«Боль рвалась изнутри. Не было мочи терпеть, я заскулила. Мама крутила диск красного пластикового телефона и кричала в трубку «Скорая? Ребенку плохо». Папа потер одну ладонь о другую и прижал к моему животу. Противный клубок боли уполз куда-то внутрь. Я затихла. Мне всегда становилось легче рядом с отцом. Он улыбался тонкой хитрой улыбкой, улыбались даже не губы - глаза: появлялись паутинки морщин, плотная кожа лица натягивалась, уши эльфа приподнимались вверх, и как будто тоже смеялись.
Папа был моим ангелом-хранителем. Он незаметно появлялся в нужный момент, ничего не требуя взамен, решал проблемы. Разбитые коленки, сложная задача по математике, позже - поломанная машина: папа всегда приходил на помощь, нёс зеленку, решал всю ночь задачу, срывался, ехал на другой конец города с набором инструментов, отталкивал вручную с трассы машину, поднимал капот и, о чудо, через полчаса двигатель довольно фыркал, и можно было ехать.
У папы были большие жилистые ладони, один палец плохо сгибался — рука попала во фрезерный станок, палец был почти отрезан. В сравнении со своими высокими ладными братьями мой отец был маленького роста. Это из-за голода во время войны, пришедшейся на папину юность, когда он мальчишкой работал на секретном московском военном заводе «Серп и Молот», в свои 14 лет. Папина голова светилась ладной лысиной. Возможно, от радиации, дозу которой получил во время службы в армии. По лысине я узнавала папу издалека, и бежала-бежала навстречу колючей родной щеке и стойкому запаху папирос «Беломорканал». Папа родил меня в свои сорок пять и понимал счастье родительства.
Папу мучала стенокардия. Но представить, что болезнь может его подкосить, было невозможно, таким он казался крепким.
Однако, в 2007 году его не стало.
С папиной смертью связана одна история, которая является частью всего удивительного, что приключалось со мной в жизни.
Празднование 80-летия, из-за жаркого лета, мы перенесли. Отмечали 5 ноября, вместе с моим днем рождения. Приехали дядя Юра и дядя Виталик, их жены. Было по-современному круто и весело. Мои маленькие дети подготовили концерт. Сын устроил шоу с переодеванием, и дяди активно включились, надели на себя женские пальто и шляпы, смешили дам. Выпивали, конечно. Когда расходились, договорились встречаться чаще. А на следующий день папа почувствовал себя плохо. Дома никого не было, когда ему стало плохо. Я вызвала врача из поликлиники, пока ехала по пробкам из загорода к нему. Врач, в свою очередь, вызвал скорую. Папа запер квартиру, сел в машину скорой помощи и …умер. Когда я добралась до дома, машины уже не было, окна квартиры темнели, на мои телефонные звонки никто не отвечал. Даже в своей смерти отец пожалел меня.
Если бы я не была готова к его смерти, наверное, свихнулась от горя и неожиданности. Но полгода назад в больнице меня предупредили, о том, что отец уже не жилец. Он тогда шел на поправку после второго инфаркта, лежал в военном клиническом госпитале, когда ночью с ним случился третий приступ, и его перевели в реанимацию. Электрическим разрядом запускали его уже нерабочий сердечный мотор. Утром папа смотрел на меня огромными накачанными адреналином глазами. Впервые я почувствовала близость смерти. Я не готова была терять отца.
В Храме, куда зашла сразу после больницы, служба уже закончилась. Было сумрачно и прохладно. Купила свечи и подошла к старинной иконе Вседержителя. Прикрыв глаза, своими словами просила Господа сделать так, чтобы папа не умирал. Молитва шла от сердца. Душа плакала. Мое сознание уплыло, я как будто пробиралась через что-то серое, тяжелое.
«Информационное поле», — подумалось как-то параллельно. Я просила Господа сделать так, чтобы Папа не умер. Два параллельных голоса одновременно и как-то синхронно проникли в мой мозг. «Зачем тебе?» — пришел мне в голову вопрос. «Зачем?» — волна прошла через меня. «Все предопределено. Пришло время. Его душа нужна здесь. Зачем ты беспокоишь просьбой Устроителя?». «Потому что … я не готова», — осознала я. «Хорошо, 6 месяцев», - сказали мне голоса. Когда на следующий день я пришла в больницу для встречи с врачом, он, на мой вопрос как дела у папы, ответил прямо, что удивительно, что его удалось оживить, но с его сердцем жить ему осталось максимум полгода. Ранней весной папа лежал в больнице. А осенью его не стало. 6 месяцев прошло. Его забрали.
