одно: приехать в Ленинград, сделать копии с оригиналов любых трёх альбомов «Кино» и передать для меня в Москве. Nothing more... Мы сейчас подпишем договор, и вы заберёте эти деньги».
И тут... я не знаю, что произошло. Может быть, в связи с багажными перипетиями, у меня случилось некое помутнение в голове. Верите, я до сих пор вспоминаю это с дрожью – отказаться от восьми тысяч долларов только потому, что мне это показалось не честно.
Твердо ответил мистеру Бьорну: «Я прошу прощения, но в нашем кругу такие вещи не одобряются. Понимаю, что в нашем деле репутация – ничто, мы все бедны, как церковные крысы, по большому счету. Но дать вам то, что вы просите, с моей стороны – чистое воровство. В некоторых странах за такое руки отрубают, я не могу принять вашего предложения. Готов распорядиться тем, на что дал письменное согласие по факсу».
Мистер Танаки переводил с английского на корейский. У него от изумления вытянулось лицо. Бьорн стоял, покачиваясь, и смотрел куда-то в угол. В воздухе искрилась гнетущая тишина. Я закурил сигарету.
– «Ну что ж, воля ваша», – молвил Бьорн. Давайте подписывать договор: «Лицензиат передаёт, а лицензиар принимает права на тиражирование альбома «Это не любовь» в странах южной Азии и Японии за четыре тысячи долларов США» – суть четырёхстраничного договора. Мы поставили подписи под тремя экземплярами многостраничного документа, и мне были выданы четыре тысячи. Когда Бьорн отлучился в туалет, мистер Танаки положил на стол счет за гостиницу. Я отдал ему двести долларов. Сороковник сдачи он отсчитал японскими йенами: примерно десять тысяч.
С этими деньгами я и вышел в город, чтобы купить расческу, сигарет, и еще после их ресторана я страшно хотел есть. Токио меня поразил: район, в котором меня поселили, был похож на один, огромных размеров, device. Всё сверкало вокруг и двигалось. Я проходил мимо магазинов – двери открывались автоматически. Подходил к рекламным щитам – они начинали что-то говорить, и на них менялось изображение. Редкие прохожие пялились на меня, как на диво.
В итоге двери очередного магазина услужливо распахнулись, и я вошёл вовнутрь. Это была аптека. Там я купил себе аспирин и противостатическую расческу, к которой не прилипали пряди волос. Затем набрёл на гамбургеры. Очень красивое заведение в розовых тонах, с голубо-розовой неоновой рекламой. Внутри был приглушённый свет, за столами сидели красивые девушки, стараясь не пялиться в мою сторону, и это давалось им с трудом.
Я сел за пустой стол, заказал два гамбургера и чёрный чай с сахаром. Пока выполняли заказ, я вышел в уборную, привести себя в порядок. Заведение имело всего один туалет, и судя по значку на нём – женский. Захожу: писсуаров нет, одни унитазы, да биде. С облегчением расчесался новой расческой. Слопал гамбургеры, выкурил сигарету с чаем и побрёл дальше. Выходя, присмотрелся к неоновой надписи. Там значилось: «Lesbos heaven. Girlburgers». – «Так вот почему они все косились на меня, – догадался я – они вычисляли мой гендер-фактор!»
Пройдя немного дальше, увидел табачный магазин. Купил там бумажек для самокруток и пачку сигарет Camel без фильтра. Хозяина удивил мой выбор.
Дальше уходить было стрёмно, ибо в кармане оставалось совсем немного. А банки уже все были, естественно, закрыты – пятница, поздний вечер.
По пути в гостиницу я сделал круг. Вокруг всё так пахло, сверкало, манило, а у меня три тысячи йен в кармане. Рядом с отелем стоял большой автомат, торгующий сигаретами, кока-колой, горячим шоколадом и кофе с молоком в алюминиевых банках. Я купил горячего кофе с молоком, выпил на месте. С собой захватил пару банок кока-колы, горячего какао и деньги закончились.
Поднялся в номер, закрутил в бумажку косяк и стал думать. Подержал в руках 3800. Здравая мысль забрать восемь тысяч так меня и не озарила. Наутро, мистер Бьорн улетел в Сеул ранним самолётом. Разбудила меня горничная: «Вам тут что-то принесли, сейчас к вам поднимется служащий».
