У памяти свои законы. Что-то недолго помнится, что-то врезается на всю жизнь. Кто-то вспоминает только хорошее, кто-то не вылезает из негатива.
И хотя воспоминания о прошедшей войне можно отнести к разряду крайне отрицательных эмоций, но они всё-таки пропитаны гордостью: несмотря ни на что мы победили! Запомните это!
Я это к тому, что однажды столкнулся с воспоминаниями не фронтовика, а рассказом бывшей в то время совсем ещё юной, 13-летней девочки Жени Лобковской. Она оказалась двоюродной племянницей соседки по этажу тёти Кати. Приехала вечером навестить старушку, тортик привезла, как положено, разговорились. Тёте Катя пригласила меня: «Пойдём, послушаешь. Тебе, как корреспонденту, интересно будет. Вдруг когда-нибудь напишешь роман про наше время?».
Жене, теперь уже, конечно, Евгении, почти пятьдесят. Красивая женщина, слегка уставшая после рабочего дня. Чувствуется, с бабушкой они по рюмочке наливки выпили, раскраснелась, рассказывает гладко, иногда задумывается на минутку, собираясь с мыслями, тогда черточки морщин появляются на лбу…
...Никакое время не сотрёт памяти о войне. В 1941-м зима была лютая, мёрзли все - и воробьи на заборах, и люди на дорогах... В нашем дворе стояли зенитки и ещё какие-то большие орудия. Солдаты жили в каждом доме по несколько человек. Молодые, почти дети. Но для меня они были смелыми, на всё идущими богатырями. В каждом видела героя! Хотя и были они все героями действительно. Только сейчас понимаю, какая ответственность лежала на этих парнях: вынести все испытания, выстоять, победить... А ведь были они вчерашними школьниками.
Дверь у нас поминутно открывалась, и вместе с солдатами вваливались клубы морозного воздуха. Помню, у печного короба грею ноги. Солдаты с котелками каши. Кажется, на свете не ела ничего вкуснее! Мёрзлый хлеб оттаивали на печке, а я потом долго ещё ножом очищала прилипшие горелые корочки... И суп перловый был какой-то особенный... Одни солдаты уезжали, другие приезжали. Помню, был врач Васильев Николай, он окончил техникум, фельдшером ушёл на фронт. Носил белый полушубок, и казался мне очень большим и умным. Как-то вечером он вернулся с передовой, привёз много раненых и повторял: «Ужасно, ужасно бомбят переправу...». Я теперь эти слова часто вспоминаю, как заученный стих. Раненых возили в простых крытых машинах, в соломе. Я не боялась крови - это было настолько понятным тогда. Тогда никто ничего не боялся. Кровь и снег... Кровь и снег...
...В школе №32, где я училась, это станция Чертково, разместился госпиталь. В классах на полу на соломе лежали раненые. В коридорах тоже. Не успевали перевязывать, в бинтах заводились вши. Под лестницей один на один клали трупы. А машины всё приходили... Разгружали их на своих спинах, тащили солдат на 2-3 этаж. Многим врачи отрезали ноги, руки и воспринималось это, как сделать укол. Но те, кому отрезали, переживали это очень тяжело. Помню, как плакал парень, когда проснулся после ампутации. Нет, он даже не плакал - он выл и рыдал... Мне было 13 лет и для того времени это был достаточно взрослый возраст.
Мне доверяли перевязывать, быть операционной сестрой, перетаскивать раненых, вытаскивать из гимнастёрок убитых документы. Я раскрывала карман, забирала все бумаги и относила в санчасть. Обычно это было вечером, поздно. Под лестницей темно и жутко, но я заставляла себя не бояться. Иногда у меня в руках оставались фаланги отмороженных пальцев трупов... Некогда было задумываться над тем, что происходит, оплакивать. Мы делали, что могли и даже то, что не могли.
И всё-таки наши отступили. Кровопролитными были бои и ужасными бомбёжки. Прятались по погребам. От страха стучали зубы. Воздушная тревога по 5-10 раз в день делала людей сумасшедшими. Бежали, тащили с собой детей и собак, иногда на босу ногу в галошах, с накинутыми на голову скатертями. Никого это не удивляло. Немцы бомбили жестоко. Я своими глазами видела горящих в эшелонах людей, убитых детишек с куклами...
Наши отступали, а мы всё ещё не понимали, что происходит. Почему-то все бежали в овраг. Тащили туда уцелевших коров, живность. Балка - так мы называли это место. Ходили туда весной за подснежниками. А теперь эта балка превратилась в лагерь для беженцев. Без еды и воды сидели там несколько дней, а мимо бежали наши солдаты, гудели машины. Город продолжали бомбить, казалось, не было там уже живого места. Мы с ужасом смотрели на полыхающие пожары... А наши всё отступали, голодные и изодранные в клочья. Никто ни о чём не спрашивал их.
Через несколько дней вечером решились окраинами возвращаться в город. Шли молча. Мимо, обгоняя, проехала первая немецкая машина…
Мы возвращались в город, как гуси, один за другим. Грязные, голодные. Немцы остановились, разглядывая нас, и ехали дальше. Зелёные мундиры, колючая, злая речь... А мы шли, не останавливаясь. Мы уже устали бояться.
...Горела школа-госпиталь, а в ней горели люди… раненые, не сумевшие сами спастись, ползали возле стен. Немногим удалось тогда спастись. И никто не кричал. Молча ползли, молча умирали. Немцы не подпускали к ним. Позднее в этой сгоревшей школе разместили пленных. Правда, больше их было на улице, под открытым небом. Я помню, как они пили прямо из луж. Как только среди них находили командиров и евреев – тут же расстреливали...
Страшно всё это вспоминать, но от памяти никуда не деться. Чудовищное было время. Я не нахожу оправдания немцам, даже тем, которые "не хотели войны". Топтали нас в грязи и крови, распинали, издевались и убивали. И нет им прощения, и никто не должен забыть...
А весной как же цвели тогда вишни!..
...Помню двух командиров на лошадях в расстёгнутых гимнастёрках. Пот ручьём по спине, чёрные волосы в крови и пыли. Я им дала воды, а они наклонились ко мне с лошадей и пили, пили, захлёбывались... Очень торопились. Но, слышала, схватили их потом немцы.
Трудно представить себе обстановку более безысходную. Без крыши над головой, без хлеба и соли, натерпевшиеся вдоволь и выстрадавшие всё, - люди всё равно цеплялись за жизнь, боролись за неё.
...Мы были очень патриотичны. Песни тех лет на всю жизнь остались для меня священными. Когда мы их пели, вкладывали в них свою душу, они так ярко отражали настроение и дух народа. Много пели о Сталине. "...От края до края, по горным вершинам...". До и после оккупации эта песня всегда звучала, когда я шла в школу. И я плакала горючими детскими слезами, потому, что всегда боялась, что вдруг Сталин умрёт.
О многом теперь можно спорить, но думаю, что нас правильно воспитывали. Мы должны были верить, должны были выстоять. И мы выстояли. И победили.