Папа, я знаю, что ты видишь меня. Прошло 14 лет, я тебя люблю и скучаю. Дождись. Обнимемся.
Папы не стало. Наступили новые времена. Закончился ужас 90-х, страна прошла турбулентность перестройки, прошли сложные времен первых заработков и первых кризисов, и наступили две тысячи десятые – короткое время роста, небольшой перерыв между уже надоевшими 3-х, 5-ти летними кризисами, которые регулярно терзают мир. Дети росли, требовали меньше времени и сил. Все больше можно было заниматься собой и саморазвитием.
В свое 40-летие я, наконец, опять, задумалась над тем, о чем думала в свои семнадцать: зачем я пришла в жизнь и что должна была исполнить.
Сподвинул меня к этому размышлению случай. После отпуска на жарком Кипре у меня начала расти родинка, доросла до размера крупной горошины. Когда я пошла к платному врачу, он посмотрел и вынес вердикт: похоже на меланому, вам нужно в онкодиспансер. Я осталась один на один с предположительным диагнозом на сутки. Почитала в интернете про меланому. Там писали, что это рак, самый злой и беспощадный, человек сгорает за 2—3 месяца. А так как с таким же диагнозом умерла моя бабушку, я как-то приняла на веру мнение врача, и в тот день поняла всю правду о своей жизни.
Вот я умру. Умрет любая память обо мне. Что я дала миру? Я продолжила себя, нас в детях. Но сделала это для себя. А какая польза была миру и Богу от моей жизни? Сколько людей добрым словом помянут меня? 2—3? И это все? Столько сил, времени и денег было потрачено на меня и мной за всю мою жизнь — для чего? Исполнила ли я свое предначертание? Нет. Горько было на сердце. Уже ничего не исправить, а я только сейчас поняла, что всю свою жизнь спала и не решила самую главную задачу своей жизни — то, ради чего пришла на землю — не нашла и не исполнила свое предназначение, не прожила свою жизнь в полной мере, не насладилась, не испила ее до самого донышка, не гоняла чаек на берегу Атлантического океана, не гнала на санях по Антарктике, не отдала последнее голодающим людям, не нашла слов утешения тем, кому они были нужны, не собрала мусор, кинутый другим человеком, не вела за собой. Ела, пила, гуляла в свое удовольствие, а что оставила миру после себя?
Сейчас, когда я учусь в иконописной школе, напротив меня висит цитата из Библии: «Живи так, как будто сегодня умрешь». Действительно, день, когда я умирала, был самым трудным, но одновременно ярким, запоминающимся и осмысленным. Хотела бы я, чтобы каждый день был таким! Но как только диагноз был опровергнут, и я поняла, что еще поживу, сознание уютно нырнуло в омут повседневного отношения к жизни, привычной череде событий, где мы решаем бытовые проблемы, а душа спит, просыпаясь лишь во время какой-нибудь острой сцены в кино, проживая ее со слезами осознания, и уютно сворачиваясь калачиком в спокойные, похожие один на один дни.
С родинкой все обошлось. Врачебная ошибка дала мне для проживания невероятный опыт. Я правильно его использовала: много думала о том, что хочу сделать в своей жизни, оставить после себя. Вернулась мыслью к мечте детства – стать художником. После пережитого, мне хотелось без конца радоваться жизни и благодарить за это Бога. Я загуглила слова Писать Иконы Ижевск, и удивительным образом напала на сайт иконописной школы Ижевска. Оговорюсь, что ни на Урале, ни в Казани, ни в Перми — нигде в близлежащих регионах иконописной школы нет. А здесь — такая удача! Школа иконописи при Епархии в Ижевске. Я набрала номер телефона, понимая, что уже середина сентября. Мне ответил мужской голос:
— Опоздали, давайте на следующий год.
— А можно вам позвонить в конце декабря? — допытывалась я, — все ведь может измениться, часть людей уйдет и места освободятся.
— Ну хорошо, — ответил мне мой будущий педагог, народный художник Удмуртии, преподаватель и создатель школы иконописи и руководитель мастерской по росписи храмов «Ставрос», Василий Николаевич Морозов. — Мы учимся в четверг и в пятницу.
— Целый день? — удивилась я. — А если я не могу? Я ведь работаю.
— Господь все устроит, — сказал мой будущий учитель и закончил разговор.
Полгода я решала, как мне освободить время для занятий. Чудесным образом мне удалось найти достойного специалиста, взамен меня. И в январе я пришла в школу. Наступили другие времена.
Школа занимала второй этаж церкви Казанской Божьей матери. Той самой, где много лет назад я венчалась со своим мужем. Священник, который нас венчал, к этому времени уже возглавлял Епархию и стал Митрополитом Ижевским и Удмуртским. Как причудливо разворачивалась спираль времени.