Спустя несколько секунд дверь отворилась, и скромный мальчик внес в номер мой чемодан. Он весь был оклеен какими-то бирочками: Гонконг, Сингапур, Нарита, LED… я попытался представить себе его путь, открыл чемодан. «Спотыкач» откупорился и залил сладкой жижей все предметы, находившиеся там: брюки, рубашки, пиджак, футболки – всё было липкое и пахло дрожжами. Лишь только плёнка «Кино» была завёрнута в два пакета и совсем не пострадала.
Я позвонил Танаки – он уже был в курсе, что мой багаж найден. Его бесплатно доставили прямо в номер. К часу дня японец уже был у меня. Я передал ему ленту, подарил бутылку «Зубровки» и мы распили Шампанское. Он пригласил меня позавтракать в ресторан.
Заведение было очень технологичным: в центре стоял огромный стол овальной формы, по его периметру ползла узкая лента транспортёра, на которой могла уместиться лишь маленькая тарелочка. С потолка свисали длинные светильники. В центре овала повар ваял какие-то катышки. Помусолив их рукой, он выкладывал по две на тарелочку, а сверху что-то клал. Когда ко мне подъехала первая тарелочка, я всё равно с трудом мог понять что же там лежит. Это были суши. Только не такие здоровые, к которым привыкли мы, а в три раза меньше. На каждом блюдечке по две. Я вопросительно взглянул на своего спутника, он показал мне пример: полил соусом и отправил одну в рот. С трудом управлялся палочками, хотя накануне уже получил первый опыт. Вкусным мне это не показалось… сырая рыба, несоленый рис, пересоленный соус. Я ничего не понимал. Подъезжали новые и новые тарелочки, мой спутник поедал их друг за другом, а я – с опаской. Шутка ли – сырая рыба… кому рассказать.
Я спросил у Мистера Танаки, где можно поменять деньги. Оказалось, что нигде. Банки в субботу работают до часа дня, а в воскресение в 10 утра у меня самолёт. Что же делать?
Танаки спросил меня, какие планы. Я ответил, что нужно в музыкальный магазин, купить электрогитару. Он спросил, много ли для этого потребуется времени, – максимум час, – заверил я. – «Не проблема, – обрадовал меня Танаки. Ты выберешь всё, что тебе нужно, я заплачу с кредитной карточки, а ты мне отдашь американский cash!»
Мы сели в такси, проехали пару минут, и вот уже магазин. Зашел – мать честная! На стене в маленьком помещении висели сотни гитар… тысячи! Прислоняясь, друг к другу так, что не видно ценников, они поразили меня своим количеством и красотой. Их было – на любой вкус, для любого стиля музыки. Под левую руку, под правую. Серийные линейки представлены десятками пантонных оттенков. С блёстками и без. Глянцевые и матовые – какие хочешь.
С трудом водрузив крышу на место, я выбрал самую красивую печатку Charvel Jatson, выбирать комбиком не было времени. Она стоила 950$, уценённая до 750. Выбрал подлиннее шнур джек-джек, овердрайв, хорус, запасной комплект струн, бархотку для протирки гитары, мягкий кофр и тюнер. Это хозяйство стоило ровно в 1500$. Танаки расплатился карточкой, получилась скидка и я здесь же, на глазах у изумлённого юноши-продавца в бандане из конопли, отсчитал ему тясячу шестьсот, и получил 60 000 йен сдачи, купил чемодан.
Оставалось у меня 2200. Вернувшись в номер, курнул и отправился в город. Сел в такси и попросил водителя отвезти в магазин одежды. Водитель высадил меня напротив большого универмага с золотой надписью «Royal».
Но что-либо там купить… джинсы только с камнями, от 130 до 250$. Отдать за портки ревербератор было выше моих сил. Побродил, купил супруге пару плиток белого шоколада, набор шоколадных конфет, какие-то безделушки… вернулся домой, решив потратить оставшееся в Нарита. Других магазинов поблизости не было, как назло.
В этот день я долго не мог заснуть, изучая радио над моей головой. Радио было вмонтировано в изголовье кровати, и я поразился количеством станций. Особенно удивили три крайние правые. Это был шум: на первой из трёх непрерывно дует ветер, и волны ласкают прибрежный песок. На второй туда-сюда носятся машины, на третьей – ездят поезда. Уровень отношения к человеку таков, что если он живет у океана или на трассе, то в гостиничной тишине он может создать себе привычный ambient.
Я плавал по четырём FM диапазонам до самого утра. Поставил будильник на семь и не услышал его комариного писка. В 8 часов меня разбудили и сказали, что такси уже пол часа, как ждет. Собравшись, как пожарник, пулей вылетел наружу. – «Вам в аэропорт? – спросил водитель, – на поезде вы не успеваете, он уходит через пять минут, а следующий – только через пол часа».
