У всех петухи как петухи. Со своими петушиными вывихами в характере: хохлаток дубасят по чём зря, на хозяев кидаются… А Глафире достался – Летучий. Она так и назвала его, потому что он был летучий. У других петухов крылья – только под песенки ими хлопать да на соперника взлетать. А Летучий на сто процентов своей летучестью пользовался. Залетит к вороне на берёзу, сидит – лясы с ней точит, как с курицей какой. Где это видано? Глафира терпела, терпела, да и напугалась – вдруг он осенью с гусями перелётными в тёплые края надумает податься. Защемила Летучего как-то в дверях, да и поправила крылья-то ножницами…
Загоревал петух, всех сторонится, к курицам не подходит, пищу не трогает. Чего делать? Но не долго горевал. Однажды утром смотрит Глафира, а Летучий опять на дереве что-то с сороками обсуждает. Видно, много в весе потерял без приёма зерна, и подрезанные крылья снова по воздуху носить стали.
-Ну летай себе на здоровье, зараза. Посмотрим, куда тебя твоя летучесть заведёт, - благословила домашнюю птицу на вольный полёт хозяйка, - До осени долго ещё, весну едва распечатали, а там посмотрим.
Так и повелось: петух на дереве политбеседы разные с вольными птицами проводит, а во время приёма корма к курицам в загородку с небес спускается.
Обидно Глафире, что всю энергию Летучий вместо кур другим птицам отдаёт, да что тут поделаешь – такова жизнь, не всегда она по задуманному руслу течёт.
И ведь дошло до того, что Летучий к вечернему заставанию в курятник на ночь опаздывать стал, приходится ждать его. Совсем от рук отбился. Где это видано, чтобы женщины петухов на свидания ждали!
Рассердилась в конец Глафира, да и закрыла на ночь кур без Летучего: нет его и нет, может уж коршун где-нибудь задрал?
Но петух вернулся. Смотрит – гарем закрыт. Притулился за досочкой у дверей, соснул малость. А ночь ясная, холод – не тётка. Хохлаток рядом нет, чтобы согреться… Только движением да песней температурный режим поднять можно. Чего мелочиться. Взлетел на самую верхотуру крыши – князёк, да и ударил по деревне всеми своими утренними децибелами!
Замерла сперва деревня, уж не война ли? Потом окошками, дверями, одеялами захлопала, спасаясь от сирены.
Больше всего, конечно, Глафире, досталось, по причине близости к ней петуха. Стёкла в ночи задрожали, Глафира свет включила – два часа ночи. Но пошла на принцип – ватки в уши вставила, в одеяло завернулась - пой себе петушок на здоровье, просоколишься на морозце, вовремя прилетать домой станешь!
Не прилетел Летучий и на другой день, тоже, видно, на принцип пошёл. Нашёл место ночёвки в дупле старой осины, изгнал оттуда семью каких-то мелких птичек.
А в два час ночи снова не забыл порадовать деревню концертом. На этот раз между продолжительными ку-ка-ре-ку, слышались короткие ку-ку. С кукушкой спелся, - определила Глафира.
На третью ночь уж и соловья в оркестр пригласили…
Только что прибывших после зимних холодов на проживание в деревне дачников, конечно же, больше устраивала ночная тишина. Они пришли к Глафире:
-Уйми петуха.
-Рада бы, да мне он больше не принадлежит. На ночь не остаётся. Где хочет, там и летает. Сама не знаю, как быть.
-Как быть, как быть… От корма отлучи. Самому-то ему не прокормиться, ишь какой тюлень летает. И мы поможем. Не будем больше птиц у себя подкармливать, - вошли в сговор с хозяйкой соседи.
Сказано – сделано. На пятую ночь замолчал петух. С голодухи не до веселья, не до песен, помолчать да погрустить хочется. Сверху загородку, где курицы столоваются, старой рыболовной сетью накрыли.
Предстал Летучий в обед перед Глафирой с повинной головой. Пожалела хозяйка блудного петуха, запустила обратно в курятник. Отобедал нарушитель, насмешки курочек мимо ушей пропустил и к порядку призвал. Посмотрел в небо, а оно в клеточку стало – далеко не улетишь.
Но не сильно тосковал Летучий о своём заточении. Воля – она хороша на сытый желудок. А когда ты только и думаешь, как его набить, такая воля – хуже тюрьмы. Это петух Летучий как-то сразу, с одного раза, усвоил, хоть и не был птицей высокого полёта!