Люди, обучающиеся в школе, оказались чудесными. Разными тропами они приходили в школу. Учились не только иконописи, но и духовному общению, азам православия, иконографии и даже староцерковному языку, на котором ведутся православные службы и подписываются тексты на иконах.
Сами люди имели интересные судьбы. Многие пришли к православию после личных трагедий, многие — во славу Божию. Не секрет, что основа православного прихода — женщины. Интуитивно принявшие Господа, они незримо тянули к Богу свои семьи, молились за своих близких, меняли себя и мир вокруг. Эти прекрасный женщины составляли основной костяк иконописной школы. Разные они, мы, были. Кто-то приходил уже в полной вере, с радостью в сердце, мудростью в словах. У них иконы получались чистые, угодные Богу. Кто-то исправлялся в процессе обучения. Срок его устанавливал руководитель, для каждого разный. Кому-то надо было четыре года, чтобы научить руку выписывать тонкие элементы, а кому-то не хватало и шести лет, духовный рост не позволял. Кто-то уходил с дипломом, но не был в душе иконописцем, так и писал потом для себя. А некоторые еще во время обучения уже писали иконы для Храмов. Но все были любимы, о каждой душе незримо пеклись высшие силы и наш добрейший Учитель.
Школа не сразу приняла меня. Слишком разодетая, накрашенная, своенравная, в материальных заботах о бизнесе, я еще не была готова.
Но училась я быстро и принимала устав Школы. Как могла, старалась. А дальше все — работа Господа, которому только и надо — открыть дверку в свою душу. Постепенно ушла внутренняя ложь, душа стала мягче, слезы и радость — чаще. Но искушений было и есть много. Учитель сразу предупреждал, что по итогу первого года начинаются испытания. Обстоятельства складываются таким образом, что человек встает перед выбором: мир или школа, грехи или добродетель, своенравие или принятие. Так было и у меня. Несколько ярчайших кризисов моей личности пришлось на это время. Возможно, именно мое упрямство помогло мне идти вперед несмотря не на что. Несколько раз я была близка к тому, что нет мне места в школе, что грехи мои мешают мне заниматься иконописью. Только Чудо удерживало меня и возвращало с этим необыкновенным людям. Я и сейчас в бесконечных попытках справится со своей страстностью и желаниями, но верю уже не в свои силы, у меня бы их не хватило, вся надежда на Господа, что он направит, удержит не краю. Когда пишу эти строки, я уже написала несколько икон, что-то подарила храмам, что-то — близким, но страстность моя все еще присутствует в иконах буйством красок, резкостью линий, сложными образами, вызывающими чувства, а не умиротворение верхним миром. Хотя в реставрации мне удалось не приносить ничего от себя, удерживать манеру изначального творца. Реставрация дает мне полное ощущение, что я на своем пути.
Вернемся к школе. Точнее, к людям. Тот костяк, который принял меня — цвет нашей школы.
Елена. Удивительные совпадения жизни не являются совпадениями, если присмотреться. Когда-то я попала на маникюр-педикюр к странному мастеру. Казалось, что эта женщина из 19 века. Она сидела абсолютно прямо, светлые волосы были забраны в красивую прическу, а на шее — нитка жемчуга. И эта княгиня оглаживала мои стопы, обрабатывала ногти, пока я пила чай и с удивлением ее рассматривала. Мы разговорились. Оказалось, что она художник, ходит в какую-то странную мастерскую, где ее не торопят, т.к. торопится в этих работах нельзя. Я тогда горела идеей стать хорошим художником и предложила ей поучится в университете на факультете художественной графики, она тут же согласилась, т.к. ей, с ее слов, не хватало образования. Мы обменялись телефонами. Но факультет закрыли. Так что из нашей совместной затеей ничего не вышло.
Уже потом я встретила ее в школе. Она, оказывается, давно ее закончила, и работала в иконописной мастерской, писала иконы. Да как писала! С каждым годом все лучше и быстрее.
Надежда. Моего возраста, с глазами-оливками черного цвета, в длинной юбке и платке, прячущем ее с проседью волосы, веселая и острая на язык, украинка по матери, она похоронила своего сына в его яркие 27 лет. У нее были еще дети, но, когда мы с ней познакомились, утрата ее была невыразимо яркой. Она приходила в мужской жилетке, которая все еще несла запах ее погибшего ребенка. Она не отпускала сына. Говорила с ним, любила его больше, чем живых детей. При этом дарила любовь и внимание всем нуждающимся. И разглядела во мне крупицы каких-то важных для веры качеств. 8 апреля поздравила меня с днем Ангела, которого я и не знала. Подарила мне эту встречу. Я плакала, ощущая горечь потерянных лет. А она мимоходом одаривала и одаривала всех вокруг себя своими молитвами, заботами, глубокими суждениями, духовной помощью. Моя Надежда. Ее муж был рукоположен в священники. И в одночасье Наденька стала Матушкой. Об этом она мечтала всю жизнь. Быть матушкой — это прямо ее. Доброта и строгость в одном флаконе.