Это время я проспал, и этот факт стоил мне почти всех японских денег, что у меня были – 40 000 йен. Друзья просили меня что-то купить – кому шляпку, кому ручку… я не смог выполнить их просьб. В аэропорту я слил последнюю десятку на всякие съестное: конфетки, орешки, сушёное мясо и морепродукты в вакуумных упаковках… полный чемодан, на самом деле, я набил всякой дрянью.
Я проходил контроль и чувствовал себя самым последним идиотом. О том, что в Японии четыре тысячи – совсем не деньги, и то, как зря я отказался сдуру забрать восемь, я уже стал постепенно догадываться. Чем дальше дорожка увозила меня вглубь, тем сильнее мне хотелось рвать на себе волосы.
Всю дорогу я спал. Сонный и злой вернулся на Родину. Меня встречал Слава. Я купил ему подарок в Duty Free, отдал ему шестьсот долларов, и мы переехали из одного аэропорта в другой. На кассе дикая очередь, билетов в Ленинград нет. Я уже было начал унывать, но Слава сказал: «Спокуха, всё схвачено. Пойдём».
Он был администратор от бога, Слава Батагов. Мы поднялись к его приятелю, начальнику смены. Через десять минут нам вручили билеты на ближайший рейс, предупредив, у какой стойки начнется регистрация. К тому моменту нам надлежало стоять там и непременно пройти регистрацию первыми. Ибо билеты, выданные нам, были оформлены на уже проданные места. Моральная сторона вопроса взволновала меня не слишком сильно – сказалась дикая усталость и адский голод.
Спустя пару месяцев, может чуть больше, Слава позвонил мне: «Лёша, ты дома? Я хочу к тебе заехать, привезти экземпляр пластинки».
Батагов вошел ко мне с чёртиком в глазах. Вынул из портфеля две бутылки коньяка: «Сначала мы должны отметить, выпить немного, и только после этого я могу показать вам пластинку». – «Почему? Давай вынимай, интересно же». – «Нет, – Слава был твёрд, – поверьте, так будет лучше».
Слово за слово, рюмка за рюмкой, я травил какую-то байку и вдруг… доведя нас до надлежащей кондиции, oн расстегнул свой портфель и достал грампластинку. На серебристом фоне известный рисунок. Под ним надпись:
KNHO. ЭТО НЕ ЪУЮФЬ
Оторжавшись над обложкой, я внимательно рассмотрел вкладыш. Там были тексты песен, все примерно в подобной транскрипции. Дело было в том, что у меня в доме не было печатной машинки. Супруга написала все тексты от руки. Аккуратно написала, но переводчик был корейский, не иначе. Там были такие ляпы!
***
В общем, хранил эту тайну я ровно пятнадцать лет. И Масик и Слава Батагов – никто об этом не распространялся. В России есть три экземпляра этого раритета, свой я убрал в другой город, от греха – чтоб никому на глаза не попался. Я взял слово с ребят, что никто ни о чем не узнает.
Потом много думал: всё ж хорошо это было или плохо? Судя по всему – не очень. Достаточно посмотреть на физический результат этого события: деньги эти радости не принесли. Полторашку, что я привез в Ленинград, у меня сразу ополовинили на работе, взяв в долг. Отдавали мелкими частями в течение двух лет. Мы купили видеоплейер, на остальное – жили. Я тренировался играть на новой гитаре, выступал с ней в «Поп-Механике» и на телевизионных съёмках. Собрал группу из музыкантов, с которыми работал ранее, как звукорежиссёр. Мы снимались на телевизор под фонограмму, однако выступить живьем так и не срослось.
Овердрайв мы проели в первую очередь. Я играл чёсом через хорус. Мне было очень жалко, но зачем он мне, без живой игры? На студии есть рековый хорус, случись надобность. Когда нас позвали на съемку «Программы А», я продал примочку и купил билеты на поезд. Тюнер подарил Бутусову на день рождения. Бархотку слямзили на концерте «Поп-Механики» в СКК. Гитару я подарил Сергею Богаеву из группы «Облачный Край», потому что в тот момент она была ему нужнее, к тому же, я видел, как по грифу забегали его пальцы, и как она восхитила его.
У меня не осталось ничего материального после той поездки – как в люки стекают дожди – всё куда-то очень быстро, со временем, ушло. Остались лишь воспоминания, да и они теперь уже принадлежат вам.