Как-то она заехала в мой дом: была в наших краях. Как назло, дома было шаром покати, я как раз собиралась в магазин. Чай был, а к чаю ничего не было. Мы сидели на террасе на качелях и смотрели на пруд. Пили чай. С вареньем из шишек. Чем я ее еще могла удивить? Надя потом долго припоминала мне, как я ее угощала. Хотя варенье ей понравилось, но шишками она, конечно, не наелась.
Нина Петровна. Наша староста. Оле-Лукое из сказок Андерсона. Маленькая седая старушка, с абсолютно белыми волосами в свои 60 лет. Если моя сестра в свои 62 выглядит как молодая женщина, ухоженная, породистая, худая, то Нина Александровна — прямая противоположность. Она не красится, не красит волосы, ногти, она как бабушка, с морщинками по всему лицу, с голубыми прозрачными улыбающимися глазами, с бесконечной любовью к людям и зверям. Сколько у нее друзей! Сколько родственников она питает! Сколько внуков растит! И сколько зверей кормит! У нее дома живут кошки и собаки, лошади и куры, жуки и пауки, даже своя лягушка под присмотром. Все имеют вдоволь корма и любви. Куры доживают до почетной пенсии и тихо умирают своей смертью. Их тельца муж Ниночки Петровны закапывает в саду. Возможно даже ставит надгробные памятники. Нина наша Петровна давно уже просрочила свои выпускные экзамены, но не потому, что не готова выпуститься, а потому что ее не отпускают. Без нее школа опустеет, нет ей замены.
Марина. Красивая молодая женщина. Тонкая нервная душа. Послушная и покорная. Вдохновенно пишет, реставрирует. Вечно в себе сомневается. Эта женщина всю юность мечтала стать художником. Но ей, также, как и мне, родители не позволили. При том, что ее отец дружил с многими талантливыми художниками. Она для меня непорочна. С каким же удивлением узнала, что в молодости она буйно бунтовала против родителей.
Все мы поменялись. Мы другие, и нам интересно вместе.
Андрей — один из немногих мужчин-иконописцев, с тонкими и благообразными чертами лица, с удивительной судьбой и кучей указаний Бога по жизни, прямиком из таксистов в иконописцы, сколько он переделал в жизни и повидал, и как удивительно сложилась его судьба. Сейчас у него молодая жена, дочка.
Настенька. Девочка, тонкая и нежная внешне, сильная и разная внутри, пережившая рак, сирота, которая сама воспитывает двух мальчишек. Счастлива в той ежедневной радости, которую дает ей жизнь. Она ничего не требует, но безусловно верит, что все сложится самым правильным образом.
Лида — строгий преподаватель в прошлой жизни. Раньше она ставила себя выше всех. В нынешней — ниже всех. На нее можно положиться. И она много, очень много знает про жизнь.
Мы все удивительные. И по нашим лицам и иконам заметен наш душевный рост. Мы пришли в иконописную школу с серыми усталыми лицами, но прошли годы. Церковь и вера в Бога сделали свое дело, и наши лица стали светлее. Когда я смотрю на некоторых — в их глазах плещется радость и счастье, они полны любви, лица разгладились, ушла тревога и беспокойство за свою жизнь.
В иконописной школе происходило немало разных событий. За несколько месяцев перед злосчастной историей с короновирусом, к нам в реставрацию косяком пошли иконы святого великомученика Пантелеймона, врача. Мы реставрировали икону Афонских мастеров, потом написанную под Афон, затем простую деревенскую икону святого Пантелеймона.
Процесс реставрации сложен. Он может длиться годами. Вначале икона вся проклеивается, укрепляется, и занимает это от нескольких дней до нескольких месяцев. По маленьким участочкам, величиной с фасольку, бережно очищается икона он пыли и грязи, от старого воска, потемневших лаков, клеятся друг к другу отошедшие досочки сваренным рыбьим клеем, протираются на желтке яйца и минералы, чтобы создать натуральную краску, сусальным золотом золотится икона. Может пройти год, прежде чем из-под рук реставратора выйдет готовая укрепленная и сохраненная икона, чистая и вернувшая к себе образ, созданный первоначальным автором».
Вы также можете приобрести другие книги Аллы Ромашовой на Литрес.